Забота.
Глава VI

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Забота. Глава VI (старая орфография)

VI

С некоторого времени господин Мейгефер носился с великими планами. Он открыл, что торфяное болото, широким кольцом охватывавшее надворные строения, может давать верный доход. Уже два или три раза, когда ему приходилось очень плохо, он прибегал к торфу, как к единственному выходу из нужды, и отправлял по пяти одноконных возов в город, но делал это тайком, совсем тайком, так как был слишком горд и не хотел, чтобы его считали "самым простым крестьянином, добытчиком торфа". Его люди выручали всякий раз от двадцати до двадцати пяти марок и говорили, что таким образом можно заработать еще гораздо больше, так как твердый черный торф был на рынке очень желанным предметом.

Однако, Мейгефера нельзя было заставит извлечь таким образом пользу из этого болота.

- Я никогда не занимался мелочами, - говорил он, - я предпочитаю потерпеть неудачу в крупном, чем нажиться в мелочах, - и при этом он ударял себя в груд, как герой.

Однако, болото не давало ему покоя.

Это было в сентябре, после исключительно обильной жатвы, когда Лейба Леви, милый друг всех задолжавших помещиков, появлялся два-три раза в неделю в усадьбе и о чем-то много толковал с хозяином. Елизавета дрожала от страха всякий раз, как еврей в своем грязном кафтане появлялся у ворот; она садилась к окну и с напряженным вниманием следила за каждым движением совещавшихся. Когда она видела, что её муж принимает задумчивый вид, у нея по спине пробегал мороз, и только тогда, когда он снова начинал улыбаться, она решалась облегченно вздохнут.

Она не ждала ничего хорошого, но не смела спросить своего супруга, какие дела у него были с этим головорезом.

Но вскоре Елизавете все стало ясно. Однажды после полудня Павел заметил, что по дороге из города ковыляет что-то странное, издали похожее на громадное черное корыто для стирки на колесах. На нем виднелось что-то вроде трубки, которая кивала вправо и влево, как вежливо раскланивающийся господин, в то время как колеса тряслись по неровной дороге.

Павел посмотрел с минуту на это чудо, затем побежал к матери и поспешно потащил ее за юбку к двери.

Она приложила руку к глазам и стала вглядываться в дорогу.

- Это - локомобиль, - сказала она.

Павел, однако, и после этих слов знал столько-же, сколько и раньше.

- Что это такое "локомобиль"? - спросил он.

- Это - паровая машина, которую употребляют богатые помещики для того, чтобы приводить в движение молотилки; а также ею можно боронить и пахать, потому что у этой штуки больше силы, чем у десяти лошадей.

- А зачем-же ее тогда тащат лошади? - спросил Павел.

- Потому, что она сама никуда не может двинуться, - был ответ.

Этого мальчик не понял.

"Во всяком случае, - думал он, - это должно быть большое счастье владеть такой штукой с иностранным названием, и если мы когда-нибудь разбогатеем"...

В эту минуту отец в большом волнении выскочил из дома. На одной ноге у него была туфля, другая была в сапоге, а галстух съехал на спину.

- Едут, едут! - воскликнул он, хлопая в ладоши, а затем, обхватив жену, стал кружиться с нею посредине дороги.

Она посмотрела на него большими испуганными глазами и как-бы желая сказать: "Какую новую глупость ты наделал?" Однако, он её не выпускал, и только тогда, когда из сада выскочили девочки-близнецы в розовых ситцевых платьицах и с темными тоненькими косичками отец принялся за них, схватил их на руки, посадил на плечи, стал танцевать с ними и хотел перебросит их через канаву, так что мать могла остановить его бешеные выходки только усиленными мольбами.

- Эй, вы, дрянцо! - закричал он, - радуйтесь и пляшите! Теперь нужде пришел конец, будущую весну мы будем мерит деньги мешками.

Мать искоса посмотрела на него, но ничего не сказала.

Павел стоял неподвижно, погруженный в созерцание. Затем он взглянул на мать, у которой было очень озабоченное и грустное лицо, и им овладел какой-то неопределенный страх, как-будто в доме поселялся чорт. Но он вспомнил, что исполнялось его желание, и решил доверчиво встретить черного гостя.

Между тем, прибежали из конюшни и кухни работники и служанки. Все население усадьбы выстроилось вдоль забора и смотрело на приближавшееся чудо.

- Но скажи, что ты будешь с этим делать? - спросила, наконец, Елизавета своего супруга.

Тот смерил ее снисходительным взглядом, затем отрывисто засмеялся и воскликнул:

- Кататься!

Елизавета не стала спрашивать дальше.

Обратившись к стоящему работнику, её муж стал объяснят ему свои планы: он начнет теперь добывать торф в больших размерах, резательная и прессовальная машина тоже в пути, и завтра с утра начнется работа. Затем он поручил работнику сходит в деревню и подрядить нужное число рабочих.

- Десять человек будет достаточно для начала, но я надеюсь, что скоро понадобятся двадцать и тридцать человек, - закончил он.

Елизавета молчаливо покачала головой и пошла в дом как раз в тот момент, когда локомобиль подъехал к воротам.

Павел не мог досыта наглядеться и налюбоваться на него. Ему казалось, что за желтыми винтами и клапанами машины скрыт целый таинственный мир. Топка с колосниками и зольником внизу казалась ему входом в ту "пещь огненную", где три отрока когда-то пели свои псалмы, а труба, гордо возвышавшаяся со своим венцом из сажи и жерлом, которое, казалось, спускалось в черную бездну...

Павел не обращал никакого внимания на маленький плетеный шарабанчик, который катил вслед за чудовищем и в котором сидел Лейба Леви со своей рыжеватой всклоченной бородкой и веселыми, подмигивающими глазами; он не замечал криков извозчиков и ликованья маленьких сестер, которые, как бешеные, скакали вокруг колес. Мальчик окаменел от изумления, не соображая ничего, что вокруг него совершается.

Когда он, немного погодя, вошел в комнату, то увидел, что мать сидит, прижавшись в угол дивана, и плачет.

Он обвил её шею руками, но она мягко отстранила его и сказала:

- Поди посмотри, чтобы сестренки не попали под колеса.

- Но почему ты плачешь, мама?

- Увидишь, мой мальчик, - сказала она, гладя его волосы, - тут замешан Лейба Леви, вот увидишь!

Павлуша подосадовал на мать, зачем ей сидеть в углу и плакат, когда все радуются? Однако, его радость также пропала и, когда он увидел Лейбу Леви, расхаживающого по двору в своем черном долгополом кафтане, ему ужасно захотелось натравить на еврея "Каро", чтобы тот покусал ему икры.

Девочки были вне себя от радости; оне схватили веревку и стали носиться по всему саду. Одна из них изображала локомобиль, а другая лошадь; однако, обеим хотелось быт локомобилем, так как тогда можно было надеть отцовскую черную шляпу - вместо трубы.

Пред тем, как ложиться спать, оне придумали имя новому чудовищу.

Оне утверждали, что оно очень похоже на толстую служанку с длинной шеей, которая недавно была отпущена за совою неопрятность, и прозвали чудовище, в честь её, "Черной Зузой".

Это имя навсегда осталось за локомобилем в доме Мейгефера. 

* * *

На другое утро шум и гам начались снова. Десять человек вновь нанятых работников стояли на дворе, не зная, что делать. Мейгефер хотел, чтобы затопили машину, но Лейба Леви, который переночевал в сарае, чтобы утром быть под рукой, заявил, что хочет раньше получить за нее плату, как сказано в контракте, так как хлеб должен быть к полудню уже доставлен в город.

Да, теперь уж нельзя было это отрицать. Мейгефер отдал еврею всю жатву, весь вымолоченный и невымолоченный хлеб за эту старую, негодную паровую машину

Лейба Леви торжественно уехал с туго набитыми мешками, и это был только задаток; к Рождеству он должен был приехать за остальным.

Был момент, когда даже легкомысленный Мейгефер упал духом в то время, как высоко нагруженные возы скрылись за лесом, но тотчас-же он вызывающе заложил руки в карманы и приказал немедленно приготовит машину.

Вместе с чудовищем на дворе появился человек в синей блузе и с багровым носом, который назвал себя "кочегаром"; он отличался тем, что целый день ел лук и говорил, что это очень полезно для желудка.

Этот человек воображал себя героем дня. Он стоял возле машины, разставив ноги, называл ее своим детищем и гладил грязной рукой её железные стенки. Это звучало так, как-будто терли одну терку о другую, Каждому, кто приходил, он объяснял внутреннее устройство "лукманбиля", как он называл свое детище, употребляя при этом множество иностранных слов. Его надо было все время угощать водкой, так как иначе он принимался ругаться. Когда-же этот "кочегар" получал требуемую им водку, то начинал уверят всех, что он скорее позволит отрезать себе руки и ноги, чем разстанется со своей питомицей, так как он полюбил ее, как свою плоть и кровь, и считает ее в тысячу раз лучше всех людей на свете.

Мейгефер с гордостью ходил вокруг него, так как и эта жемчужина была теперь его собственностью, и все время заявлял:

- Вот что значит настоящая верность!

Однако, когда дело дошло до топки машины, этой "верного" человека нигде нельзя было сыскать. Наконец его нашли спящим на сеновале. Когда его разбудили, те он назвал подобное обращение унижением человеческаге достоинства и его лишь с большим трудом заставили выйти из своего угла.

Павел стоял пред печью и не спускал мечтательного взора с её раскаленного, зияющого жерла, которое, казалось, хотело поглотит все живущее. Ему вспомнился древний языческий бог Молох, о котором он знал из священной истории, и ему каждую минуту казалось, что протянутся две раскаленные огненно-красные руки.

Потом в недрах чудовища послышалось таинственное пение, то глухое, как шум отдаленного леса, то высокое и тонкое, как тихие ангельские голоса. В клапанах начало шипеть, струи пара стали подыматься вверх, железная лопата зазвенела и новая куча угля с шумом упала в огон.

Кругом стоял такой гул, что нельзя было разобрать собственное слово. Кочегар с красным носом держал себя королем, попивал из узкогорлой бутылки и от времени до времени возился с клапанами, издавая громкие повелительные возгласы, как какой-нибудь укротител зверей.

И вот большое колесо начало вертеться - зурр-зурр-зурр... все скорее и скорее. От одного взгляда на него начинала кружиться голова. Вдруг раздался треск... звон... пыхтение... Большое колесо остановилось... и навсегда!

и объявил, что этот старый хлам вовсе нечего чинить, так как он годится только для того, чтобы продать его старьевщику в лом.

На замечание о том, что эта машина - его детище, кочегар воскликнул:

- "Мое детище"! Спасибо за такое детище! Я еще слишком хорош, чтобы няньчиться с такой гадостью!

Потом оказалось следующее.

Лейба Леви три дня тому назад разыскал его в какой-то трущобе и спросил, не хочет-ли он пожить три дня, как Сам Господь Бог, так как дольше эта шутка не продлится; только с этим условием он и пошел с евреем, так как оставаться дольше недели и одном месте противоречит его убеждениям.

На другой день Мейгефер велел привести из деревини слесаря, чтобы он осмотрел машину. Этот провозился с ней еще несколько дней, ел и пил за троих и, наконец, заявил, что если локомобиль не пойдет теперь, то это значит, что тут замешался сам чорт. Снова затопили печь, но "Черную Зузу" нельзя было больше воскресит к жизни.

Когда около Рождества Лейба Леви появился на дворе чтобы забрать остаток хлеба, Мейгефер отколотил еврея его-же кнутом. Тот поднял крик и поспешил убраться. Однако, вскоре после того появился разсыльный из суда с большим пакетом, запечатанным красной печатью.

Мейгефер ругался и пил больше, чем когда-либо, и в конце концов, был присужден к уплате всей суммы да еще штрафа за оскорбление и только с величайшим трудом избежал тюремного заключения.

"Черную Зузу". Ее поставили в самый дальний сарай; она простояла в этом уединенном убежище много лет, и ни один человеческий глаз не видел её.

и клапанов, лазал вверх по трубе, садился верхом на котел или вешался на большое колесо и старался привести его в движение силой своих рук. Однако, колесо, неподвижное, как мертвое тело, двигалось только, пока его толкали, и затем снова останавливалось.

Тогда Павел, наработавшись до устали, складывал руки и, печально глядя на мертвое колесо, бормотал:

- Кто-то тебя снова оживит?