Изгнанники.
Часть вторая.
Глава VIII. Человек без скальпа.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Изгнанники. Часть вторая. Глава VIII. Человек без скальпа. (старая орфография)

ГЛАВА VIII.
Человек без скальпа.

Весь день они шли по лесу гуськом: впереди Амос Грин, потом капитан, затем - Адель, а де-Катина замыкал шествие. Молодой охотник подвигался осторожно, слыша и видя многое, что ускользало от его спутников, постоянно останавливаясь и осматривая листья, сучья и мох. Их путь лежал, по большей части, среди густого соснового леса; под ногами зеленым ковром стлалась трава, украшенная белым молочаем, желтым золотушником и пурпуровой астрой. Иногда же громадные сучья сплетались над их головами, и приходилось идти ощупью в полумраке, или с трудом пробираться сквозь перепутанные побеги зеленого сассафраса или алого сумаха. Затем лес опять вдруг разступался перед ними, и они шли вдоль болот, поросших диким рисом и усеянных темными кучками ольховых кустов, или по берегам тихих лесных озер, исполосованных отражениями деревьев, склонявших свои красные, коричневые и золотистые листья над синею гладью глубоких вод. Здесь текли и реки, то светлые и журчащия, блестя чешуею форели и перьями зимородка, то темные и ядовитые от болот у своих истоков; путникам приходилось переходить их в брод, выше колен в воде, и нести Адель на руках. Так прошли они целый день по дремучему лесу, не увидев и следа человеческого.

Но за отсутствием людей, все же не было недостатка в жизни. Все жужжало, стрекотало и щебетало и в болотах, и в реках, и в кустах. Порою вдали между деревьев, мелькала коричневая морда оленя, порою барсук бежал в свою нору при их приближении. Раз они увидели на мягкой земле след завороченной внутрь ступни медведя, а раз Амос снял с куста большой олений рог, который животное сбросило здесь месяц назад. Маленькия, красные белки скакали и щелкали у них над головами, а на каждом дубе составлялся целый хор из сотни тоненьких голосов, пищавших из под листвы. Когда они шли вдоль озер, впереди взлетал серый аист, хлопая тяжелыми крыльями, и дикия утки шумно поднимались, образуя длинную римскую пятерку (V) на синем небе, или раздавался дрожащий вопль выше в тростниках.

Ночь они провели в лесу. Амос Грин развел из хвороста костер в такой густой заросли, что в десяти шагах разстояния огня не было видно. Так как пошел небольшой дождь, то с ловкостью бывалого лесного жителя он сделал два маленьких навеса из липовой и вязовой коры, один - для Адели и Амори, а другой - для себя с Ефраимом. Он застрелил дикого гуся, и это мясо, вместе с остатками сухарей, пошло им и на ужин, и на завтрак. На другой день они вышли на маленькую полянку, посредине которой виднелись уголья и зола от костра. Амос употребил полчаса на то, чтобы прочитать все, что могли ему сказать земля и сучья. Затем, когда двинулись дальше, он объявил своим спутникам, что огонь здесь горел три недели назад, что разводили его двое индейцев и один белый, что они шли с запада на восток и что в числе двух индейцев была одна женщина. Никаких других следов присутствия людей им не попадалось, пока, уже к вечеру, Амос не остановился вдруг среди густой поросли, приложив руку к уху.

- Слушайте! - вскричал он.

- Ничего не слышу, - ответил Ефраим.

- Я также, - прибавил де-Катина.

- Зато я слышу! - с радостью воскликнула Адель. - Колокольный звон, и как раз в такое время, когда звонят в церквах в Париже!

- Совершенно верно, сударыня!

- Да, теперь и я слышу, - сказал де-Катина. - Мне мешало щебетанье птиц. Откуда же этот звон в сердце Канадских лесов?

- Мы близко от поселков на Ришелье. Звон, вероятно, из форта.

- Из форта Св. Людовика! Ах, так нам недалеко до поместья моего знакомого.

- Сегодня можем там ночевать, если вы думаете, что ему в самом деле можно довериться.

- Да; он имеет странности, но я готов доверить ему свою жизнь.

- Очень хорошо. Возьмем к югу от форта и вечером будем у него в усадьбе. Но что это там напугало птиц? Ах, я слышу шаги. Присядьте-ка за этим сумахом и посмотрим, кто это так храбро идет через лес.

Все четверо притаились в кустах, глядя из за стволов на небольшую прогалину, куда направлял свои взоры Амос. Долго никто из них не слышал звука, который был уловлен острым слухом охотника; но, наконец, ближе раздался хруст веток, точно кто пролагал себе путь через молодую поросль. Минуту спустя, показался человек с внешностью настолько странною и неподходящею к обстановке, что даже Амос удивился.

Он был очень мал ростом и так смугл и покрыт загаром, что походил бы на индейца, если бы не одежда и походка, пичуть не напоминавшия краснокожого. На нем была широкополая шляпа, потертая на краях и настолько слинявшая, что было мудрено определить её первоначальный цвет. Одежда из шкур, грубо скроенная, и свободно болталась на его теле, а на ногах красовались драгунские высокие сапоги, такие же рваные и грязные, как остальное. На спине он нес толстый сверток холстины с торчавшими из него двумя палками, а под мышками как будто две большие квадратные картины.

- Это - не индеец, - прошептал Амос, - и не охотник. Ей Богу, я в жизни не видал ничего подобного!

- И не купец, не солдат, не "лесной бродяга", - сказал де-Катина.

- У него как будто мачта на спине и по парусу под каждою рукою, - заметил капитан Ефраим.

- Ну, он, кажется, один, и поэтому его можно окликнуть без боязни.

Они вышли из своей засады, и тогда путник, в свою очередь, увидел их. Вместо того, чтобы выказать тревогу, которая была бы свойственна всякому, так внезапно очутившемуся среди чужих в такой стране, он изменил направление и быстро пошел к ним. Однако, переходя прогалину, он услышал колокольный звон и тут же, сняв шляпу, преклонил голову для молитвы. Крик ужаса вырвался не только у Адели, но и у её спутников, когда они увидели его без шляпы: вся верхняя часть головы его была ободрана, так что не оставалось ни следа волос или кожи, а их заменяла ужасная, безцветлая, сморщенная поверхность, ограниченная резкою, красною каймой, которая проходила по лбу и кругом, над ушами.

- Клянусь Богом, - вскричал Амос, - с этого человека снят скальп!

- Господи! - сказал де-Катина. - Взгляните на его руки!

Он поднял их для молитвы. Два или три торчавших кверху обрубка показывали, где прежде были пальцы.

- Всякия видал я головы в моей жизни, но такой не видывал! - заметил капитан Ефраим.

Действительно, лицо незнакомца поражало их тем более, чем ближе они подходили. Не было никакой возможности определить ни роста, ни национальности этого человека, так изуродованы были его черты. Одно веко было закрыто и своим плоским, сморщенным видом указывало на отсутствие под ним глаза. Зато другой глаз смотрел так ясно, добродушно и весело, как будто принадлежал баловню судьбы. Лицо было все усеяно какими-то темными пятнами самого отвратительного вида, а нос сплющен и раздавлен, как от ужасного удара. Но несмотря на все это безобразие, в осанке этого человека, в повороте его головы и в выражении, которое, подобно аромату измятого цветка, одушевляло собою его исковерканные черты, было столько душевной красоты, что даже грубый моряк-пуританин почувствовал благоговение.

- Мы идем в усадьбу Св. Марии, принадлежащую Шарлю де-ла-Ну, - ответил де-Катина, - следовательно, надеемся вскоре быть за крепкими стенами. Но мне жалко видеть, сударь, как ужасно вы истерзаны.

- Ах! так вы заметили мои небольшие повреждения? Что делать? Эти бедняки не умеют поступать лучше. Они точно проказливые дети, веселые сердцем, но проказливые. Ай, ай! право, даже смешно, как наше бренное тело постоянно задерживает порывы духа. Вот я теперь полон желания идти далее, однако принужден сесть на этот пень и отдыхать, так как повесы взорвали икры моих ног.

- Боже мой! Как это взорвали? Вот дьяволы!

- Да; но их не за что осуждать. Нет, нет. Было бы жестоко осуждать их. Они - невежественные бедные люди, и князь тьмы ходит за ними следом, подстрекая их. Они заложили мне в ноги небольшие заряды пороха, а потом подожгли их; от этого я стал еще худшим ходоком, чем прежде, хоть никогда не был особенно проворвым. В училище, в Туре, меня прозвали "улиткой", да! И потом, в семинарии, я так и оставался "улиткой".

- Но кто же вы, сударь, и кто надругался над вами таким образом?

- О, я очень неважная особа. Я - Игнатий Мора, из Общества Иисусова, а что касается людей, которые обошлись со мною немного сурово, то... что-ж? Когда идешь миссионером к Ирокезам, то, ведь, уже знаешь, чего ждать. Мне совершенно не на что жаловаться. Со мною обошлись даже много лучше, чем с отцом Жогом, отцом Бребефом и многими другими, кого я могу назвать. Правда, бывало и так, что я надеялся приять венец мученический. Но полагаю, что я не был того достоин; да, я даже знаю, что недостоин.

- Куда же вы идете? - спросил Амос, выслушавший все это с изумлением.

- Иду в Квебек. Вы видите, я теперь такой безполезный человек, что, пока не повидал епископа, совсем уж ни на что путное не гожусь.

- Вы хотите сказать, что попросите епископа отозвать вас из миссии?

- Ох, нет! Я, пожалуй, это и сделал бы, будь я предоставлен сам себе, потому что я невероятный трус. Вы не можете себе представит, чтобы служитель Господа способен был так трусить, как трушу иногда я. От одного вида огня меня всего коробит, с тех пор как я был подвергнут испытанию горящими сосновыми щепками, от которых у меня остались эти скверные пятна на лице. Но ведь надо же подумать и об ордене; а члены нашего ордена не оставляют дела из-за пустяков. Только уставом Св. Церкви калекам воспрещено отправлять богослужение, и потому, пока не получу разрешения от епископа, я буду совсем, совсем безполезен.

- А что же вы сделаете потом?

- Потом, разумеется, вернусь к моей пастве.

- К Ирокезам!

- Ну, да. Ведь, я к ним назначен.

- Амос, - сказал де-Катина, - я провел всю жизнь с храбрецами, но думаю, что храбрее этого не видал никого.

- Ну, право же, - сказал Амос, - и я видывал хороших людей, но только никак не лучше этого. Вы утомились, батюшка. Откушайте нашего холодного гуся и хлебните коньяку из моей фляжки.

- Ах, ах, сын мой! Если я съем что-либо, кроме самой простой пищи, то делаюсь так ленив, что и на самом деле становлюсь улиткою.

- Но с вами нет ни ружья, ни принасов. Чем же вы питаетесь?

- О! Господь Бог позаботился о том, чтобы в лесах здесь было достаточно пищи для странника, которому нельзя есть много. Я рвал дикия сливы, дикий виноград, орехи, бруснику, закусывал слизняками со скал.

Охотник сделал гримасу при упомянании об этом угощении.

- Я лучше съел бы горшок клею, - заметил он. - А что это у вас на спине?

- Моя церковь. Да, у меня здесь все: алтарь, престол и ризы. Я не решаюсь отправлять богослужение без ведома епископа; но этот почтенный человек, без сомнения, сам состоит в чине ангельском и совершит для нас святую службу.

Лукаво подмигивая, Амос перевел это предложение Ефраиму, который стоял, стиснув свои красные руки, и бормотал что-то. Но де-Катина уже успел кратко ответить, что никто из них не принадлежит к духовенству и что если они хотят дойти сегодня до места, то должны спешить далее.

- Ваша правда, сын мой, - сказал маленький священник. - Эти бедные люди уже покинули свои селения, и через несколько дней леса будут полны ими; хотя пока я не думаю еще, чтобы они переплыли Ришелье. Но прежде, чем проститься с вами, я попрошу вас сделать одно.

- Что же именно?

еще сделанный мною планетник северного неба, показывающий положение звезд на каждый месяц, как оне бывают видны под здешним меридианом. Если что-нибудь случится с отцом Ламбревилем или со мною, - а в ирокезской миссии вообще живут не долго - то пусть кто нибудь воспользуется моими трудами.

- Я скажу моему знакомому нынче всчером. А что это у вас за картины, отец, и зачем вы их носите по лесу?

Картины были совсем лубочные, грубой и пестрой раскраски. На одной был изображем красный человек, лежащий на каком то ряде пригорков, с музыкальным инструментом в руке, короной на голове и улыбкою на лице. На другой - подобный же человек кричал во все горло, между тем как полдюжины черных существ колотили его палками и кололи копьями.

но не производит должного впечатления, потому что нет бобров и позабыта трубка с табаком. Видите, как у этих бедняжек мало разсудка! Поэтому приходится просвещать их по возможности, при посредстве их зрения и прочих обманчивых чувств. Другая картина лучше. Она обратила нескольких сквав и более, чем одного индейца. Когда я вернусь весною, то не буду брать с собою душу в раю, за то возьму пять душ в аду, по одной для каждого племени. С сатаною надо бороться всяким оружием. А теперь, дети мои, так как нам предстоит разстаться, позвольте мне призвать на вас благословоние Божие.

И тут произошло нечто необычайное: прекрасная душа этого человека сияла так ярко сквозь тучи вероисповедных различий, что когда он поднял благословляющую руку, то и протестанты преклонили колеии; даже сам старый Ефраим с умиленным сердцем и склоненной головой выслушал полупонятные слова этого искалеченного, полуслепого маленького чужестранца.

Так оставили они среди леса эту комичную и героическую фигурку, одиноко ковылявшую со своею палаткою, картинами и страданием.