Забота.
Глава XIV

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Забота. Глава XIV (старая орфография)

XIV

Прошло три недели с тех пор, Павел работал, словно он был на барщине. Кроме того, его охватило какое-то странное безпокойство. Когда он на минуту разрешал себе отдых, он не мог оставаться дома. Ему казалось, точно стены должны рушиться на него. Тогда он бродил по равнине, по лесу или кружил около Елененталя. Что ему там надо было, он сам себе в этом не сознавался.

"Если я встречу Лизу, я думаю, я от стыда провалюсь в землю," - говорил он себе, но, тем не менее, высматривал ее всюду и дрожал от страха и радости, когда видел вдали приближающуюся женскую фигуру.

Даже и ночным отдыхом стал он пренебрегать. Как только в доме засыпали, он украдкой выходил из ворот и возвращался часто только ранним утром, чтоб с пустой головой и разбитым телом приняться за работу.

- Я хочу делать так, как лучше, лучше, - часто бормотал он про себя и, когда он снимал хлеб в поле, он в такт к звуку, издаваемому косой, повторял себе: - лучше, лучше!..

Только вопрос "как?" казался ему совершенно не ясным; он даже не знал, не пострадал-ли Дуглас от укуса собаки,

Однажды, когда Павел в сумерках бродил по ту сторону леса, он увидел Михаила Раудзуса, идущого из Елененталя. Он нес на плече лопату, на которой висел узелок. Павел пристально посмотрел на него боясь нападения, но работник угрюмо поглядел на него сбоку и на большое разстояние обошел его кругом.

"Этот парень имеет такой вид, точно замышляет что-то недоброе," - подумал Павел, проводив его глазами.

По рассказам одного поденщика, Дуглас взял прогнанного в услужение, а когда старик Мейгефер узнал об этом, он расхохотался и сказал:

- Это похоже на этого пролазу Дугласа! по всей вероятности, он собирается выкинуть против меня какую-нибудь гадость!

Старик был твердо убежден, что Дуглас передал дело прокурору; он даже находил известное наслаждение в мысли быть осужденным - "несправедливо", разумеется, а так как вызов в суд изо дня на день заставлял себя ждать, он язвительно замечал:

- Этот милостивый государь стоит за отсрочки для осужденных к повешанию.

Но Дуглас, казалось, совершенно забыл о нанесенном ему оскорблении; даже не поступало и требование о возвращении одолженного им капитала. 

* * *

Душа Павла была полна благодарности, и, чем менее у него было возможности открыто высказать ее, тем более мучил его стыд, тем тревожнее становилось состояние его духа.

И вот однажды ночью он снова стоял пред садовым забором в Еленентале.

Ранний осенний туман разстилался над землей, увядающая трава слегка колебалась. "Белый дом" исчез в ночной тьме, только из одного окна светился печальный темно-красный огонек.

"Это - комната, в которой Лиза сидит около больной матери", - подумал Павел.

А так как у него не было другого средства вызвать ее, он начал свистать.

Два, три раза он останавливался, чтоб прислушаться. Никто не являлся, и в его душе начал расти страх.

Павел стал ощупью искать расшатанный столбик решетки, который Лиза тогда показала ему, и, найдя его, проник в сад. Сучья зацепляли за его платье, как в дикой местности, он должен был ползти по земле, отыскивая дорожку. Наконец, он выбрался на свободное место. Светлый песок распространял неопределенный, слабый свет, ярче светила лампочка из комнаты больной.

Вдруг разом вокруг него сделалось светлей... Розовые кусты выступили из тьмы... Песок засверкал и вышка дома, рисовавшаяся еще недавно в темных контурах, осветилась темно-красным светом, точно на нее упали лучи утренней зари.

Удивленный Павел оглянулся... и кровь застыла у него в жилах.

Высоко к ночному небу подымалось кровавое зарево пожара; черные тучи осветились огненными краями, белесоватое пламя колебалось между ними, и в высоту летели огненные лучи, точно в небе стояло северное сияние.

"Родной дом горит!"

Голова Павла тяжело упала на спинку скамейки, но через мгновение он быстро вскочил; его колени тряслись, кровь стучала в виски.

"Беги, спасай, что возможно спасти!" - кричал в нем внутренний голос.

И, как безумный, он пустился бежать через кусты, перелез забор и спрыгнул по ту сторону его, в канаву.

Как восходящее солнце, горящия постройки далеко вокруг осветили равнину, поля ясно обрисовывались, а черный лес был погружен в красноватое зарево.

Дом был еще цел; его стены сверкали, как мрамор, окна блестели, как карбункул {Карбункул - драгоценный камень, представляющий собою одну из пород минерала граната (в продаже можно встретить пода названием альмандина), обладает различными оттенками красного цвета, прозрачен.}, а на дворе было светло, как днем. То горел амбар, амбар, туго набитый до самой крыши зерном. Работа Павла, его счастье, его надежды, - все это гибло в дыму и пламени.

Он снова пустился бежать еще стремительнее через равнину.

Когда Павел пробегал через лес, ему показалось, что мимо него промелькнула тень, быстро опустившаяся на землю при его появлении. Он почти не обратил на это внимания.

"Беги, спаси, что можно спасти!" - кричал ему внутренний голос.

Со двора навстречу Павлу неслись смятенные крики. Слуги дико носились взад и вперед, служанки ломали руки, сестры бегали вокруг и звали его.

Село только что проснулось... Дорога наполнилась народом, притащили ведра и плохую пожарную трубу.

- Где мой отец? - крикнул Павел слугам.

- Сейчас его внесут в дом... он сломал себе ногу, - отвечали ему.

Несчастье за несчастьем!

Три-четыре человека поспешили к конюшням.

- Остальные к дому! Ничего не выносит! - снова крикнул Павел. - Ничего не выносить из комнат! - повторил он, выхватывая вещи из рук нескольких посторонних лиц, которые выносили их из дома.

- Но мы хотим спасать! - возразили те.

- Спасайте дом!

Павел пустился вверх по лестнице. Пробегая мимо комнат, он заметил мать, безмолвно и с сухими глазами сидевшую возле отца, который лежал на диване и стонал.

Через слуховое окно Павел прыгнул на крышу и крикнул:

- Рукав сюда!

С помощью вилы ему подали металлический брандсбой.

С шипением скользнула водяная струя по раскаленным кирпичам.

Павел поместился верхом на гребне крыши; его платье сделалось совсем горячим, в волосы попадали тлеющия зерна, перелетавшия сюда из амбара, на лице и на руках показались маленькия раны от ожога. Он, казалось, не испытывал никаких физических страданий, но он видел и слышал все, что происходило вокруг. Его ум работал с необыкновенной напряженностью.

Он видел искры, огненным столбом поднимавшияся к небу и спускавшияся на землю роскошной дугой, видел, как выгоняли коров и лошадей на луг, где они за изгородью были в безопасности, видел, как собака, почти спаленная жаром, выла и рвалась с цепи.

- Отцепите собаку! - крикнул он вниз.

Он видел, как маленькие миловидные огоньки с синеватым оттенком отделились от чердака амбара и перебросились к сараю.

- Сарай горит, - крикнул он вниз. - Спасайте, что там есть!

Несколько человек кинулись тащить оттуда экипажи.

А этим временем водяная струя с жужжанием и шипением поливала крышу, пробираясь под дранку и кирпичи. Маленькия беленькия облачка подымались пред Павлом и исчезали, чтоб показаться в другом месте,

Вдруг он вспомнил о "Черной Зузе", стоявшей спрятанной в самом заднем углу сарая, среди прочого старого хлама. Его кольнуло в сердце. Неужели и ей погибнуть, ей, на которую он возлагал такия надежды?

- Спасайте локомобиль! - крикнул он вниз.

Но никто не понял его.

"Черную Зузу" так всецело охватило Павла, что ему одно мгновение казалось, что он должен для этого пожертвовать домом.

- Смените меня! - крикнул он вниз толпе людей, стоявших большею частью без дела и зевавших по сторонам.

Коренастый каменщик из села полез на крышу, отстранил стропила и проложил себе дорогу на самый гребень. Павел передал ему рукав и спустился вниз, внутренние удивляясь, что он не сломал себе ни ноги, ни руки.

Затем он проник в сарай, из которого навстречу ему шел уже удушливый дым.

- Кто со мной? - крикнул он.

Вызвались два поденщика из села.

- Вперед!

Они бросились во внутрь... в огонь и в дым.

- Вот дышло... берите... живей вон!

С шумом и треском выкатился локомобиль на двор. Вслед за ним и за его спасителями рухнула крыша сарая. 

* * *

Разсветало. Синеватый свет сумерек сливался с дымом, исходившим из груды сгоревших строений, из которой то тут, то здесь появлялся слабый огонь, сейчас-же устало исчезавший. Толпа разбежалась. Неприятная тишина царила во дворе, только с места пожарища слышались треск и шипение, точно огненные языки пред тем, чтоб окончательно потухнут, вели между собой тихую беседу.

"Ну, - сказал себе Павел, - теперь все сделано".

Дом и конюшни со всеми животными были спасены. Амбар и сарай представляли собою кучу пепла.

"Теперь мы точно так-же бедны, как двадцать лет тому назад, - размышлял Павел, поглаживая свои раны, - а если-бы я не бродил по окрестностям, быт может, ничего не произошло-бы".

Когда Павел вошел в сени, он увидел мать, со сложенными руками забившуюся в угол. По её щекам текли потоки слез, а глаза смотрели в пустое пространство, точно она все еще видела пред собой огненные языки.

Она кивнула несколько раз головой и сказала:

- Да, да, все так складывается!...

- Вскоре все опять пойдет хорошо, мама! - воскликнул он.

Мать посмотрела на него и засмеялась. Павлу сделалось больно от этого смеха.

- Мама, ради Бога, не говори так!

- Видишь-ли, Павлуша, я совсем в этом не виновата, - сказала она и посмотрела на него с умоляющим выражением в лице, - я никогда не хожу со свечкой в амбар.

- Но кто-же это сказал?

- Отец говорит, что я виновата во воем, что я должна убираться к чорту... Но не трогай его, Павел, - просила она со страхом, видя, как сын возмутился, - не хватай его, как тогда, у него такия страшные боли.,

- Пойди к отцу, Павлуша, и утешь его... Я пошла-бы сама, но меня он выгнал из дома, - и, снова съежившись, мать пробормотала про себя: - он выгнал меня из дома, выгнал меня...