Забота.
Глава XIII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Забота. Глава XIII (старая орфография)

XIII

Когда на следующее утро Павел проснулся, он увидел мать, сидевшую у его постели.

- Ты уже встала? - спросил он удивленный.

- Я не могла спать, - сказала она своим тихим голосом, постоянно звучавшим так, точно она просила прощения за то, что говорила.

- Почему? - спросил Павел.

Мать не отвечала, но гладила его по волосам и печально улыбалась ему. Тогда он понял, что сестры разболтали ей все и что обида за него не давала ей заснут.

- Было совсем не так скверно, мама, - сказал он, утешая ее, - они немного позабавились на мой счет, больше ничего.

- И Лиза тоже? - спросила мать с большими, испуганными глазами.

- Нет, она нет, - возразил Павел, - но... - он замолчал и повернулся к стене.

- Но? - спросила мать.

- Я не знаю, - ответил он, - но во всем этом есть "но".

- Ты, быть может, несправедлив к ней, - сказала мать, - посмотри, вот что она прислала тебе с нашими девочками.

Она вынула из кармана продолговатый предмет, заботливо обернутый в шелковистую бумагу. Это была флейта, выточенная из черного дерева, в блестящей серебряной оправе.

Павел покраснел от смущения и радости, но последняя быстро исчезла. Он некоторое время смотрел на инструмент и тихо сказал:

- На что мне эта флейта?

- Ты научишься играть на ней, - возразила мать с некоторым приливом гордости.

- Слишком поздно, - ответил он, печально покачав головой, - у меня теперь другое впереди.

У него было ощущение, точно его заставили снова извлечь из могилы что-то давно погребенное.

Когда отец встретился с Павлом за кофе у стола он сказал:

- Ну, ты, кажется, вчера уже осрамился?

Павел незаметно усмехнулся про себя, а отец пробормотал что-то о недостатке чувства собственного достоинства.

У сестер были большие мечтательные глаза, и, когда оне смотрели друг на друга, по их лицам разливалось блаженное выражение. Оне, по крайней мере, были счастливы. 

* * *

Но отец уже расчитывал, как ему наилучшим способом употребить этот доход на свои торфяные спекуляции.

Он попрежнему продолжал хвастаться все в том-же роде, и, чем меньше Дуглас давал о себе знать, тем более он рассказывал в трактирах об успехе его участия в деле.

Но так как Мейгефер уже вступил на пут надувательства, то неизбежно должен был прикрывать одну ложь другой. Будь Дуглас еще нерешительней, все-таки такое безцеремонное обращение с его именем должно было, в конце концов, вывести его из терпения.

Это было однажды утром, в последних числах августа.

Павел, работавший во дворе с Михаилом Раудзусом, увидел высокую фигуру соседа, шедшого прямо через поле по направлению к их дому.

Павел испугался; это не могло предвещать ничего хорошого.

Дуглас дружески протянул ему руку, но из-под его густых серых бровей сверкали зловещия искры.

- Дома отец? - спросил он, и его голос прозвучал раздраженно и гневно.

- Он в комнатах, - смущенно ответил Павел, - если позволите, я проведу вас к нему.

Увидев нежданного гостя, Мейгефер в некотором смущении вскочил со своего стула, но тотчас-же овладел собой и в обычном беззастенчивом тоне обратился к Дугласу:

- Вот и прекрасно, что вы пришли! мне необходимо переговорит с вами.

- И мне с вами также, - ответил Дуглас, становясь пред ним во весь рост своей массивной фигуры. - На каком основании, милый друг, вы злоупотребляете моим именем?

- Я? Вашим именем?.. Но позвольте... Павел, выйди!

- Пусть он останется здесь, - произнес Дуглас и повернулся к Павлу.

- Он сейчас-же должен выйти, милостивый государь, - закричал старик, - надеюсь, я - еще господин в своем доме, милостивый государь!

Павел вышел из комнаты.

В темной передней он наткнулся на мать, которая, сложив руки, неподвижным взором смотрела на дверь. При виде сына она разрыдалась и бросилась к нему.

- Он еще отнимет у нас нашего единственного друга на всем свете, - рыдала она.

Затем она упала на руки Павла, судорожно вздрагивая каждый раз, когда спорящие голоса мужчин громче доносились до её слуха.

- Пойдем отсюда, мама, - молил Павел, - это слишком волнует тебя, а помочь мы все равно не можем ничем.

Обезсиленная, она без сопротивления дала увести себя в спальню.

Павел исполнил её просьбу и, пока натирал ей виски, старался говорить громче, чтоб заглушить крики мужских голосов.

Вдруг послышалось хлопание дверей... Одно мгновение все было тихо... зловеще тихо... Затем раздалось звякание цепи, и до них донесся хриплый от ярости крик отца:

- "Султан", возьми!

- Боже! он травит на Дугласа собаку, - закричал Павел и стремительно кинулся на двор.

Там он увидел, как "Султан", громадный злой пес, вцепился Дугласу в затылок, а отец бежал сзади и размахивал высоко поднятым вверх арапником.

Михаил Раудзус положил руки в карманы и спокойно смотрел на эту сцену.

- Отец, что ты делаешь? - закричал Павел, выхватывая арапник из его руки.

Он хотел броситься на собаку, но, прежде чем он успел добежать до борющейся группы, животное, удушенное сильной рукой великана, лежало на земле, вытянув все четыре лапы.

У Дугласа текла кровь по рукам и по спине. Его гнев, казалось, прошел окончательно. Он стоял на месте, обтирал платком текущую кровь и сказал с добродушною улыбкой:

- Бедное животное должно было-бы подумать об этом!

- Вы ранены, господин Дуглас? - воскликнул Павел.

- Этот пес принял мой затылок за окорок телятины, - сказал тот. - Пройдемтесь со мной немного и помогите мне отмыть кровь.

- Простите ему! - умолял Павел, - он не знал, что делал.

- Иди домой, болван! - послышался со двора голос отца, - уж не желаешь-ли ты быть заодно с этим вероломным субъектом?

Сосед сжал кулаки, но сдержал себя и с принужденной улыбкой произнес:

- Вернитесь, сын должен оставаться с отцом.

- Но я, ведь, не делаю ничего дурного... - пробормотал Павел.

- Мазурик, негодяй! - доносилось издали.

- Вернитесь, - сказал Дуглас со стиснутыми зубами, - успокойте его... не то с ним сделается удар.

Затем, чтоб не слышать ругани, он стал насвистывать марш и широкими шагами поспешно удалился.

На дворе старик бушевал, как безумный; он бросал камни, размахивал в воздухе дышлом от экипажа и давал толчки ногами то вправо, то влево.

сказать, но страх пред мужем парализовал её язык. Она могла только смотреть на него.

- Бабье отродье! - воскликнул Мейгефер, презрительно пожав плечами, и отвернулся, но так как он должен был на ком-нибудь сорвать свой гнев, он подбежал к Михаилу Раудзусу, спокойно принявшемуся в это время за работу, и закричал на последняго: - собака, чего ты глазеешь, разиня рот?

- Я работаю, господин, - возразил тот и бросил на хозяина неприязненный взгляд из-под черных бровей.

- Что мне стоит, собака, измолоть тебя в порошок, - кричал старик, подставляя Раудзусу под нос кулаки.

Работник съежился, но в это мгновение обе руки хозяина ударили его по лицу. Раудзус пошатнулся, с его мрачного лица исчезла последняя капля крови, и, не издав ни одного звука, он схватил топор.

Но в эту минуту Павел, следивший с возрастающим страхом за этой сценой, подбежал к работники сзади, выхватил у него из рук оружие и быстро бросил его в колодезь.

Отец снова попытался напасть на работника, но Павел, приняв быстрое решение, схватил его поперек тела, и, хотя старик отбивался руками и ногами, сын собрав все силы, снес его в комнаты и запер за ним двери на ключ.

- Что ты сделал с отцом? - со стоном воскликнула мать, с ужасом взиравшая на это насилие.

Чтобы сын мог когда-нибудь вступит в схватку с отцом, было для нея совершенно непонятным. Её со страхом смотрела на Павла и жалобно повторяла:

- Что ты сделал с отцом?

Павел наклонился к ней, поцеловал её руки сказал:

- Успокойся, мама, я должен был спасти ему жизнь.

- А теперь ты запер его на ключ? Павел, Павел!

- Пока Михаил не уйдет, отец не должен выходить, - ответил он. - Не отпирай ему двери, не то случится несчастье.

Затем он вышел на двор.

Работник стоял, прислонясь к двери конюшни, и, жуя свою черную бороду, угрюмо следил за Павлом.

- Раудзус! - позвал тот его.

Работник приблизился; на его лбу выступили синия, налитые кровью жилы. Он не смел взглянуть на молодого человека.

- Твой дополнительный заработок состоит из пяти марок и сорока пфеннигов. Вот получи! Через пять минут тебя больше не должно быть во дворе!

Работник бросил на Павла неприязненный, мрачный взгляд, и тому стало страшно при мысли, что этот человек так долго оставался в доме и никто не остерегался его. Он пристально смотрел работнику в глаза, боясь, что тот каждую секунду бросится на него.

Но Раудзус молча повернулся, пошел в конюшню, где связал свой узелок, и через две минуты уже выходил из ворот. Во все время ужасной сцены он не произнес ни звука.

"Прекрасно, теперь к отцу!" - сказал себе Павел, твердо решившийся спокойнее вынести и брань, и побои.

Но тот сидел в углу дивана, весь съежившись, и неподвижно смотрел вниз. Он даже не шелохнулся, когда Павел подошел к нему и робким, просительным тоном сказал ему:

- Я сделал это против своего желания, отец, но так надо было...

Старик только угрюмо посмотрел на него сбоку и с горечью произнес:

- Ты, ведь, можешь делать, что хочешь... я - старый человек, а ты сильнее меня...

И он снова весь ушел в себя.

С этого дня Павел сделался хозяином в доме.