| Автор: | Захер-Мазох Л. |
| Категория: | Роман |
Том третий
34. Чтобы пить вино и петь…
Все пришли в изумление, когда Зиновия сказала, что поедет с двоюродной бабушкой в окружной город.
- Что это она надумала? - проворчал Менев, а Аспазия отвела бабушку Ивану в сторонку для разговора.
- Нужно же и мне о своих туалетах позаботиться! - раздраженно проговорила та. - В кои-то веки я собралась сделать несколько покупок, и это сразу расценили как заговор.
Сказано - сделано. Они собрались в дорогу и благополучно отбыли.
Первым, кого они встретили в городе, был Карол. Он принял таинственный вид, был очень скуп на слова и только непрестанно подавал глазами знаки Зиновии.
- У тебя, верно, тоже здесь какие-то дела? - поинтересовалась двоюродная бабушка.
- Конечно, дела-с.
- И поэтому ты уже несколько дней у нас не показываешься?
- Да, поэтому.
- Менев тут тебя разыскивал, а тебя не застать дома.
- Да, я отсутствовал.
- Ты завтра приедешь?
- Завтра? Нет.
- Может быть.
- Что это с Каролом творится? - спросила бабушка, когда они двинулись дальше.
- Он начинает жить, - ответила Зиновия. - Давайте и мы с вами сегодня немного повеселимся.
Справившись со своими покупками, двоюродная бабушка, накормленная Зиновией, почувствовала усталость.
- Ты немного вздремни, - предложила Зиновия, - а я тем временем проведаю наших студентов. А ты приходи попозже.
- Да, совершенно верно.
Бабушка Ивана улеглась на диван, и Зиновия отправилась к Винтерлиху. Того дома не оказалось, а оба поповских сына играли в кафе в бильярд. Таким образом, в квартире она застала одного Феофана и уже с порога улыбнулась от ощущения, что ее появление сделает его несказанно счастливым. Затем подошли Данила с Василием. Первый - широкоплечий, с грубыми чертами лица; второй - с непокорными вихрами каштановых волос, геройским взглядом и легким шагом школяра, не обремененного земными заботами. Оба крепко пожали Зиновии руку и расположились в некотором отдалении. Данила скручивал папиросу, тогда как Василий, тайно влюбленный в Зиновию, неотрывно пялил на нее глаза.
Она извлекла портсигар и предложила молодым людям. После того как она сама зажала папироску в маленьких белых зубах, закурили все, и вскоре комната наполнилась густым синим дымом.
- Знаешь что?! - громко и радостно воскликнула Зиновия, обращаясь к Феофану. - Двоюродная бабушка в городе. Она и сюда придет. Пусть она разок покутит с нами.
Три студента как по команде расхохотались.
- Не мог бы кто-нибудь принести нам пива и несколько бутылок вина?
- Я просто схожу в гостиницу «De Pologne»,[77] и хозяин пришлет все, чего мы пожелаем, - вызвался Феофан, уже поднабравшийся некоторого опыта в подобных вещах.
Он удалился с Данилой, а Зиновия впервые осталась наедине с Василием. Он был близок к отчаянию. Он то застегивал куртку на все пуговицы, то снова расстегивал, потом выглянул в окно.
- Их все еще не видно, - проговорил он.
- И неудивительно, они ведь только ушли.
- Здесь очень жарко.
- Не знаю… мне зябко.
- Может, я разведу огонь?
Василий вздохнул.
- Что с вами?
- Я сожалею… это было бы так красиво!
- О чем вы сожалеете?
- О том, что вы не султан в женском обличии.
- А почему?
- Потому что у султана много рабов, и я мог бы быть одним из них.
- Василий, вы часом не влюблены в меня?
- А если б и так?
- Ерунда!
- Ну, коли я столь безрассуден, чтоб вас любить, можете высмеять меня, я даже прошу об этом…
Затем он подошел к окну и оставался там до тех пор, пока в комнату не вошли Феофан с Данилой, а по пятам за ними - коридорный из евреев, с двумя корзинами, полными бутылок.
Феофан накрыл стол и принес бокалы, Василий расставил стулья, Данила взялся откупоривать пивные бутылки. Вскоре все радостно пили пиво, Зиновия положила на стол свой портсигар, каждый закурил и с наслаждением делал глубокие затяжки. Василий проявлял признаки нервозной веселости, он наполнял стакан за стаканом, чокаясь с каждым в отдельности, хохотал, стучал по столу, скинул куртку, рассказывал еврейские анекдоты и в конце концов на ломаном немецком запел «Застольную» Гете:
Остальные подпевали, и песня следовала за песней, а бутылка - за бутылкой. Все уже изрядно поднабрались, когда появилась двоюродная бабушка. Ее встретили криками ликования, помогли освободиться от зимних покровов и усадили за стол.
- Здесь, кажется, пир горой, - проговорила она с простодушной улыбкой.
- Один раз на свете живем, тетушка, - ответила Зиновия, поднимая бокал. - За твое здоровье!
- Спасибо, спасибо!
Бабушка отхлебнула глоток и отставила пивной бокал.
- Нет, в студенческой компании так не кутят! - крикнула Зиновия. - Ты должна выпить по-настоящему, милая тетушка.
- Ну, если так заведено… - улыбнулась та и сделала весьма похвальный глоток. - Однако что это здесь столько дыма?
Она обмахнулась носовым платком.
- Ничего не поделаешь, тетушка, - сказала Зиновия. - Единственный способ усидеть среди курящих - закурить самой.
- Я же не умею.
- А ты попробуй.
С этими словами Зиновия протянула ей папиросу, которую бабушка взяла с некоторым сомнением, а Данила подал огня.
- Ой нет, ни за что на свете… - пробормотала бабушка, но тем не менее благополучно прикурила папиросу и принялась, не затягиваясь, пускать дым.
- А что, очень симпатично выходит, - сказала она, - когда голубые облака так вот вытягиваются и принимают очертания всевозможных фигур. Можно каждый день открывать для себя что-то новое.
- Однако ты не пьешь, тетушка, - заметила Зиновия.
- Уже пью, - ответила бабушка Ивана.
- Пить до дна! - закричали студенты, и она действительно осушила бокал.
- Если дело так и дальше пойдет, - улыбнулась старушка, - то я, чего доброго, захмелею.
Студенты затянули «Гаудеамус».
- Как смешно, когда поют на латыни! - воскликнула двоюродная бабушка и отхлебнула пива, которым в очередной раз наполнил ее бокал Данила.
- Спой с нами, - попросила Зиновия.
- Я?.. Нет, право… Я не умею.
- Ты только начни.
Бабушка Ивана рассмеялась и в конце концов все же запела вместе со всеми «Гаудеамус». Теперь была открыта первая бутылка вина.
- Я не пью, - категорически заявила добрая старушка. - Я больше не могу, действительно не могу.
Она закрыла ладонью бокал, однако растопырила пальцы, так чтобы Феофану было удобно наливать.
Вино окончательно развязало языки. Феофан бахвалился, Василий пылко клялся Зиновии в любви, Данила провозглашал один тост за другим: за Зиновию, за красивых женщин вообще, за отечество, за дружбу, за свободу и за любовь.
- Ах, если бы вернуть молодость! - вздохнула она. - Где они, прекрасные годы? - Затем обратилась к молодым людям. - В мое время пили из туфельки дамы, - молвила назидательно. - Я, к сожалению, уже стара, но здесь присутствует красивая женщина, неужели она недостойна того, чтобы ей поклонялись? Присягните ей! На колени!
Василий тотчас бросился ниц перед Зиновией, снял с нее туфельку и, наполнив вином, выпил за ее здоровье. Феофан с Данилой последовали его примеру. Тогда Зиновия подняла бокал и провозгласила:
- Ура, да возлюбим![79]
Все воодушевленно чокнулись.
… нужно… целоваться. Поцелуй же ее, Феофан, и от всей души!
Феофан приобнял и поцеловал Зиновию, после чего та, азартно сверкая глазами, подставила губы Василию и Даниле.
- Ну а ты, тетушка, ты тоже должна поцеловаться! - воскликнула она затем.
- Я?.. Ах нет, мне это все-таки не приличествует…
- Ура, да возлюбим! - повторила Зиновия. И прибавила: - Здесь не может быть никаких исключений.
- Нет, ну что за молодежь нынче… это же неприлично… это действительно неприлично. - Она тщательно вытерла рот. - Не знаю, я чувствую себя как на корабле. Палуба качается под ногами, все вокруг меня кружится и танцует…
Бабушка Ивана пересела на диван и, пока остальные продолжали пить и петь, крепко уснула там, счастливая, как ребенок.
Примечания
77
«Польская» (фр.).
78
79
Vivat! Kochajme sie - польский тост. (Примеч. автора.)