Забота.
Глава XI

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Забота. Глава XI (старая орфография)

XI

Была ночь на Иванов день. Черемуха благоухала.

Серебристым покровом разстилалось лунное сияние над землей.

В селе было большое торжество. Горели смоляные бочки, а на лугу танцовиали слуги и служанки.

Далеко кругом виднелись огни, а в тишине ночного воздуха меланхолично раздавались раздирающие звуки самодельной скрипки.

Павел стоял у садовой ограды и глядел в даль. Слуги отправились на ночные игрища у костров, а сестер также еще не было дома. Оне получили разрешение пойти к своей подруге Ядвиге, дочери пастора, разсудительной, тихой девушке, общество которой брат считал для них полезным.

Павел хотел дождаться, пока все не вернутся. Лунный свет заставил его выйти на равнину, лежавшую пред его глазами в своем полуночном молчании. Только изредка в кустах вереска слышалось чириканье непробудившейся славки, гвоздика склонила свою красноватую головку, а лучинник так горел, точно хотел превзойти в своем сиянии луну.

Медленными мелкими шагами Павел двигался вперед, порой натыкаясь на кротовые норы или зацепляя за спускавшияся над ним ветви. Светящимися искорками сверкала на его пути роса. Так дошел он до места, заросшого кустами можжевельника и казавшагося теперь еще более таинственным, чем всегда.

Подобно черной стене, высился пред ним лес, окутанный лунным сиянием, точно только что выпавшим снегом. Павел нашел то место, где много лет тому назад был прикреплен гамак. В таинственном полумраке свет пробивался сквозь почерневшую листву.

Павла влекло все дальше и дальше.

Точно дворец из сверкающого мрамора выступил пред его глазами "белый дом" со своей вышкой и фронтонами. Глубокое молчание царило над усадьбой, только изредка слышался собачий лай и тотчас умолкал.

Павел стоял пред решетчатыми воротами, сам не зная, как он сюда попал. Он взялся обеими руками за столбики решетки и заглянул во внутрь.

Погруженный в лунный свет, ясно выступал пред ним весь большой двор. Черными контурами выделились хозяйственные экипажи, стоявшие в ряд пред конюшнями; около садовой решетки тихо пробиралась белая кошка. Все остальное казалось погруженным в глубокий сон.

Молодой человек пошел вдоль забора. В куче золы за кузницей лежало несколько тлеющих угольков; подобно двум горящим глазам, они сверкали из темноты.

Вот и сад. Высокия липы склонили над Павлом свои ветви, и одурманивающее благоухание золотого дождя и ранних роз неслось к нему через решетку. Сквозь листву, как серебристые ленты, блестели усыпанные песком дорожки, и солнечные часы - мечта его детства - мрачно выступали за ними.

"Белый дом" становился все ближе и ближе. Теперь Павел мог почти заглянуть в окна. И здесь все, казалось, спало.

Ему приходилось иногда читать в некоторых книгах и даже в "Сборнике песен", что в лунные ночи влюбленные имеют обыкновение петь серенады под аккомпанимент гитары или мандолины у окон дамы своего сердца. Так было в прекрасные времена рыцарства, а в Испании и Италии этот обычай существует и теперь. При этой мысли Павел стал рисовать себе, что-бы из этого вышло, если-бы он, простак, подобно странствующему рыцарю, стал здесь звучать на струнах и петь при этом странные любовные песни.

Он громко разсмеялся при этом представлении, а потом ему пришло в голову, что он, ведь, всегда носит при себе свой музыкальный инструмент. Он сел на край канавы, прислонился спиной к одному из столбов забора и начал свистать - сначала робко и тихо, затем все смелее и громче и, как это случалось с ним всегда, когда он отдавал себя во власть своим впечатлениям, он, в конце концов, забыл все окружающее.

Как из глубокого сна, пробудился он, когда по ту сторону забора раздались шорох и треск ветвей. Испуганный Павел быстро обернулся.

Там стояла Лиза в белом ночном одеянии, в наскоро наброшенном на плечи дождевом плате.

В первый момент Павлу казалось, что он должен бежать, но все члены его тела были точно парализованы,

- Нет, что ты тут делаешь? - смеясь ответила она ему вопросом.

- Я? Мне хотелось посвистать немного.

- И для этого ты пришел сюда?

- Почему-же мне было не придти?

- Ты прав... Я тебе этого не запрещаю.

Она прижала лоб к решетке и смотрела на него.

Оба молчали.

- Разве ты не можешь подойти ближе? - спросила она, очевидно, не отдавая себе отчета в своем вопросе

- Перелезть через забор? - совершенно невинно спросил он.

Она разсмеялась.

- Нет, - сказала она, качая головой, - нас могут увидеть из окна, и это будет нехорошо. Но поговорить с тобой я все-таки должна. Подожди, я выйду к тебе и провожу тебя немного.

Она отодвинула в сторону расшатанный столбика решетки и выпрыгнула на свободу, затем протянула Павлу руку и сказала:

- Ты хорошо сделал, что пришел; мне часто хотелось поговорит с тобой, но в ту минуту ты никогда не был со мной.

И она глубоко вздохнула, словно переживала воспоминание о тяжелых часах.

Павел дрожал всем телом. Вид этой юной женской фигуры, стоявшей пред ним в ночном одеянии во всей своей простоте и невинности, почти захватывал его дыхание; в висках стучало, взоры скользили по земле.

- Почему ты не скажешь мне ничего? - спросила Лиза.

Блуждающая улыбка озарила его лицо.

- Не сердись на меня, - вымолвил он с трудом.

- Зачем мне сердиться на тебя? - спросила она, - я рада, что вижу тебя, наконец, без посторонних. Но как все это удивительно, совсем, как в сказке! Я стою у окна и смотрю на луну. Мама только что заснула, а я думаю, уж не решиться-ли и мне лечь в постель. А в голове так непокойно и лоб горит - так тревожно что-то на душе. Вдруг я слышу, в саду кто-то свистит, так красиво, так звучно, как я слышала только однажды в моей жизни, и это было уже давно. "Это - не кто иной, как Павел", - говорю я себе, и, чем дольше я слушаю, тем более я убеждаюсь в том. "Но как он сюда попал?" - спрашиваю я себя, а так как я во чтобы то ни стало хочу узнать истину, я беру свой плащ и прокрадываюсь вниз. И вот я здесь. А теперь пойдем, мы пройдемся к лесу, там нас никто не увидит.

Девушка взяла руку Павла.

И вдруг молодая девушка закрыла лицо обеими руками и горько заплакала.

- Лиза, что с тобой? - воскликнул испуганный Павел.

Она пошатнулась, её нежное тело затрепетало в беззвучном рыдании.

- Лиза, не могу-ли я помочь тебе? - молил он.

Она порывисто покачала головой.

- Оставь, - с трудом произнесла она, - сейчас все пройдет.

Она попробовала идти дальше, но силы изменили ей. С жалобным стоном опустилась она на краю канавы в сырую траву.

Павел стоял над ней и смотрел на нее.

"Дат выплакаться" - вот правило, которое он испытал много раз в жизни.

Вся его робость прошла. Здесь требовалось утешать, а в этом он был большой мастер.

Когда Лиза немного успокоилась, он сел возле нея и тихо сказал:

- Лиза, разскажи мне все, что гнетет тебя.

- О, да, я разскажу тебе все! - воскликнула она. - Я ждала этого целых три года. Все это время я носила свое горе с собой, я почти задыхаюсь под этой тяжестью, и я не нашла ни одной христианской души, которой я могла-бы довериться. Там, в Италии, на чудном Капри, где все смеется и радуется, там часто, среди ночи, я прокрадывалась к морю и громко кричала от муки, а на завтра приходила снова и смеялась, даже больше, чем другие, так как мама... о, мама, мама! - воскликнула она с громким рыданием.

- Успокойся, ведь, теперь я около тебя, а мне ты можешь все сказать, - шептал ей Павел.

- Да, ты около меня, в тебе я имею друга, - произнесла она и склонила голову к нему на плечо. - Видишь-ли, я знала это уже давно, но что-же из этого? Ты, вед, был далеко, и сколько раз я готова была написать тебе... Но я боялась, что ты стал мне чужим и дурно отнесешься к моему письму... А с тех пор, как мы вернулись, у меня только одна мысль в голове: "Ему ты должна довериться, он - единственный, который знает, что такое горе, он поймет тебя!"

- Скажи-же мне, в чем дело? - просил Павел.

- Она должна умереть! - громко вскрикнула Лиза.

- Твоя мать?

- Да.

- Кто тебе это сказал?

- Профессор в Вене, который изследовал маму. Ей он сделал радостное лицо и сказал: "Если вы будете беречься, то можете прожить до ста лет". Во после этого он послал за мной и спросил меня: "Естьли в вас достаточно силы, милая барышня, чтоб выслушать от меня правду?" - "О, да, говорите, прошу васу об этом", - ответила я. "Вам я должен сказать истину, - сказал он, - так как вы здесь - единственный человек, ухаживающий за ней". А затем он сообщил мне, что смерти мамы можно ждать каждый день. На случай-же, если она останется жива, он дал мне список указаний, которые она должна была соблюдать насчет еды, питья, климата, настроения духа и еще много чего... Видишь, с этого дня я дрожу за нее с утра до вечера, забочусь о ней, ухаживаю за ней и не имею ни минуты покоя. Иногда случается, что я говорю себе: "Ты молода и хочешь жить". Тогда я пробую радоваться и нет, но звук застревает у меня в горле, и я снова съеживаюсь. Конечно, матери я должна показывать веселое лицо и отцу тоже...

- Неужели еще отравит и его жизнь? - возразила девушка. - Нет, лучше мне одной переносит все, чем заставлять страдать и его, и ее. У него веселый характер, и он любит маму всей душой. Временами он бывает резок и вспыльчив, но маме он никогда не сказал ни одного неласкового слова. Пусть он надеется, пока это дли него возможно, я-же ничего ему не скажу.

Она склонила голову на руки и стала смотреть вперед.

Павлу вспомнилась сказка его матери.

- Забота, Забота! - бормотал он про себя.

- Что ты шепчешь? - спросила она и посмотрела на него большими, как-бы об утешении молящими, глазами.

- Нет, ничего, - возразил он с печальной улыбкой, - мне хотелось-бы быт в состоянии помочь тебе.

- Ах, никто этого не может!

- И все-таки я попытаюсь, - сказал он. - Тебе недоставало только человека, с которым ты могла-бы говорить откровенно. Твое положение совсем не так скверно, как ты думаешь. Правда, Забота осенила и тебя.

- Что это значит? - спросила она.

Тогда Павел рассказал ей начало сказки о серой женщине, насколько он сохранил ее в своей памяти.

- А как-же избавиться от посещения Заботы? - спросила Лиза, когда он кончил.

- Я не знаю, - возразил он, - мать никогда не хотела рассказать мне конец этой сказки. Я не думаю, чтобы существовало средство избавиться от Заботы. Такие люди, как мы, должны добровольно отказаться от счастья, так как, если оно даже близко от них, они не видят его; всегда что-нибудь печальное становится между. Единственное, что им дано, это - стеречь счастье других и заботиться о том, чтоб тем жилось как можно лучше.

- Но я также желала-бы иметь хоть маленькую долю своего счастья, - сказала Лиза, доверчиво подымая на него глаза.

- Я хотел-бы быть таким счастливым, как ты, - возразил он.

- Если-бы только я могла избавиться от этого постоянного страха! - жаловалась она.

- Страх... с ним ты должна заключить союз. Страх я чувствовал всю мою жизнь, и, если я не знал причины, я спешил найти основание для него. И совсем недурно живется с ним. Если-б у людей не было страха, они не знали-бы, для чего живут. Но подумай только, как ты можешь быть довольна! Ты видишь вокруг себя радостные лица, мать чувствует себя счастливой, несмотря на свои страдания, - вед, чувствует, не правда-ли?

- Да, слава Богу, - сказала Лиза, - она совершенно не подозревает, как плохо её здоровье.

- Вот видишь-ли! И отец также мало подозревает об этом; никакая забота не гнетет их, они любят друг друга и любят также тебя; ни одного злого слова не произносится среди вас. А когда твоей матери придется закрыть глаза, она, быть может, сделает это с улыбкой, так как скажет себе: "ведь, я всегда была очень счастлива". Скажи, возможно-ли требовать большого?

- Но она не должна умереть! - воскликнула молодая девушка.

- Почему нет? - спросил Павел, - разве смерть так страшна?

достигнуть. Он должен испытывать ощущения человека, вставшого голодным от роскошно уставленного стола, и от этого чувства я желал-бы избавить каждого, кого люблю. Вот видишь-ли, у меня тоже есть мать. Она тоже хотела быть счастливой и, быть может, сильно этого желает и теперь еще. Я один сумел-бы снять с её плеч заботу, но я не в состоянии сделать это. Как ты думаешь, каково мне это сознание? Я вижу, как она стареет среди горя и нужды... Я могу сосчитать морщины на её лбу и щеках... Её рот проваливается и подбородок вытягивается... Уже давно она не произносит ни одного громкого слова; она становится покойнее изо дня в день... И так-же тихо она в один из этих дней умрет... А я буду стоят возле нея и должен буду сказать себе: "Ты в этом виноват, ты не мог доставить ей ни одного счастливого дня!"

- Бедняга ты! - прошептала Лиза, - не могу-ли я чем-нибудь помочь тебе?

- Никто не может помочь мне, пока отец...

Павел остановился, испуганный течением собственных мыслей.

Оба замолчали.

Вдруг над ними пронеслась туча.

Оба вздрогнули. Им казалось, точно та печальная фея, которую они звали Заботой, распростерла над ними свое мрачное крыло.

- Я пойду домой, - сказала Лиза, вставая.

- Иди с Богом! - торжественно ответил он.

- Благодарю тебя, - тихо произнесла она, - ты очень, очень ободрил меня.

- А если я тебе снова буду нужен...

- Тогда я приду к тебе свистать, - смеясь ответила она.

Затем они разстались.

"А все-таки странно, - думал он, - что она именно мне рассказала о своем горе!"

И он заключил из этого, что он был самый счастливый из всех.

- Или самый несчастный, - задумчиво добавил Павел.

Затем он загадочно разсмеялся и подбросил фуражку в воздух.

Вслед за этим он услышал позади себя какой-то треск в кустах можжевельника.

Он быстро обернулся и увидел вторую пару теней, быстро скрывшуюся за кустом.

- Вся равнина кажется сегодня живой, - пробормотал он и, смеясь, добавил: - понятно, ведь, это - ночь на Иванов день!

Вскоре после него, с растрепанными волосами и разгоряченными лицами, пришли домой сестры. Оне объявили, что пастор до самой полуночи гадал им в карты что в скором времени оне выйдут замуж.