Изгнанники.
Часть вторая.
Глава VI. Голос у пушечного люка.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Изгнанники. Часть вторая. Глава VI. Голос у пушечного люка. (старая орфография)

ГЛАВА VI.
Голос у пушечного люка.

В эту ночь старого Теофила Катина схоронили по корабельному обычаю. При похоронах присутствовали только двое, Адель и Амори. Весь следующий день де-Катина провел на палубе, среди сутолоки и шума разгрузки, с тяжестью на сердце, пытаясь развлечь Адель веселой болтовней. Он указывал ей места, которые знал так хорошо: цитадель, где был расквартирован вместе с полком, иезуитскую коллегию, собор епископа Ловаля, склады старой компании, разрушенные большим пожаром и дом Обера-де-ла-Шене, единственный из частных домов, уцелевший в нижней части города. С корабля видны были не только интересные здания, но отчасти и то пестрое население, которым этот город отличался от всех прочих кроме только своего младшого брата Монреаля. По крутой дорожке, окаймленной частоколом и соединявшей обе части города, перед ними проходила вся панорама канадской жизни: солдаты в широкополых шляпах с перьями; прибрежные обитатели в своих грубых крестьянских платьях, мало отличавшиеся от своих бретонских или нормандских предков; молодые щеголи из Франции, или из окрестных поместий. Здесь же попадались и небольшие группы "лесных бродяг", или "странников", в охотничьих кожаных куртках, в штиблетах с бахромою, в меховых шапках с орлиными перьями, появлявшихся в городах по разу в год, оставляя своих индианок-жен и детей в каких-нибудь отдаленных вигвамах. Были здесь и краснокожие Алгонкинцы, рыбаки и охотники, с точно выдубленными лицами, звероподобные Микмаки с востока, дикие Абенакийцы с юга; и всюду мелькали темные одежды францисканцев, а также черные рясы и широкополые шляпы реколлектов и иезуитов.

Таков был народ, наполнявший улицы столицы этого удивительного отпрыска Франции, который насажен был вдоль течения большой реки за тысячу миль от родной страны. Странная это была колония, может быть, самая странная изо всех, существовавших в мире. Она тянулась на тысячу двести миль, от Табузака вплоть до торговых стоянок на берегах Великих Озер, ограничиваясь по большей части узкими обработавными полосками вдоль самой реки, за которыми непосредственно возвышались дикия лесные дебри и неведомые горы, постоянно соблазнявшия крестьянина бросить соху и мотыку ради более свободной жизни с веслом и ружьем. Небольшие и редкия лесосеки, сменявшияся маленькими огороженными группами бревенчатых домиков, отмечали ту линию, по которой цивилизация пробиралась внутрь громадного материка, едва имея силу оградить себя от гибели, вследствие суровости климата и свирепости безпощадных врагов. Все белое население этого громадного пространства, считая в том числе солдат, священников и жителей лесов со всеми женами и детьми, не достигало двадцати тысяч душ, и, однако, настолько велика была их энергия, что они наложили свой отпечаток на весь материк. Между тем как зажиточные английские поселенцы довольствовались жизнью в пределах своих рубежей, и их топоры еще ни разу не звучали по ту сторону Аллеганских гор, французы высылали своих безстрашных пионеров {Пионеры - люди, идущие первыми в дикия, неизследованные страны, чтобы внести туда просвещение и благоустройство жизыи.}, - проповедников в черных рясах и охотников в кожаных куртках до крайних пределов материка. Эти люди сняли карты озер и завели меновой торг с неукротимыми Сиу на великих равнинах, где деревянные вигвамы уступают место шалашам из кож. Маркетт прошел страну Иллинойцев до самого Миссисипи и проследил течение этой великой реки до того места, где, первый из белых, он увидел мутные волны бурного Миссури. Ла-Салль отважился еще далее, миновал Огано и достиг Мексиканского залива, поднявши французский флаг на том месте, где потом возник город Новый Орлеан. Другие добрались до Скалистых гор и до обширных пустынь северо-запада, проповедуя, меняясь, плутуя, крестя, повинуясь различнейшим побуждениям и походя друг на друга только неустрашимою храбростью и находчивостью, которая выводила их невредимыми из множества опасностей. Французы были везде - и к северу от британских поселков, и к западу, и к югу, и если весь материк не стал французским, то в этом виноваты никак не железные предки теперешних канадцев.

Все это де-Катина объяснял Адели в тот осенний день, стараясь отвлечь её мысли от печалей прошлого и от долгого, тоскливого пути, который предстоял им. Она, привыкшая к сидячей жизни в Париже и к мирным картинам Сенских берегов, с изумлением смотрела на реку, на леса и на горы и в ужасе хваталась за руку мужа, когда, брызгая пеною с весел, мимо проносился челнок, полный диких Алгонкинцев, одетых в кожи, с лицами, исполосовавными белой и красной краской. Снова река из голубой стала розовою, снова старая крепость оделась в пурпур заката, и снова двое изгнанников сошли в свои каюты с обращенными друг к другу словами ободрения на устах и с тяжкими думами в душе. Койка де-Катина помещалась около одного из пушечных люков, и он имел обыкновение не закрывать этого люка на ночь, так как рядом находился камбуз (кухня), где происходила стряпня на весь экипаж, и воздух был сух и удушлив. В эту ночь ему не удавалось уснуть, и он ворочался под одеялом, измышляя всякия средства уйти с этого проклятого корабля. Но если даже и убежать, то куда деться? Вся Канада была для них закрыта; леса на юге полны свирепых индейцев. В английских колониях, правда, они могли-бы свободно исповедовать свою веру, но что стал бы делать он с женою, без друзей, чужой среди чужого народа? Не измени им Амос Грин, все устроилось бы отлично. Но он их покинул. Конечно, у него не было причины поступать иначе. Он был им чужой и без того уж не раз оказывал им услуги. Дома его ждали семья и любимый образ жизни. Зачем же стал бы он медлить здесь ради людей, с которыми познакомился всего несколько месяцев назад. Этого нельзя было и требовать. И однако, де-Катина не мог примириться со случившимся, не мог признать что так и должно было быть.

Но что это такое? Над тихо плещущей рекою вдруг послышалось резкое: "Тссс!.." не плыл ли мимо лодочник или индеец? Звук повторился еще настойчивее. Де-Катина присел на койке и стал оглядываться. Звук, несомненно, шел из открытого люка. Он выглянул; но ничего не было видно, кроме широкого затона, неясных очертаний судов и отдаленного мерцания огней на Пуан-Леви. Он снова опустился на подушку; но в это время что-то ударилось об его грудь, а затем с легким стуком свалилось на пол. Он вскочил, схватил с крюка фонарь и направил свет его на пол. Там лежало то, что попало в него: это была золотая булавка. Он поднял, разсмотрел ее и вздрогнул от радости. Эта булавка принадлежала когда-то ему, и сам он отдал ее Амосу Грину на второй день по его приезде, когда они вместе собирались в Версаль..

Значит, это был сигнал, и Амос таки не покинул их! Он оделся, весь дрожа от волнения, и вышел на налубу. Среди глубокого мрака ничего нельзя было разобрать, но мерный звук шагов где-то на передней палубе показывал, что часовые еще тут. Бывший гвардеец подошел к борту и устремил взоры во тьму. Он увидел смутные очертания лодки.

- Кто тут? - прошептал он.

- Это - вы, де-Катина?

- Я.

- Мы приехали за вами.

- Бог наградит вас, Амос!

- Ваша жена здесь?

- Нет! но я сейчас разбужу ее.

- Ладно. Только сначала поймайте эту веревку. Теперь тащите лестницу.

Де-Катина схватил брошенную ему бичеву и, потянув ее к себе, увидел, что к ней привязана веревочная лестница, снабженная железными крючьями для прикрепления к поручням. Укрепив ее, как следует, он потихоньку пробрался в среднюю часть корабля, где находились дамския каюты, одна из которых была отведена его жене. Она была теперь единственною женщиною на корабле, так что он без опасения мог стукнуть к ней в дверь и кратко объяснить, что нужно спешить и не шуметь. В десять минут Адель была готова и, собрав в узелок свое добро, выскользнула из каюты. Вместе они вышли на палубу и прокрались на корму в тени перил. Они почти дошли до борта, как вдруг де-Катина остановился, и из-за стиснутых зубов его вылетело ругательство. Между ними и веревочной лестницей, на темном фоне ночи выделялась грозная фигура францисканского монаха. Он вглядывался во мрак из-под своего надвинутого капюшона и медленно двигался вперед, как будто заметив их. Над ним, на вантах, у мачты, висел фонарь. Он снял его и направил на идущих. Но с де-Катина шутки были плохия. Всю жизнь он отличался быстротою в решениях и действиях. Неужели этот мстительный монах в последнюю минуту намерен был помешать ему? Но это могло для него окончиться плохо. Молодой человек толкнул жену в тень мачты; а сам, как только тот приблизился, кинулся на момаха и вцепился в него. При этом, капюшон свалился с головы его противника и, вместо суровых черт францисканца, де-Катина, при свете фонаря, с изумлением узнал лукавые, серые глазки и неподвижное лицо Ефраима Саваджа. Из за борта поднялась еще фигура, и мягкосердечный француз бросился в объятия Амоса Грина.

- Все прекрасно, - сказал тот, с некоторым смущением освобождаясь от него. - Он - у нас в лодке, с кожаной перчаткой в горле.

- Кто?

- Тот, чье платье теперь на капитане Ефраиме. Мы наткнулись на него, пока вы ходили будить вашу жену, но вдвоем скоро успокоили его. Барыня-то здесь?

- Вот она.

- Так скорее, а то кто нибудь может выйти!

ее против течения. Минуту спустя, "Св. Христофор" уже казался смутной массой с двумя желтыми огоньками.

- Бери весло, Амос, и я сделаю то же, - сказал капитан Савадж, сбрасывая рясу. - В этом наряде было безопаснее на корабле, а в лодке он только мешает. Я думаю, мы могли бы закрыть люки и забрать его совсем, и с пушками, если бы захотели.

- А на другой день висеть на реях, как пираты, - ответил Амос. - Нет, мы сделали лучше, что взяли мед, не тронув пчел. Надеюсь, сударыня, что вы здоровы?

- Ах, я едва понимаю, что случилось и где мы теперь.

- Как и я, Амос.

- Так разве вы не ждали нас?

- Я не знал, что и думать.

- Но, ведь, вы, конечно, не полагали, что мы можем удрать, не сказавши ни слова?

- Признаюсь, что это меня сильно огорчило.

- Мне так показалось, когда, взглянув на вас искоса, я заметил, как вы печально смотрели на нас. Но если бы кто заметил, что мы беседуем или сговариваемся, то за нами стали бы следить непременно. А так, никто ничего не заподозрил, кроме вот этого молодца, что едет с нами.

- Что-же вы сделали?

- Сошли вчера вечером с брига на берег, наняли этот челнок и притаились на целый день. Потом ночью поднялись к кораблю, и я скоро разбудил вас, потому что знал, где вы спите. Пока вы были внизу, монах чуть не испортил все дело; но мы закрутили ему глотку и спустили к себе в челн. Ефраим напялил его рясу, чтобы встретить вас и помочь, не рискуя попасться, ибо нас пугало ваше промедление.

- Ах, как славно быть опять свободным! Как бесконечно я обязан вам, Амос!

- Что-жь, вы смотрели за мною, пока я был в вашей стороне, а я присмотрю за вами здесь.

- Куда же мы едем?

- Ах, вот то-то и есть! Больше некуда ехать, потому что к морю нам заперт путь. Надо как нибудь пробираться по материку, и необходимо подальше отплыть от Квебека до утра, а то им, кажется, приятнее захватить в плен гугенота, нежели ирокезского вождя. Господи, вот уж не понимаю, как можно поднимать такую бучу из за того, каким образом человек хочет спасать свою собственную душу! А, впрочем, старый Ефраим точно так-же нетерпим в этом отношении, так что вся глупость не на одной только стороне.

- Что вы говорите про меня? - спросил моряк, навострив уши, когда упомянули его имя.

- Только то, что вы - стойкий старый протестант.

- Да, слава Богу. Я, видите ли, стою за свободу совести для всех, исключая только квакиров (религьозная секта), да папистов (католики), да...

Амос Грин засмеялся.

- Ах, ты еще молод и глуп. Поживешь, так поумнеешь. Ты, пожалуй, готов заступиться вот и за такую нечисть? - Он указал рукояткою весла на распростертого монаха.

- Чтож, и он хороший человек сообразно своим понятиям.

- Тогда и акула - хорошая рыба сообразно её понятиям. Нет, парень, ты мне так не вотрешь очков. Можешь болтать, пока попортишь говорильную снасть, а все противного ветра не сделаешь попутным. Передай-ка мне кисет и огниво, а за веслом не сменит ли меня твой приятель?

Всю ночь они плыли вверх по реке, напрягая все силы, чтобы уйти от возможной погони. Придерживаясь южного берега и, таким образом, минуя главную силу течения, они двигались довольно быстро, так как Амос и де-Катина гребли не впервые, а индейцы старались так, точно были не из плоти и крови, а из проволоки и железа. Глубокая тишина царствовала на всем речном просторе нарушаясь только плеском воды о борта лодки, шелестом крыльев ночных птиц над их головами, да пронзительным, резким лаем лисиц в глубине лесов. Когда, наконец, занялась заря, и горизонт посерел, то крепость была далеко. Девственные леса, в своем пестром осеннем уборе, на обоих берегах подходили вплоть к реке, а посредине виднелся маленький остров с каймою из желтого песка по краям и ярким букетом сумахов {Сумах из породы терпентинных деревьев.} и красных цветов лодалее.

- Я уже здесь был, - сказал де-Катина, - Я помню, что сделал отметку на этом толстом клене, где зарубка, когда в последний раз ездил с губернатором в Монреаль. Это было еще при Фронтенаке, когда первым лицом считался король, а епископ - лишь вторым.

Краснокожие, сидевшие, как глиняные фигуры, без малейшого выражения на неподвижных лицах, насторожили уши при этом имени.

- Мой брат сказал про великого Оноития, - проговорил, оглянувшись, один из них. - Мы слышали свист зловещих птиц, предвещающих, что он более не вернется из за моря к своим детям.

- Он теперь у великого белого отца, - отвечал де-Катина. - Я сам видел его в его совете; и непременно он вернется из-за моря, если нужен будет своему народу.

Индеец покачал головою.

- Звериный месяц прошел, брат мой, - сказал он на своем неправильном французском языке, - а прежде чем наступит месяц птичьих гнезд, на этой реке не останется ни одного белого, кроме тех, кто за каменными стенами.

- Почему же? Мы ничего не слыхали. Разве так разъярились Ирокезы?

- Мой брат, они сказали, что съедят Гуронов, и где теперь Гуроны? Они обратили лица свои против Эриев, и где теперь Эрии? Они пошли к западу, на Иллинойцев, и кто найдет хоть одно иллинойское селение? Они подняли топор на Андастов, и самое имя Андастов стерто с лица земли. А теперь они проплясали пляску и пропели песню, от которой не будет добра моим белым братьям.

- Где же они теперь?

Индеец повел рукой вдоль всего южного и западного горизонта.

- А где их нет? Леса полны ими. Они - как пожар в сухой траве: так же быстры и ужасны.

- Да, - сказал Амос, - я видел его раз, когда меня схватили и привели к нему вместе с прочими за торговлю во французских, но его мнению, владениях. Его рот был стиснут, точно хорьковый капкан, и он смотрел на нас, точно хотел из наших скальпов сделать себе штиблеты, но видно было, что он - вождь и настоящий воин.

- Он был врагом Церкви и правою рукою нечистого дьявола в этой стране, - сказал голос со дна челнока.

Это произнес монах: ему удалось освободиться от кожаной перчатки и пояса, при помощи которых америкаицы заткнули ему рот. Теперь он лежал, скорчившись, и дико сверкал на своих спутников пламенными, черными глазами.

- У него снасть ослабла, - сказал моряк. - Дай-ка затянем ее вновь.

- Нет, на берег.

- Чтоб он побежал вперед сказать черным курткам (монахам).

- Прекрасно. Он может позвать первого из своих, кто проедет мимо.

его. Затем, проплыв поворот реки, они пристали к берегу в маленькой бухте, где кусты клюквы и брусники росли у самой воды, а лужок пестрел белым молочайником, синей генцияной и пурпурным пчеливым листом. Здесь они выложили свой незатейливый провиант и с аппетитом позавтракали, обсуждая планы будущого.