Забота.
Глава II

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Забота. Глава II (старая орфография)

II

Таким образом госпожа Дуглас сделалась крестной матерью Павлуши.

Хотя сам Мейгефер был против этой новой дружбы, так как, по его словам, он не нуждался в сострадании счастливых, но, когда нежная, ласковая женщина вторично появилась в его доме и приветливо заговорила с ним, он не посмел долее противиться её желанию.

Равным образом, и относительно дальнейшого пребывания в старом родовом гнезде он не без сопротивления дал свое согласие. Дом в Муосайнене, который он приобрел еще в самый день беседы о нем с женою, был в таком жалком состоянии, что жить в нем в холодное осеннее время жене и ребенку представляло большую опасность. Нужно было прежде всего заняться необходимым ремонтом и пригласит туда столяров, маляров и печников, без чего невозможно было даже думать о переезде.

Тем не менее, благодаря сумасбродству своего мужа, Елизавета была вынуждена перебраться в новое помещение еще задолго до окончания в нем работ.

Однажды во дворе, вместе с несколькими рабочими, появился помощник управляющого нового владельца и обратился к бывшему хозяину со скромной просьбой дать им приют. Мейгефер счел этот поступок оскорбительным для своего достоинства и решил не оставаться ни одного дня на земле, бывшей некогда его собственностью...

Был холодный, мрачный ноябрьский день, когда Елизавета с детьми распростилась со старым, милым домом.

Мелкий, частый дождь лил с неба, проникая всюду. Окутанная серым туманом, пустынная и безнадежная равнина разстилалась пред ними.

С младшим ребенком на руках, имея двух остальных, плачущих, около себя, Елизавета села в экипаж, который должен был везти ее навстречу её новой - увы! - печальной судьбе.

Когда они выехали из ворот и холодный ветер с равнины, словно железными прутьями, стал стегать их в лицо, начал жалобно плакат и маленький Павлуша, до этого тихо и мирно лежавший на коленях матери. Елизавета плотнее завернула его в свою тальму и низко наклонилась над крошечным дрожащим тельцем, чтоб скрыт слезы, неудержимо струившияся по её щекам.

После получасового пути по грязной, размытой дождем дороге экипаж приехал к месту назначения. Елизавета чуть не вскрикнула от ужаса при виде нового жилища, представившагося её глазам во всем своем безнадежном упадке.

Высокия из глины и вереска сооруженные хозяйственные постройки, болотистый двор, низенький, дранью крытый гнилой дом, со стен которого местами обвалилась штукатурка; запущенный сад, в котором последние жалкие остатки летних цветов расли среди гголуистлевших кухонных трав; вокруг ярко выкрашенный забор, который, казалось, недавно только подвергся последней окраске. Это было место, где отныне должно было жить семейство обедневшого помещика, место, где затем вырос маленький Павел, отдавший ему любовь своего детства и заботу половины своей жизни.

В самом раннем возрасте Павлуша был нежным, хилым существом, и сколько раз по ночам мать дрожала в страхе, чтоб не угас слабый огонек его жизни, прежде чем наступит разсвет. Затем она сидела в мрачной низенькой спальне, упираясь локтями на края его постельки, и с горячими слезами в глазах пристально смотрела на хилое тельце, которое сводила болезненная судорога.

Но Павел вынес все болезни ранняго детства и к пяти годам быт, хотя и слабым, и бледным, даже вялым в лице - прежния черты он все-таки сохранил, - но здоровым мальчиком, подававшим надежду на дальнейший благополучный рост.

К этому времени относятся его первые воспоминания. Самое раннее из них, которое он в позднейшие годы неоднократно вызывал в своем мозгу, было следующее.

Полутемное помещение. На окнах красуются ледяные узоры и в комнату проникает сквозь гардину красноватое сияние заката. Старшие братья пошли кататься на коньках, он-же лежит в своей постели, так как он должен раньше ложиться, а возле него сидит мать. Одной рукой она обхватила его шею, другая лежит на краю колыбели, в которой спят две маленькия сестрички. Год тому назад их "принес аист", обеих в один и тот-же день.

- Мама, разскажи мне сказку! - просит он.

И мать рассказывала!.. Что? Об этом Павлуша помнит только смутно. Он знает, что речь шла об одной серой женщине, которая во все тяжелые часы навещала мать, о женщине с бледным худощавым лицом и темными, заплаканными глазами. Она появлялась и двигалась, как тень, простирала руки над головой матери, неизвестно для чего - для благословения или для проклятия, и говорила много разных слов, относящихся тоже и к нему, маленькому Павлу. В них говорилось о жертве и об искуплении, но слов Павлуша не запомнил, вероятно, потому, что был еще слишком глуп, чтоб понять их. Но одно обстоятельство он помнит совсем ясно: пока он, затаив дыхание от ужаса и ожидания, внимал словам матери, он вдруг увидел серую фигуру, о которой она говорила, живую, стоящую у дверей - совсем ту-же самую, с поднятыми руками, с бледным, печальным лицом. Он спрятал голову на груди матери, его сердце билось, дух захватывало и в смертельном страхе он стал кричат:

- Мама, вот она, вот она!

- Кто? Серая женщина? Забота? - спросила мать.

Он не отвечал и начал плакат.

- Где-же? - продолжала спрашивать мать.

- Там, в дверях, - возразил Павлуша, приподнимаясь и обхватывая руками шею матери, так как он безумно боялся.

И она принесла ему это пальто, заставила его ощупать материю и подкладку, желая убедит его, что он ошибся. И он поддался её словам, но внутренние он был еще более уверен, что видел лицом к лицу серую женщину. Теперь он знал также, как ее зовут. "Заботой" звали ее.

* * *

Об отце Павел сохранил от тех лет весьма смутное воспоминание. Мужчина в больших непромокаемых сапогах, бранивший мать, колотивший братьев и строго относившийся к нему самому. Только изредка он бросал на Павла сердитый взор, не предвещавший ничего хорошого. Иногда, в особенности, когда он возвращался из города, его лицо делалось темно-красным, как раскаленный котел, а походка принимала волнообразную линию.

Тогда разыгрывалась постоянно одна и та-же сцена.

Прежде всего отец начинал ласкать сестер-двойней, которых он особенно любил. Он раскачивал их на руках, а мать, стоявшая совсем около него, с испуганным взором следила за каждым его движением. Затем он садился за стол, брал понемногу с каждого блюда и отталкивал их в сторону, находя "снедь" скудной и безвкусной, ударял хлыстом по спине Макса или Готфрида, бросал злобный взгляд на мать и, в конце концов, уходил на двор, чтоб затеять ссору со слугами. Тогда далеко кругом раздавался гневный голос, так что даже "Каро" на своей цепи поджимал хвост и прятался в самый отдаленный угол своей конуры. А когда через некоторое время отец возвращался в комнаты, его настроение большею частью переходило от гнева к отчаянию. Он ломал руки, жаловался на бедствия, среди которых он должен был прозябать, говорил о тех больших делах, которые он мог-бы предпринят, если-б ему не мешало то одно, то другое, если-б небо и земля не сговорились погубить его окончательно.

Тогда отец подходил к окну и потрясал кулаком по направлению "белого дома", приветливо выглядывавшого из дали.

"белый дом"!

Отец бранился, морщил люб, когда смотрел в ту сторону, а сам Павел так любил этот дом, точно он там хранил кусочек своей души. Почему? - он сам не понимает этого. Быт может, потому, что мать тоже любила этот "белый дом".

И она также часто стояла у окна и смотрела туда, но не морщила лба, о, нет! Её лицо делалось мягким и печальным, а в глазах светилась такая пламенная тоска, что у Павлуши, тихо стоявшого рядом с ней, пробегал трепет по спине и его маленькое сердце было полно тем-же чувством. Этот дом казался ему, насколько он мог мыслит, соединением всего прекрасного и великолепного. Когда он закрывал глаза, он видел его пред собой. И даже ночью этот "белый дом" рисовался ему в его сновидениях.

- Была-ли ты когда-нибудь в "белом доме"? - спросил однажды Павлуша у матери, не будучи в силах обуздать свое сильное желание узнать все подробности.

- О, да, сын мой, - ответила она, и её голос прозвучал печально и неуверенно.

- Очень часто, дитя мое! Твои родители когда-то жили в нем, и там ты родился.

С тех пор "белый дом" получил для Павла такое же значение, как потерянный рай для человеческого рода.

- Кто-же живет теперь в "белом доме"? - спросил он в другой раз.

- Красивая ласковая женщина, которая любит всех людей и тебя в особенности, так как ты, ведь, - её крестник, - ответила мать.

- Зачем-же мы не едем к красивой ласковой женщине? - спросил он через некоторое время.

- Папа не хочет этого, - возразила его мать.

И Павлуша заметил, как странно резко прозвучал её голос.

Мальчик больше не разспрашивал, так как желание отца считалась законом, об основаниях к которому никто не смел допытываться, но с этого дня тайна "белого дома" послужила новым связующим звеном между матерью и сыном.

"белом доме". Отец приходил в ярость при малейшем намеке о его существовании. Старшие братья тоже не касались этого вопроса. Быть может, они боялись, что "младший" по своей "глупости" выдаст их. Но мать, мать доверяла ему.

"белый дом" выступал все выше и лучезарнее в глазах Павлуши.

Вскоре он знал каждую комнату, каждую беседку в саду, знал окруженный зеленью пруд со стеклянным шаром впереди и солнечные часы на террасе. Подумать только, часы, на которых милое солнце само обозначает время дня! Какое чудо!

Павел мог-бы с закрытыми глазами ходит по Елененталю и не заблудиться.

И, когда он играл с кубиками, он строил себе целый дом с террасами и солнечными часами - двумя дюжинами зараз! - рыл пруды в песке и укреплял на маленьких столбиках камешки, которые должны были изображать стеклянные шары. Но эти шары, конечно, ничего в себе не отражали.