Изгнанники.
Часть вторая.
Глава V. В Квебекской гавани.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Изгнанники. Часть вторая. Глава V. В Квебекской гавани. (старая орфография)

ГЛАВА V.
В Квебекской гавани.

На корабле, принявшем наших потерпевших, образовалось теперь довольно странное общество. "Св. Христофор" покинул крепость Ла-Рошель, три недели назад, в сопровождении четырех меньших судов, везших пятьсот солдат на помощь поселенцам реки Св. Лаврентия. Но в океане корабли отбились друг от друга, и губернатор продолжал путь один, надеясь уже в реке снова собрать свою эскадру. С собою он имел одну роту Керсийского полка, свой собственный штаб, нового епископа Канады, Сен-Валье, с несколькими лицами его свиты, трех монахов францисканского ордена, пять иезуитов, назначенных в роковую миссию к Ирокезам, с полдюжины дам, ехавших к своим мужъям, двух монахинь, от десяти до двенадцати французов, которых влекли за море страсть к приключениям и надежда поправить свои дела.

Присоединить к такому сборищу горсть новоанглийских индепендентов (протестантов), пуританина из Бостона и троих гугенотов, значило - приложить к пороховому боченку горящую головню. Однако, все так были заняты собственными делами, что новоприбывших предоставили самим себе. Тридцать человек солдат страдало цынгой и лихорадкой, так что все монахи и монахини были очень заняты уходом за ними. Губернатор Денанвил, очень набожный драгун, целыми днями ходил по палубе и читал псалмы Давида, а большую часть ночей проводил за планами и картами, замышляя истребить Ирокезов, опустошавших вверенный ему край, а епископ Сен-Валье отправлял богослужение и поучал наставлениями своих подчиненных. Ефраим Савадж по целым дням простаивал на палубе, не сводя глаз с этого добряка и его краснообрезного требника и все время ворча о "мерзости запустения".

Между Францией и Англией отношения были мирные, хотя в Канаде и в Ньюиорке чувствовалось взаимное недовольство: французы не без основания предполагали, что английские колонисты подстрекают против них индейцев. Поэтому Ефраим и его спутники были приняты гостеприимно, хотя на корабле было так тесно, что им пришлось разместиться где попало. Семейству Катина была оказана еще большая благосклонность, так как слабость старика и красота его дочери привлекли внимание самого губернатора. Де-Катина, в простом, темном платье, на которое еще до крушения он сменил свой мундир, ничем, кроме своей военной выправки, не подавал повода заподозрить в нем беглеца из армии. Старый Катина был уже так слаб, что совершенно не мог отвечать на разспросы, его дочь постоянно находилась при нем, а бывший гвардеец, после жизни при дворе умел держать себя так осторожно, что ухитрялся сказать много и не высказать ничего; таким образом тайна их оставалась неразоблаченной. Де-Катина еще до перемены закона испытал, каково быть гугенотом в Канаде, и не имел никакого желания испробовать это теперь.

На другой день после своего спасения, они увидели на юге мыс Бретон, а затем, быстро подгоняемые восточным ветром, прошли на некотором разстоянии от восточного края Антикости. Они уже плыли вверх по громадной реке, хотя с середины её берега едва были видны, и она походила скорее на море. Когда берега сблизились, направо показалось дикое ущелье реки Сагенея, и над соснами взвился дымок маленькой рыбачьей и торговой станции Тадузака. Голые индейцы, с лицами, выпачканными красной глиной, Алгонкинцы и Абенаки, окружили корабль в своих берестовых челночках с плодами и овощами, которые должны были влить новую жизнь в погибавших от цынги солдат. Затем корабль прошел мимо залива Маль-Бей, обрыва Обвалов и залива св. Павла, с его широкой долиной и лесистыми горами, сверкавшими великолепным осенним убором: пурпуром и золотом кленов, ясеней, молодых дубов и березовых побегов. Опершись на поручни, Амос Грин жадным взором смотрел на эти обширные области девственных лесов, куда лишь изредка и случайно заходил какой-нибудь дикарь или безстрашный "лесной бродяга" {Coureur des bois - особый разряд колонистов, занимавшийся войной и охотой.}. Вскоре впереди показались смелые очертания мыса Бурь; путники миновали богатые, тихие луга Бопре, поместья Лаваня, и, проплывши мимо поселков Орлеанского острова, увидели перед собою широкий затон, водопады Монморенса, высокий частокол мыса Леви, множество кораблей, а направо - ту дивную скалу, увенчанную башнями, с городом вокруг её подошвы, которая составляла средоточие и главный оплот французского могущества в Америке. Это был Квебек. Сверху из крепости загремели пушки, взвились флаги, поднялись в воздухе шляпы, и от берега отделилась целая флотилия лодок встречать нового губернатора и перевозить солдат и пассажиров.

С тех пор как старый купец покинул французскую почву, он стал вянуть, как вянет растение, лишившееся корней. Испуг во время кораблекрупиения и ночь, проведенная в холодном убежище на ледяной горе, оказались ему не по летам и не по силам. С тех пор, как он попал на военный корабль, он лежал среди больных солдат, почти не подавая признаков жизни, кроме слабого дыхания и судорожного подергивания исхудалой шеи. Однако, при громе пушек и кликах народа, он открыл глаза и медленно, с усилием, приподнялся на подушках.

- Что с вами, батюшка? Что можем мы для вас сделать? - спросила Адель. - Мы приехали в Америку, и вот здесь Амори и я, ваши дети.

Но старик покачал головой.

- Господь довел меня до обетованной земли, но не судил мне вступить в нее, - сказал он. - Да будет воля Его, и да благословится Имя Его во-веки. Но по крайней мере я хотел бы, как Моисей, взглянуть на эту землю, если уж не могу ступить на нее. Не можешь ли ты, Амори, взять меня под руку и вывести на палубу?

- Если еще кто-нибудь поможет мне, - ответил де-Катина и, сбегав на палубу, привел с собою Амоса Грина.

- Ну, батюшка, если вы положите руки к нам на плечи, то вам почти не придется касаться пола.

Минуту спустя, старый купец был на палубе, и молодые люди усадили его на сверток канатов, прислонив спиною к мачте, где он был в стороне от сутолоки. Солдаты уже толпою сходили в лодки, и все так были заняты собою, что не обратили внимания на маленькую группу изгнанников, собравшихся вокруг больного. Он с трудом поворачивал голову из стороны в сторону; но глаза его просветлели при виде обширного голубого, пространства воды, пены далеких водопадов, высокого замка и длинной линии лиловых гор, тянувшихся к северо-западу.

- Она не похожа на Францию, - сказал он. - Совсем не такая зеленая, тихая и веселая, а величественная, сильная и суровая, как Тот, Кто ее сотворил. По мере того, как я становился слабее, Адель, моя душа освобождалась от уз телесных, и я увидел ясно многое, что прежде было смутно для меня. И мне стало казаться, дети мои, что вся эта американская земля, - не одна Канада, а также и ваша родина, Амос Грин, и все, что тянется туда к закату солнца - есть лучший дар Господа людям. Затем он хранил ее скрытою столько веков, чтобы ныне свершилась над нею Его воля, ибо это есть страна невинная, которой не приходится искупать былых грехов: ни вражды, ни жестоких обычаев, ни какого-либо зла; и с течением времен все измученные и бездомные, все обиженные, изгнанные и угнетенные обратят свои взоры сюда, как уже сделали мы. И это будет народ, который воспримет в себя все доброе, отвергнувши все дурное и стремясь к наивысшему. Это будет могучий народ, который бсльше будет заботиться о возвышении своих низших, чем о возвеличении высших; который поймет, что более доблести в мире, нежели в войне; который будет знать, что все люди - братья; и чье сердце не будет съужено собственными границами, а станет пылать сочувствием ко всякому правому делу во всем мире. Вот что я вижу, Адель, лежа здесь в виду берега, куда не ступит моя нога; и говорю тебе, что если ты и Амори войдете в число предков такого народа, то жизнь ваша пройдет не даром. Это сбудется; а когда сбудется, да сохранит Господь народ тот и да направит его на путях его...

Голова старика постепенно опускалась все ниже, и веки медленно прикрыли глаза его, устремленные за Пуан-Леви, на безпредельные леса и далекия горы. У Адели вырвался крик отчаяния, и руки её обвились вокруг шеи отца.

- Он умирает, Амори, он умирает! - воскликнула она.

Угрюмый францисканец, молившийся по четкам недалеко от них, услышал её слова и подошел немедленно.

- Он, действительно, умирает, - сказал он, взглянув на потемневшее лицо. - Совершены ли над ним таинства церкви?

- Не думаю, чтобы в них была нужда, - уклончиво ответил де-Катина.

- Кто из нас не нуждается в них, молодой человек? - угрюмо заметил монах. - И может ли человек помимо них надеяться на душевное спасение? Я сам причащу его безотлагательно.

Но старый гугенот открыл глаза и последним напряжением силы оттолкнул нагнувшуюся над ним фигуру в сером капюшоне.

- Я покинул все, что любил, чтобы не уступать вам, - воскликнул он. - А вы думаете, что одолеете меня теперь?

Францисканец отскочил назад при этих словах, и его жесткий, подозрительный взгляд остановился на де-Катина и на плачущей женщине.

- Вот как! - сказал он. - Так вы - гугеноты!

- Тише! Не препирайтесь в присутствии умирающого! - воскликнул де-Катина с неменьшей резкостью, чем монах.

- В присутствии умершого, - сказал Амос Грин торжественно.

его в объятиях и прижавшись щекою к его плечу. Она была в обмороке.

Де-Катина поднял жену и снес ее вниз, в каюту одной барыни, которая раньше выказывала им учас₄тие. Смерть была не новостью на корабле: во время переезда по морю на нем умерло десят человек солдат; поэтому среди радостной суеты прибытия мало кому пришло в голову подумать об умершем страннике, тем более, когда прошел слух, будто он был гугенотом. Было сделано краткое распоряжение спустить его в реку в ту-же ночь, и это было последнею заботою людей о Теофиле Катина. С оставшимися же в живых дело обстояло иначе: их выстроили всех на палубе, по окончании высадки солдат, и офицер губернаторской свиты стал решать, что с ними делать. Это был представительный, веселый, румяный господин; но де-Катина со страхом заметил, что когда он проходил вдоль палубы, рядом с ним шел монах и что-то говорил ему шепотом. На мрачном лице францисканца виднелась горькая улыбка, предвещавшая мало доброго для еретиков.

- Приму во внимание, добрейший батюшка, приму во внимание, - нетерпеливо говорил офицер в ответ на эти тайные впушения. - Я не менее ревностный слуга святой церкви, чем вы сами.

- Надеюсь, что так, г. де-Бонневил. При таком набожном губернаторе, как г. де-Денанвиль, офицерам его штаба даже на этом свете невыгодно быть равнодушными к вере.

Офицер сердито взглянул на собеседника, он понял угрозу, таившуюся в его словах.

- Ефраим Савадж из Бостона.

- А г. Амос Грин?

- Амос Грив из Нью-Иорка.

- А моряк Томлинсон?

- А моряки: Гирам Джефферсон, Иосиф Купер, Сиггрес Спольдинг и Павел Кушинг, все из Maссачусетс-Бея?

- Мы здесь.

- По распоряжению губернатора, все, кого я назвал, должны быть тотчас переданы на купеческий бриг "Надежду",

Гул радости поднялся среди матросов при мысли о столь быстром возвращении домой; они побежали собирать то немногое, что спасли от крушения, а офицер положил свой список в карман и подошел к тому месту, где де-Катина, с мрачным лицом, стоял, прислонившись к перилам.

- Вы, вероятно, меня помните, - сказал он. - Я узнал вас, хотя вы сменили голубой кафтан на черный.

Де-Катина пожал протянутую ему руку.

- Я хорошо помню вас, де-Бонневиль, и наше совместное путешествие в форт Фронтенак; но мне неловко было возобновлять знакомство теперь, когда мои дела так плохи.

- Я тоже боялся, чтобы близость со мною не повредила вам в глазах этого закутанного монаха, который бродит за вами следом.

- Ну, ну, вы сами знаете, что здесь и как! Фронтенак умел держать их в границах; но де-Лобарр был точно воск в их руках, и этот новый обещает идти по той же дорожке. Между монахами в Монреале и здешними изуитами, мы, несчастные, - точно между двумя жерновами. Но я от души огорчен, что встречаю старого товарища при таких обстоятельствах, и тем более с женою.

- Что же теперь будет?

- Вы останетесь на корабле до его отплытия, которое назначено через неделю.

- Потом вас доставят на нем во Францию и передадут губернатору Ла-Рошели для отсылки в Париж. Таков приказ г-на де-Денонвиля, и если не исполним его в точности, то все это осиное гнездо монахов очутится у нас на шее.

Де-Катина застонал, выслушав это.

сбежавшого из полка от тоски по родине! Лучше бы броситься в эту широкую, синюю реку, если бы не бледненькая Адель, у которой теперь кроме него никого не было на свете. Это так заурядно! Так позорно! А между тем, как вырваться из этой пловучей тюрьмы, да еще с женщиной, с которой связала его судьба?

Де-Бонневиль ушел, сказав несколько незамысловатых сочувственных слов; монах же продолжал шагать по палубе, украдкою бросая на него взгляды, и два солдата, поставленные на юте, несколько раз прошли мимо него. Очевидно, им было приказано следить за ним. В унынии, он перегнулся через борт и стал смотреть на город, где торчащия из кровель балки и обугленные стены напоминали о пожаре, несколько лет назад истребившем всю нижнюю часть его.

В ней сидели новоангличане, которых везли на корабль, который должен был доставить их домой. Тут были четверо матросов, а у паруса капитан Ефраим беседовал с Амосом, указывая на суда. Седая борода старого пуританина и смелое лицо охотника не раз поворачивались в сторону одинокого изгнанника; но он не уловил ни слова прощания, ни приветливого движения руки. Они были так полны своей будущностью и своим счастьем, что даже и не вспомнили о его горькой доле! Он готов был все снести от врагов; но такая забывчивость недавних друзей переполнила чашу его скорби. Он склонил лицо на руки и горько зарыдал. Прежде чем де Катина поднял голову, английский бриг уже поднял якорь и на всех парусах вышел из Квебекских вод.