Забота.
Глава XII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Забота. Глава XII (старая орфография)

XII

Старик Мейгефер плавал в блаженстве. Согласие богатого Дугласа принять участие в его предприятии вдруг подняло его шансы на головокружительную высоту. Уши, которые до сих пор отказывались внимать ему вдруг жадно стали прислушиваться к его объяснениями, а в гостиницах, где еще недавно его принимали с полунасмешливой, полуснисходительной улыбкой, теперь еи стали считать великим человеком.

- Половину своего состояния Дуглас хочет вложить в это дело, - рассказывал Мейгефер, - мы уже вступили в переговоры с Борзигом в Берлине, он должен поставит нам необходимые машины. Из Ольденбурга мы выписали техника-управляющого и ежедневно к нам поступают запросы, по какой цене мы согласны продать милльон торфяных брикетов.

Следствием этих речей было то, что Мейгефера стали торопит с выпуском акций. И, когда его окружали и просили оставить на имя того или другого известное количество этих акций, он высокомерно хвастался и говорил, что эти бумаги, по всей вероятности, останутся в надежных руках.

Дома он занимался составлением эмблемы новой фирмы для отпечатания её на конвертах, а в его карманах звенели деньги, данные ему взаймы.

Уже четыре недели прошло с той Ивановой ночи. Из Елененталя были присланы два пригласительных билета - один на имя Мейгефера младшого, другой на имя барышень.

"На пикник," - как стояло в приглашении.

- Ага, уже заискивают в нас! - воскликнул старик, - крысы чуют сало.

Павел взял пригласительную карточку с почерком Лизы и отправился за стог сена, где он, в одиночестве, по крайней мере, около часа изучал все буквы. Затем он поднялся на свою вышку и встал пред зеркалом.

Он нашел, что его борода подросла, только на щеках еще оставались незаросшия места.

- Современем она вся подрастет, - сказал он себе в порыве тщеславия.

Но, когда он увидел свое улыбающееся лицо, он был поражен теми глубокими, печальными складками, которые спускались у него от глаз, мимо носа и к углам рта.

- Морщины делают человека интересным, - утешал он себя.

С этого часа Павел исключительно был занят мыслью, какую роль он должен был играть на празднестве.

Он изучал пред зеркалом изящный и правильный поклон, ежедневно осматривал свое воскресное платье и пытался скрыть изношенность своего сюртука усиленной его чисткой с помощью щетки, смоченной черной краской.

Приглашение совершило целый переворот в его внутреннем мире. Оно было для него приветом из обетованной земли веселья, которую он, подобно Моисею, видел еще только издалека. А, ведь, ему было только двадцать лет!

День празднества наступил.

Сестры надели свои белые платья и прикололи темные розы в волосы. Оне вертелись пред зеркалом и спрашивали друг друга: "Хороша-ли я?" И, несмотря на то, что оне отвечали утвердительно, оне едва-ли подозревали, как оне были прекрасны. Мать сидела в углу, любовалась ими и улыбалась.

Павел, растерянный, бегал взад и вперед, внутренне недоумевая, как такое радостное событие могло внушать такой страх. В последния минуты он старался придумать различные прекрасные речи, которые он намеревался произнести на празднестве: о благе человечества, о культуре торфа и о книге стихотворений Гейне. Пусть люди видят, что он умеет вести любезные разговоры с дамами.

Открытый экипаж, остаток прошлого великолепия, отвез Павла и его сестер на празднество. Вернуться они хотели пешком...

При въезде во двор "белого дома" Павел через решетку сада заметил мелькающия в кустах светлые цветные платья и услышал смех веселых девичьих голосов. Его неприятное настроение от этого значительно возрасло.

- Ну, юный рыцарь, сегодня мы должны заслужить себе шпоры!

Павел вертел фуражку в руках и вдруг как-то глупо разсмеялся, на что сам на себя разсердился.

- Теперь пойдем к дамам! - воскликнул Дуглас и взял сестер под руки, а Павел поплелся за ними.

Смех девиц раздавался все ближе и ближе; к нему примешивались также веселые мужские голоса.

Павлу стало казаться, точно его сейчас должны обезглавить. А затем пред его глазами появился туман - он неясно видел большое количество посторонних лиц, смотревших на него из-за облаков. Ему пришла на мысль речь о культуре торфа, но в этот момент она, очевидно, не могла пригодиться.

Тогда он увидел выплывающее из тумана лицо Лизы. На ней была приколота брошка с синими драгоценными камнями, и она приветливо улыбалась ему. Исключая улыбку, Лиза никогда еще не казалась ему такой чуждой, как в этот момент.

- Мейгефер, мой товарищ детства, - представила она его и, взяв за руку, стала подводить ко всем гостям.

Павел кланялся на все стороны и не мог избавиться от неопределенного чувства, что он был смешон.

- Э, да это - также и мой образцовый мальчик! - воскликнул веселый голос двоюродного брата Лизы, и все дамы захихикали.

Затем Павла попросили сесть и предложили ему чашку кофе.

- Мама немножко прилегла, - шепнула ему Лиза, - ей нехорошо сегодня.

- Да? - произнес он и безсмысленно разсмеялся.

Кузен Лев собрал вокруг себя кружок молодых девиц и рассказывал им историю про одного молодого ученого. Этот последний так любил сладкое, что при взгляде на мешок с конфектами, которые он не смел взять, он сам превратился в сахарную голову. Все покатывались со смеха.

"О, если-б и я мог рассказывать подобные истории!" - подумал Павел, а так как он ничего не мог придумать лучшого, то он стал есть сладкий пирог, один кусок за другим.

Его сестры тотчас-же были окружены несколькими молодыми людьми. Улыбаясь, оне смело смотрели им в глаза и самые бойкие ответы так и сыпались из их уст.

Сестры вдруг стали казаться Павлу существами из высшого мира.

- Теперь, mesdames, мы будем играть в очень интересную игру, - сказал кузен Лев, складывая ногу на ногу и небрежно откидываясь на спинку стула. - Игра называется "Получать корзины". Дамы и кавалеры идут гулять отдельно. Кавалер спрашивает у встречающейся ему дамы: "Est-ce que vous m'aimez {Любите-ли вы меня?}?" Если дача отвечает: "Je vous adore {Я вас обожаю.}" - она становится его женой, если-же она не желает кавалера, то молча протягивает ему корзину. Кто получит большее количество корзин, тому надевают на голову колпак, и он должен носить его весь вечер.

Барышни нашли игру очень веселой и все встали, чтоб тотчас-же начать ее.

Встал также и Павел, хотя он охотнее всего остался-бы сидеть в своем темном углу.

"Что могут означать эти иностранные слова?" - спрашивал он себя; он охотно спросил-бы об этом у одного из присутствующих гостей, но стыдился выказать свое невежество и таким образом сконфузить своих сестер.

Павел печально последовал за всеми; но, когда он увидел первую даму, идущую ему навстречу, его охватил такой страх, что он быстро сошел с дорожки и спрятался в самой густой зелени.

Здесь был немного дикий уголок, как в глубоком лесу. Крапива и папоротник вытягивали вверх свои стройные стебли, а некрасивые волчьи ягоды и широколиственный лапушник, сплетаясь вместе, казалось, оспаривали друг у друга первенство.

В этой густой листве Павел опустился на землю, положил локти на колени и задумался.

Так вот что люди называют веселиться! Хорошо, что он увидел это! Но нравиться это ему не могло. Дома было, во всяком случае, уютнее, а к тому-же неизвестно, окончили-ли вовремя полольщицы свою работу?.. не сложили-ли торф в кучи еще слишком сырым?.. Дома было так много дела, а он, Павел, бродил здесь и принимал участие в глупейших играх, как дурак... Если-бы только не Лиза... Но, впрочем, что ему было до нея?... Как она улыбалась ему, так она улыбалась и всякому другому, улыбалась даже и тогда, когда кузен Лев выкидывал свои штуки... Как смело он проделывал все это, как он всем им льстил! О, мир скверен и неискренен, а вместе с ним таковы и все, и все!..

Павел услышал, что его зовут с дорожек, но он еще теснее прижался к своему углу. Здесь, по крайней мере, он был защищен от злых насмешек.

Удушливая жара стояла в воздухе, полусонные жужжащие шмели ползали по земле, небо, казалось, сулило грозу.

"Мне решительно все равно, - думал Павел, - мне нечего терять, а озимая рожь снята и убрана."

В воздухе наступила тишина, только издали слышался звон блюдечек и чайных ложек и время от времени к нему примешивался заглушенный смех.

Павел задержал дыхание. Чем дольше он оставался в своем таинственном убежище, тем неприятнее делалось у него на душе; в конце концов, он стал представлять себя школьником, спрятавшимся, в виду наказания, от своего учителя.

Запах разросшихся растений делался более резким и неприятным; сильно пахнущее испарение сырой земли неслось к Павлу; его глаза застилал какой-то неопределенный туман.

Сине-стальные тучи плыли по небу, вдали начинал греметь гром.

"И это называется весельем!" - думал Павел.

В ветвях зашумел ветер. Крупные капли дождя тяжело падали на листья. Тогда Павел боязливо, как преступник, вышел из своей засады.

Радостный смех встретил его у веранды.

- Достопочтенные господа, - кричал Лев, весь разжавшись на стуле, - этот образцовый юноша, по имени Павел Мейгефер, самым непростительным образом уклонился от суда всего общества. Так как он своим проницательным чутьем предугадал, что большая часть корзин очутится на его недостойной голове, так как он в своей в высшей степени возмутительной трусости...

- Я не знаю, зачем вы выставляете меня таким скверным? - сказал огорченный Павел, не понявший шутки.

Новый неудержимый смех был ему ответом.

А кузен Лев, между тем, продолжал:

- Я предлагаю, в наказание за его преступление, присудить ему колпак и с этой целью учредить судилище.

- Не трудитесь, я возьму колпак и без суда, - раздраженно ответил Павел.

Его торжественно короновали ночным колпаком.

"Я должен быт очень смешен, - думал он, - так как все покатываются со смеха."

Только сестры не смеялись. Ярко-красные от обиды, оне опустили глаза, а Лиза смущенно смотрела на своего друга, точно желала просить у него прощения. 

* * *

Вскоре затем разразилась непогода. Светлые группы пустились бежать к дому, молодые девушки раскраснелись, большинство боялось грозы, и одна барышня упала даже в обморок.

Кузен Лев предложил составить круг, и каждый должен был рассказать какую-нибудь интересную историю; тот, кому ничего не приходило в голову, уплачивал фант.

Все согласились с удовольствием. Жребий решал очередь, и один из молодых людей начал игру, рассказав очень веселую студенческую историю, которую, по ею словам, он сам пережил. Затем очередь дошла до некоторых молодых девушек, но оне предпочли отдать фанты. Наконец, жребий выпал Павлу.

Молодые люди насмешливо откашлялись, а девушки стали толкать друг друга локтями и пересмеиваться.

Тогда Павла охватила злоба; он сморщил лоб и начал наудачу:

- Жил однажды на свете человек, который был до того смешон, что достаточно было взглянуть на него, и уже хотелось вдоволь посмеяться. Он-же сам не знал, отчего это происходило, так как он в своей жизни никогда еще не смеялся...

Сделалось совсем тихо вокруг. Смех застыл на лицах, и один за другим все опустили свои взоры.

- Дальше! - воскликнула Лиза, слегка кивнув Павлу.

А тому стало стыдно, что он решился раскрыть свой внутренний мир пред этими чужими людьми.

- Я дальше не знаю, - сказал он и встал.

На этот раз никто не смеялся, и на одно мгновение воцарилось неловкое молчание; затем девушка, которой поручено было собирать фанты, подошла к нему и, мило присев, сказала:

- В таком случае вы должны дат фант.

- Охотно, - возразил Павел и снял часы с цепочки.

- Пренеприятный человек! - услышал он слова одного из молодых людей, обратившагося к своему соседу.

Тут очередь дошла до Льва; он выступил с очень веселым анекдотом, но оживление, повидимому, покинуло общество.

Глухо бил дождь в оконные стекла, черные тени туч наполняли комнату... Казалось, точно серая женщина скользнула сквозь воздух и коснулась своим мрачным крылом этих юных, смеющихся лиц, казавшихся теперь серьезными и постаревшими...

Только когда Лиза открыла рояль и заиграла веселый танец, исчезнувшая было радость снова пробудилась.

Его сестры носились по танцевальному залу; их волосы развевались, а в глазах разгорался страстный огонек.

"Пусть оне носятся, - думал Павел, - оне достаточно скоро вернутся к несчастью!"

А что для них не существовало несчастья, это ему не приходило в голову.

Когда Лиза осталась свободной, она подошла к нему и сказала:

- Ты, кажется, очень скучаешь?

- Нет, почему-же? - ответил он, - для меня все это ново.

- Будь веселей, - просила она, - ведь, мы живем только один раз.

В эту минуту Лев стремительно бросился к ней, схватил за талию и помчался с ней по залу.

"Она все-таки для меня чужая!" - подумал Павел.

Когда девушка снова очутилась возле него, она шепнула ему:

- Пойди в соседнюю комнату, я хочу тебе кое-что сказать.

"Что она может мне сказать?" - подумал Павел, но исполнил её просьбу.

Полуспрятанный за драпировкой, он ждал, но Лиза не приходила. С минуты на минуту возрастала горечь в душе Павла. Ему вспомнились его прекрасные речи насчет культуры торфа и стихотворений Гейне, и он язвительно пожал плечами, удивляясь собственной глупости. Ему казалось, что в течение этих часов он сделался старше на несколько лет.

И затем вдруг у него возникли вопросы в голове:

"Что ты ищешь здесь? Какое тебе дело до этих радостных людей, которые смеются и стараются понравиться друг другу, и безсмысленно живут изо дня в день? Глупым, несчастным человеком ты был, когда думал, что и ты имеешь право быть веселым! И ты мог-бы сделаться таким-же, как они!"

Он пробрался в переднюю.

- Скажите моим сестрам, - попросил он служанку, бывшую там, - что я пошел домой, чтоб распорядиться насчет экипажа для них.

Он облегченно вздохнул, когда входная дверь закрылась за ним.

Гроза утихла, с неба падали последния капли дождя; с равнины дул свежий ветер, а на краю горизонта, где только что угасли лучи вечерняго заката, из-за яркокрасных облаков выступал просвет после пронесшейся бури.

на землю светящияся капельки.

Когда Павел ступил в равнину и пред его взорами обрисовались мрачные контуры родного дома, он простер вперед руки и, как-бы взывая к бушующему ветру, воскликнул:

- Здесь мое место, ему я принадлежу, и жалким человеком я буду, если я еще раз стану искать радости среди чужих. На этом месте клянусь отказаться от всякого тщеславия, от всех безумных стремлений. Теперь я знаю, кто я, и то, что ко мне не подходит, не должно существовать для меня.

Так простился Павел со своей молодостью, с мечтами своей юности.