| Автор: | Жаколио Л., год: 1893 |
| Категория: | Роман |
V
Соперничество в ненависти. - Вмешательство адмирала Ле Хелло. - Тщетные сожаления. - Женское убеждение. - Угрожающее письмо. - Прокурор. - Основательные опасения.
В Париже Гроляр чувствовал себя в родной среде, и здесь его способности раскрывались с удивительной полнотой. Ему удалось узнать, что семейный раздор разъедал сильно Прево-Лемера, что Жюль Сеген и Альбер Прево-Лемер питали друг к другу отвращение, близкое к ненависти и что при случае они осыпали друг друга бранью и ругательствами.
С тех пор как глава фирмы вследствие болезни не мог выходить из своей комнаты, эти молодые люди заведовали делами банка, причем необдуманные и рискованные операции одного и безрассудные расходы и траты другого пошатнули кредит фирмы. Напрасно маркиз де Лара-Коэлло хотел вмешаться; его грубо отстранили, и все осталось по-прежнему.
И Жюль Сеген, и Альбер ненавидели маркиза, который являлся в их глазах как бы живым упреком. Он не переставал сокрушаться об осуждении Бартеса и каждую минуту повторял, что ни перед чем не остановится, лишь бы разыскать виновных и предать их правосудию.
Через Люпена, который втерся в дружбу с прислугой дома Прево-Лемера, Гроляр узнал, что госпожа Стефания Сеген, негласно расставшаяся с мужем, жила у своих родителей, покинутая, заброшенная и забытая, проводя целые дни в слезах.
Когда Эдмон узнал о горькой судьбе несчастной женщины, его сердцем овладело глубокое сожаление, которое как бы воскресило в его душе былые чувства, когда все, казалось, улыбалось им, когда он сам любил и был, или считал, что был любим! Но этот момент воспоминаний промелькнул быстро, как молния среди темной ночи.
-- Надо забыть, - сказал он себе, - и готовить месть!
Заручившись всеми необходимыми сведениями, Гроляр побывал, частью под своим настоящим именем, частью под именем Уильяма Бредли, у нотариуса Каликстена, у Менгара, у маркиза де Лара-Коэлло и Соларио Тэста с сыновьями, банкиров, погасивших подложный чек.
Кроме Гроляра, также близко принял к сердцу это дело и адмирал Ле Хелло, который, едва управившись со своими личными делами в морском министерстве, всецело отдался делу реабилитации и оправдания Эдмона Бартеса.
Со свойственной безупречно честному человеку наивной доверчивостью адмирал был глубоко убежден, что честность и добродетель всегда торжествуют в жизни и что стоит ему только засвидетельствовать истину, чтобы все поверили ей, и честь его друга будет восстановлена.
Не сообщив никому о своем намерении, он явился к Прево-Лемеру и настоятельно просил повидать его, уверяя, что имеет надобность сделать ему одно очень важное сообщение.
Едва только он назвал себя по имени, как его тотчас же провели в комнату больного.
Лемер ужасно постарел; лицо его было изрыто морщинами, а мертвенная бледность, покрывавшая его черты, свидетельствовала о медленном разложении организма; только одни глаза сохраняли прежний блеск и живость, странно противореча с общим физическим упадком больного. Он сидел в глубоком кресле, обложенный подушками; подле него находились госпожа Прево-Лемер и его дочь, обе измученные, изнеможенные и уходом за больным, и тайным горем, разъедавшим их душу.
Адмирал прежде всего извинился, что нарушает спокойствие больного, но последний ответил ему любезно:
-- В настоящее время у нас истинные друзья так редки, что праздником надо назвать тот день, когда нам приходится видеть одного из них!
Ободренный этим приемом, адмирал без утайки рассказал больному цель своего посещения.
-- Милейший мой Лемер, - сказал он, - если бы я вас не знал как безупречно честного человека, то не позволил бы себе даже и беспокоить вас... Но вы сами поймете, что при данных условиях мне было трудно, если не невозможно, отложить этот визит; я приехал просить вас помочь мне исправить большую, вопиющую несправедливость.
-- Несправедливость? Я не понимаю вас, адмирал!
-- Я говорю об Эдмоне Бартесе.
При этом имени, столь смело и столь открыто произнесенном при нем, старый банкир невольно содрогнулся, а обе женщины выразили соболезнование на своих лицах.
-- Бедный страдалец, - прошептала Стефания, взглянув на свою мать.
-- Эдмон Бартес, - с усилием повторил больной. - Ах, если бы он был здесь подле нас, все несчастья, поражающие нас и грозящие еще обрушиться, были бы устранены...
Ах, почему он в минуту забвения обманул мое к нему доверие и оказался виновным в...
-- Но суд определил!
-- Суд! А разве это первая судебная ошибка? Разве это первый несчастный, невинно осужденный на каторгу? Этот несправедливый вердикт должен быть пересмотрен, немедленно пересмотрен, и вам придется заявить по чести и совести, что Эдмон Бартес никогда ничего у вас не похищал.
-- Но ведь Бартес теперь обвиняется в побеге с каторги, и никто не знает, где он и что с ним.
-- Я знаю. Когда моя эскадра, которой я командовал, заходила в Океанию, я видел его, долго беседовал с ним - он уверил меня в своей невинности. Я не мог не поверить: сама правда говорила его устами. Он теперь свободен, но для такого человека, как он, что такое свобода без честного имени? Он обвинял вас в способствовании его осуждению и называл вас даже главным вдохновителем этого неслыханно несправедливого приговора!
-- Меня?!
-- Да, вас!
-- Ах... Еще этого подозрения или, вернее, оскорбления не доставало! Скажите, адмирал, считаете вы меня способным на подобный недостойный, подлый поступок?
-- Нет, мой друг, и я не переставал повторять это вашему бывшему кассиру. Я говорил ему, что в данном деле есть какое-то роковое недоразумение, какая-то мрачная тайна, скрывающая истину!
-- Все мы любили Бартеса, как сына, да и он уже был им наполовину благодаря тем чувствам, которые связывали нас... И мое внутреннее убеждение говорило мне, что он невиновен, но ввиду доказательств, обвинявших его, ввиду рассуждений господ судей моя уверенность в нем мало-помалу таяла, пропадала, и перед моими глазами выступила только вся низость этого поступка.
-- Я это понимаю, вас сбили с толку перипетии суда, бездушное и бессмысленное красноречие прокурора, но ведь это их дело, их призвание - выдавать светляков за фонари и извращать все понятия и представления людей!
-- Но теперь, когда приговор уже произнесен, что же я могу сделать?
-- Что вы можете сделать? А вот что! Загляните в глубину вашей души, испытайте вашу совесть и скажите мне прямо, без оговорок, виновен ли, по-вашему, Бартес или не виновен!
-- Он не виновен! - сказала госпожа Прево-Лемер.
-- Невиновен! Я утверждаю это во всеуслышание! - воскликнула Стефания.
Больной закрыл лицо руками и глубоко вздохнул.
-- Невинен... невинен! - прошептал он. - Если бы я только имел хоть малейшее доказательство, если бы могли указать виновного, даже будь он нашего дома, я стал бы действовать, как того требует от меня моя совесть: дни мои сочтены, и я не хотел бы умереть с таким грехом на совести!
-- Ну, а письмо Бартеса, разве оно уже не есть доказательство? - заметила Стефания.
-- Увы, это была только протестующая угроза!
-- Нет, не угроза, а крик возмущения, крик негодования и протест! - сказала молодая женщина.
-- Что же особенного в этом письме? - спросил адмирал.
-- Вот, читайте! - сказала госпожа Прево-Лемер, взяв из резного ящичка, стоявшего на столе, вскрытый конверт и протянув его гостю.
Это было письмо Эдмона, написанное им перед его отъездом в Новую Каледонию.
Адмирал Ле Хелло прочел его:
Я вам служил четырнадцать лет с преданностью и искренностью, которые никогда не обманывали вас. В благодарность за то вы посылаете меня в ссылку, тогда как ваша совесть говорит вам, что я невинен. Помните же это! Если когда-нибудь вы окажетесь в моей власти, вы не найдете во мне жалости к себе, как не нашел ее в вас мой старик-отец!.. В этот вечер меня увозят из Франции. Не желайте увидеть меня опять в ее пределах!
Эдмон Бартес
-- Ну, что же вы хотите, - как бы извиняя и оправдывая Бартеса, сказал адмирал. - Когда человека безвинно ссылают на каторгу, то естественно, что он возмущается. " что нравственные муки озлобляют его" Но я знаю Бартеса: он рыцарь и благородный человек; когда он узнает, что вы были обмануты, введены в заблуждение, он забудет и простит!
-- А пересмотр дела разве возможен при отсутствии главного лица?
-- Да, если воры будут отысканы.
-- Ну, если так, то я сумею исполнить свой долг, как бы тяжел он ни был, но только пускай спешат" быть может, уже через несколько дней будет поздно!
Мадам Прево-Лемер и ее дочь, несмотря на все свои усилия, не могли сдержать хлынувших у них из глаз слез.
-- Гром и молния! - пробормотал про себя адмирал, сам растроганный до слез. - И против этих-то людей Бартес хочет дать волю своему чувству мести!. Нет, нет, этого допустить нельзя! - И он поспешил удалиться, чтобы не дать заметить охватившего его волнения, с которым он не в силах был совладать.
-- Ну вот, господин Прево-Лемер поддался моим доводам, а теперь очередь за Бартесом! - И уважаемый адмирал направился, бодрый и счастливый, в Гранд-Отель. Но прежде чем славному моряку удалось вступить в переговоры с Эдмоном Бартесом, все его труды и все то, чего он добился у больного банкира, было уже отчасти уничтожено влиянием его родственника, бывшего председателем суда в Нумеа, а ныне прокурором в Париже.
Что же привело этого господина в дом его родственника, простая ли случайность или желание узнать какие-нибудь новости?
Ни то ни другое. Париж - это, без сомнения, город, где лучше всего можно укрыться, но с другой стороны, нигде лучше, чем в Париже, нельзя наводить справки о том, что вас интересует.
После обычных приветствий прокурор попросил, чтобы его оставили наедине с больным.
-- Скажите, пожалуйста, был у вас кто-нибудь по делу, относящемуся к вашему бывшему кассиру Бартесу? - спросил он.
-- Да, адмирал Ле Хелло только что вышел отсюда. Он говорил мне о возможности пересмотра этого дела и просил меня дать показания в пользу Бартеса и его невиновности, так как настоящий виновник должен быть обнаружен в самом ближайшем времени.
-- Ну и, конечно, вы обещали?
-- Мог ли я не обещать этого, особенно, если Бартес действительно невиновен!
каторжника, о его смелом побеге, его жажде мщения, в которой он ничуть не сомневался. И под влиянием всей этой аргументации ослабевший ум больного не долго протестовал. Вскоре он стал соглашаться со своим родственником, что его хотят использовать для восстановления репутации Бартеса и в то же время опутать его и семью целой сетью хитросплетенных махинаций, которая должна привести его к нищете и позору.
-- Во всем этом деле какую роль играет адмирал Ле Хелло?
-- Он один искренне убежден в невинности Бартеса, - сказал главный прокурор, - и он просит за него в интересах справедливости. Вы сами знаете, что этот Эдмон Бартес обладает способностью производить прямо чарующее впечатление на всех, кто его не близко знает. Так он очаровал и адмирала, который теперь считает для себя долгом чести встать на его защиту.
-- Но ведь виновные будут указаны!
-- Это просто одно воображение, одно желание со стороны Бартеса отомстить во что бы то ни стало за свое осуждение; в настоящее время Бартес во Франции; мало того, в самом Париже!
-- Да, меня об этом уведомили всего лишь несколько часов тому назад, и я хочу принять все меры, чтобы защитить вас от этого отъявленного мошенника. Он поклялся погубить всех, кто только носит имя Прево-Лемера. Но он встретит меня на страже чести моей фамилии. Я устрою так хорошо защиту, что он вынужден будет признать свое бессилие, и тогда мы обуздаем его решимость, наложив на него наказание еще более тяжелое, чем первое!
-- Ни даже госпоже Прево-Лемер, ни даже жене Жюля Сегена? - спросил юрист.
-- Да, впрочем, если они узнают, как недостоин этот человек их сожаления и их великодушия, когда не будут более сомневаться в его виновности, то сами перестанут его защищать!
возвращением Бартеса на родину и его решимостью снова возбудить борьбу за свою репутацию, руководствуясь, главным образом, желанием покрыть позором своих обвинителей.