Наследник имения Редклиф. Том первый.
Глава III.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наследник имения Редклиф. Том первый. Глава III. (старая орфография)

ГЛАВА III.

- На что бы мне употребить его? разсуждал мысленно Чарльз, лежа однажды вечером у себя в комнате и внимательно разсматривая Гэя Морвиля, сидевшого тут же за столом, с книгою в руках.

Гэй имел вид несложившагося еще вполне юноши и был так худ, что казался выше обыкновенного роста. Манеры у мальчика были очень живые, и если его кто-нибудь окликал, он быстро вскакивал со стула и пристально всматривался в говорившого. Красавцем назвать его нельзя было. Лучше всего у него были глаза: темнокарие, продолговатые, чрезвычайно блестящие, полузакрытые длинными, густыми черными ресницами; жесткия брови, черные как смоль, резко отличались от светлорусых, волнистых, мягких волос его головы. Лоб ослепительной белизны странно выделялся от нижней части лица, которое, равно как и маленькия, почти женския руки, покрыты было сплошным загаром от солнца и морского воздуха. Румяные щеки придавали всей физиономии Гэя необыкновенно много жизни.

- Ну, что мне с ним делать? повторил Чарльз про себя. Стоит ли мне его хлебом кормить, если он будет весь свой век молчать? Начитан он, как видно, больше, чем сам Филипп; держали его дома точно пуританина. Нет, уж лучше мне махнуть на него рукой! - и больной принялся за чтение, стараясь отвлечь свое внимание от Гэя. Не тут то было. Лицо мальчика так и притягивало к себе.

- Экая тоска! оторваться от него не могу, с досадой ворчал Чарльз. Не идет это спокойствие к его загорелой физиономии; да и глаза то у него смахивают на родовые Рэдклифские.

В эту минуту мистрисс Эдмонстон вошла в комнату и, видя, что гость не занят, предложила ему поиграть в шахматы с Чэрльзом. Больной сделал гримасу, чтобы дать ей понять, что им обоим не до игры; но мать привыкла устраивать для него развлечения, даже против его воли, и не обратила на это внимания. Чарльз был искусный шахматный игрок и редко находил себе соперника, равного по силам; к удивлению своему, он встретил в Гэе очень опасного противника. Смелые ходы, неожиданные нападения заставили Чарльза играть осторожно, чтобы не получить мат. Дурное расположение духа исчезло, он был в восторге, что напал на искусного игрока, и с этих пор каждое утро или вечер Чарльз и Гэй бились в шахматы. Последний, повидимому, не был большой охотник до них, но играл из угождения больному.

Когда Гэй был свободен, он читал или гулял по полям один.

Любимым его местом была ниша в окне гостиной, где он сидел приютившись с книгой. Оттуда он наблюдал за молодыми девушками, которые занимались каждая своим делом, а чаще всего уборкою книг на случай, еслибы домашнему деспоту Чарльзу вздумалось потребовать одну из них, Лора и Эмми играли на фортепиано и пели; старшая сестра была с большим талантом. Раз как то вскоре по приезде Гэя, обе оне пели дуэт. Гэй подошел к роялю и подтянул таким грудным, звучным тенором, что Лора повернулась к нему невольно и с удивлением воскликнула:

- Боже мой! да вы лучше нас поете?

Он весь вспыхнул: - извините, сказал он, я не могу выдержать. Меня никогда не учили музыке.

- В самом деле! недоверчиво спросила она.

- Уверяю вас, я понятия о нотах не имею.

- Ну, славное же у вас ухо! Попробуем сначала.

Сестры пришли в восторг, а Гэй весело улыбался, как человек, не знавший, что у него был скрытый талант. Лора и мать её посоветовали ему заняться пением. Гэй вообще начал возбуждать сильную симпатию в новой своей семье. Его нежная предупредительность к больному Чарлзу, молчаливая скорбь по умершем деде придавали ему чрезвычаiiно много цены в глазах Эдмонстонов.

Однажды, в воскресенье, часу в шестом вечера мистрисс Эдмонстон вошла в гостиную и застала там Гэя, который сидел один подле камина, с собакою у ног. При виде ее он вскочил.

- Неужели вы сидели в темноте, все это время? спросила она.

- Мне не нужно свечей, - отвечал Гэй, вздохнув очень тяжело. Она пошевелила щипцами огонь в камине и заметила, что лицо у него все заплакано.

- Воскресные сумерки самое приятное время для дум, - сказала добрая мистрисс Эдмонстон, не зная, с чего начать.

- Бедный вы мой! вы совсем не были приготовлены к смерти деда?

- Совсем не был приготовлен. В день самой смерти он занимался с Мэркгамом и никогда не чувствовал себе так хорошо, как в это утро.

- Вы были при нем, когда с ним сделался удар? спросила мистрисс Эдмонстон, заметив, что ему легче делается, когда его заставляют разговориться.

- Нет, меня тут не было. Это случилось перед обедом. Я ходил на охоту и, вернувшись домой, пошел к нему в библиотеку, чтобы отдать отчет, где я был. Он казался здоровым, разговаривал со мною; я ничего не заметил, тем более, что в комнате было темно. Побежал одеваться, не прошло десяти минут, прихожу назад, а он лежит навзничь в кресле. Мне показалось что-то странное - звоню - прибегает Арно, и тут я узнал, в чем дело. Голос Гэя оборвался.

- Приходил он в себя после этого?

- Да. Ему пустили кровь, и он очнулся. Говорить и двигаться он не мог, только смотрел на меня. Боже мой! забыть его взгляда не могу. Гэй залился слезами. Мистрисс Эдмонстон невольно заплакала.

- Нет ничего мудреного, что он съумел вас привязать к себе так сильно, - сказала она немного погодя.

- Еще бы! Он был для меня всем, с тех пор как я себя помню. Я при нем забывал, что у меня были родители. Все мои прихоти, все желания, все он исполнял. Как он берег меня, заботился обо мне, переносил все мои выходки - я вам рассказать даже не съумею!

- Вы еще более оцените любовь покойного, когда пройдет первый порыв скорби, - кротко заметила она.

- То то, что я никогда не умел ценить ее! воскликнул Гэй. Я был нетерпелив, капризен, шалил, не думая никогда о его спокойствии. Дорого бы я дал, чтобы вернуть прошлое.

- Это всегда так кажется, когда теряешь близкого человика; но вы не можете не радоваться при мысли, что для дедушки вы составляли все счастие.

- Это вам, люди насказали? Не верьте им, прошу вас. Я не стою, чтобы меня хвалили...

Мистрисс Эдмонстон вздумала было его уговаривать, но напрасно.

- У меня есть до вас большая просьба, - сказал он, вдруг переменивь тон. - Вы знаете, я круглый сирота, на себя самого надеяться - я не могу. Наставляйте меня, позвольте мне с вами быть откровенным; говорите мне прямо, как Чарльзу, если я в чем-нибудь провинюсь. Это будет великая милость с вашей стороны; я ее еще не заслужил, но ради дедушки - не отказывайте в моей просьбе!

Она молча протянула руку и со слезами на глазах ответила: - Даю вам слово исполнить ее, если встретится надобность.

- Удерживайте меня от вспыльчивости; пожалуйста, браните меня каждый раз, если заметите, что я дал волю своему дурному характеру. Вы не можете себе представить, как мне даже теперь легко, что я высказался перед вами.

- Хорошо, Гэй, но зачем вы называете себя сиротой? Вы теперь член нашей семьи.

ему все сердце.

- Ведь вы мне племянник, - ласково сказала она. Мне об вас много рассказывал покойный брат.

- Архидиакон Морвиль? как же! я его хорошо помню. Он меня очень любил.

- Вот если бы вы - она запнулась - сошлись с - Филиппом, он очень похож на своего отца.

- Я чрезвычайно рад, что его полк стоит так близко. Мне бы хотелось покороче с ним познакомиться.

- Ведь вы его и прежде видели в Рэдклифе. Он езжал к дедушке.

- Да, - возразил Гэй, весь вспыхнув: - но я тогда был шалуном - мальчишкой. Я буду рад теперь с ним встретиться. Какая у него величественная наружность!

- Мы им все гордимся, - заметила мистрисс Эдмонстон с улыбкой. С самого дня своего рождения Филипп не доставлял своей семье ничего, кроме радости. В зале послышался стук костылей Чарльза. Они оба мгновенно замолчали. Гэй бросился помогать больному, когда тот начал садиться на диван и затем, не говоря ни слова, убежал наверх.

- Мама, кажется у вас было tête-à-tête с молчальником? саркастически заметил Чарльз.

- Ты не стоишь, чтобы я с тобой говорила об нем, - отвечала мать и вышла из комнаты.

- Гм! проворчал больной, оставшись один. Это значит, что матушка изволила принять его под свое покровитольство. Зная мою антипатию ко всякого рода героям, она предпочитает молчать, чтобы не возбуждать между нами антагонизма. Ну, чтож? мне бы только избавиться от гимнов, которые они все поют Филиппу; пусть бы Гэй затер его немного; не мешает. Малый то он, кажется, так себе, неважный, об нем много и толковать не стоит. Вот только глаза его соколиные меня смущают; даром их природа человеку не дает.

После этого вечера, Гэй Морвиль точно переродился; он принимал живое участие во всем его окружавшем. Как то раз, общество молодых людей собралось вокруг дивана Чарльза и, разговаривая громко, смеялось. Гэй сидел молча, несколько вдали. Лора воспользовалась общим смехом и под шумок спросила его. - Вас это не интересует?

Он взглянул на нее как бы в недоумении.

- Не удивляйтесь, что я вас спрашиваю, - продолжала она. - Мы с Филиппом не раз разсуждали, что время слишком дорого, чтобы тратить его на смех и пустяки.

- Разве они пустяки говорят? спросил Гэй.

- Послушайте сами, или нет, не нужно. Это слишком глупо!

- Разве вам никогда не случалось видеть подобного рода собраний?

- Никогда. Утренние визиты такие скучные, формальные; гости разговаривают все урывками, толкуют о политике. Я всегда убегал из дома и катался верхом, когда дедушка принимал. А теперь, поглядите, что это такое? Точно парламент грачей или собрание птиц на берегу моря.

- Что такое парламент грачей? спросила Лора.

- Да это у нас так дома говорят, когда стая грачей соберется на какой-нибудь поляне или на крыше, начнет каркать, летать, махать крыльями, точно птицы держат совет.

- Ну, не лестно же ваше сравнение! заметила она. Гэй так громко и весело расхохотался, что удивил Чарльза, который все более и более убеждался, что в Гэе жизни много.

С каждым днем живость его характера обнаруживалась сильнее и сильнее. К мистриссь Эдмонстон он привязался со всем пылом молодости; он делился с нею всеми своими впечатлениями и даже читал ей вслух письма своего управляющого Мэркгама. Много было толков у Гэя о любимой его лошади Делорене, которую должен был привести его собственный грум. Мистер Эдмонстон, не менее жены, принимал живейшее участие во всем, касавшемся дел Гэя.

С прочими членами семьи молодой Морвиль сошелся не так скоро, как с родителями; но, не смотря на это, он делался ежедневно развязнее. Гуляя по саду, он иногда свистал как дома, а Буян, забыв всякое приличие, прыгал, дергал хозяина за фалды и заигрывал с ним так мило, что Чарльз и Эмми невольно любовались на это зрелище из окон уборной. Гэй, забывшись, сам начинал бегать в запуски с пуделем; он перепрыгивал через него, а иногда они и оба катались по траве, хозяин дергал Буяна за уши, за хвост, щокотал его под лапами, хохотал, глядя на ужимки собаки, которая в свою очередь точно смеялась своими умными глазами и скалила зубы. Чарльзу особенно нравились смех и веселость Гэя; он всячески старался навести разговор на что нибудь смешное, чтобы услыхать его свежий, юношеский хохот. Но ему не было удачи с Гэем в одном только - они никогда не сходились в своих суждениях о чтении романов. Раз утром, Чарльз вздумал экзаменовать Гэя.

- Читали ли вы что-нибудь из современных сочинений? спросил он его.

- Признаюсь, почти ничего, - отвечал Гэй.

- А древних писателей вы знаете! вмешалась Лора.

- Мне только их и давали, - сказал Гэй, смутившись.

- Как? вам давали только древния сочинения, воскликнула Эмми с удивлением.

- Да, я читал больше древних римских авторов, - заметил Гэй с улыбкой.

- Точно также как Филипп, сказала Лора. Его воспитывали на здоровом, серьезном чтении, а романтической дребедени никогда не давали.

- Вот идет один из них, - вполголоса произнесла Эмми, и Филипп Морвиль вошел в комнату. После первых приветствии и разспросов о его сестре Маргарите, от которой он только что приехал, Лора передала ему вкратце разговор, среди которого он их застал.

- Да, нужно непременно читать больше серьезные книги, - заметил Филипп, когда она кончила. Общество у нас очень необразованно; мне не раз случалось встречать людей, которые даже о Шекспире понятия не имеют. Всему виной та дешевая дрянь, которой Чарли чуть не питается.

- А кто со мной чуть не дерется за эту дрянь, когда ее приносят с почты? Я в некотором роде пионер; ведь еще надо спросить, все ли у нас в доме так, как Лора, состоят под опекой твоей, Филипп.

- За Лору я отвечаю, она за романами не погонится, - улыбаясь заметил Филипп.

- Да, это правда. Я просил ее раз почитать "Домби и сын," вещь весьма чувствительную для женского сердца, особенно те главы, где говорится о маленьком Поле. И чтож? у нея оказался такой камень вместо сердца, что она до сих пор не знает, жив или умер Поль Домби.

- Это не совсем верно, Чарльз, - возразила Лора. Недаром же Эмми так рыдала в оранжерее, а я очень успокоилась, узнав, что смерть Поля Домби причина её слез.

- А жаль, Лора, что ты не прочла всей книги, - заметила Эмми: - хоть бы вы, Гэй, прочли ее, продолжала она, обратившись к нему.

- Молодец сестра! воскликнул Чарльз. Попала не в бровь, а прямо в глаз наставникам!

- Филипп не осуждает такого рода книги, - сказала Эмми.

- Конечно нет, - заметил Филипп. - Я говорю только, что романы раздражают воображение. Добродетель их героев всегда отрицательная, вот почему они никогда не собьют с толку человека с здравым смыслом.

- Ergo, - провозглосил Чарльз, - Гэю и Лоре разрешается прочитать "Домби и Сын."

- Да, если у Лоры заболят зубы от простуды, - заключил Филипп.

- А мне когда можно прочитать этот роман? спросил Гэй.

- Для вас я тут необходимости никакой не вижу, - сказал Филипп. Жаль начинать с Диккенса, когда у вас впереди груда книг, гораздо дивнее и серьезнее по содержанию, о которых вы понятия не имеете. Знаете ли вы, например, итальянский язык?

- Нет, - сухо отвечал Гэй и нахмурил свои темные брови.

- Жаль, вы могли бы тогда прочесть в оригинале прелестную вещь Манцони: Лора, у вас есть, кажется, эта книга в английском переводе?

Лора принесла две книги. Гэй встал и, сухо поблагодарив ее, неохотно принял книги из её рук. Филипп быстро отнял у него первую часть, перелистывал ее и бросил на стол.

- Нет, не могу, - сказал он, - где оригинал?

Его принесли, и Филипп, выбрав один отрывок: Padre Cristoforo, начал переводить его так свободно, таким изящным языком, что даже Чарльз не нашел возможным его критиковать. Когда он кончил главу, у всех слушателей на глазах были слезы. Похвалы сыпались со всех сторон, и он продолжал чтение до самого завтрака.

За завтраком мистер Эдмонстон стал приглашать Филиппа приехать погостить суток двое в Гольуэле.

- Нельзя ли вам позвать на это время и Торндаля; я бы тогда приехал вместе с ним, - сказал Филипп.

- Прекрасно! пусть и он приедет. Мы будем очень рады, закричал мистер Эдмонстон. - Дня два тому назад, мы даже говорили об этом с мамой.

- Благодарю вас, для него семейный обед настоящий праздник, - заметил с ударением Филипп.

В эту минуту вошел дворецкий с докладом, что грум сэр Гэя прибыл и привел Делорена.

- Делорена привели! весело повторил Гэй, вскочив со стула. - Где он?

- У крыльца, сэр, - отвечал дворецкий.

Гэй бросился туда, мистер Эдмонстон за ним. Вся семья отправилась любоваться красивой лошадью. Приятно было видеть, с какой веселой улыбкой грум Уильям поздоровался с барином, и как дружно жили между собой, Гэй, Буян и Делорен.

Разспросив подробно, как совершила лошадь свое путешествие, Гэй начал описывать Филиппу все достоинства Делорена, этого последняго подарка дедушки ко дню его рождения. Дамы восхищались им безусловно, но Филипп, как знаток, не мог не найти в нем некоторых недостатков. Это сильно не понравилось Гэю; он весь вспыхнул, глаза его засверкали, точно будто Филипп нанес памяти его деда тяжкое оскорбление; но он смолчал и отправился в конюшню наблюдать, как установят лошадь в стойле. Филипп все время стоял у дверей передней с дамами.

- Вы, как я слышу, зовете уже Гэя по имени, - заметил он Лоре.

- Мы нарочно поставили себя с ним на короткую ногу с первого же раза, - поспешила ответить за дочь мистрисс Эдмонстон: - ему было, выдите, неприятно прибавление слова сэр; своим и что наш дом ему не чужой.

- И вы, кажется, вполне этого достигли?

- Еще бы! закричали обе дамы. - Он так мило разговариваеть! Так отлично поет! Такой умный! Так прекрасно играет в шахматы!

- И Буян у него какой славный! добавила Шарлотта.

- А главное, он к Чарли внимателен до нельзя, - заключила мать и ушла в комнаты.

- Знаете ли что, Филипп, - заметила Эмми: - папа уверяет, что Гэй своими достоинствами выкупит все грехи своих предков.

- Что он за музыкангь! чудо! восторгалась Лора.

- Ах, Филипп, постарайтесь вы полюбить Гэя, очень серьезно сказала Шарлотта.

- Как это постараться? Разве я его не люблю?

- Правда, его нельзя не любить! настаивала шалунья.

- Еслибы вы только слышали, что у него за голос, - говорила Лора. Чистый, сильный и вместе с тем в высшей степени приятный в низких нотах. Что за слух! Он настоящий артист.

- Наследственный талант, немудрено, - сказал снисходительным тоном Филипп.

- Чтож за беда? спросила с улыбкой Эмми.

- Не нужно этого забывать. Не заставляйте его никогда петь в обществе: это напоминает другим его происхождение.

- А мама говорит совсем другое, - возразила она. Ей очень жаль, что он не учится пению. Намедни, во время урока мистера Редфорда, нашего учителя музыки, она попросила Гэя спеть гамму. Тот рот разинул от удивления и восторга. Гэй будет у него теперь брать уроки.

- В самом деле? сухо спросил Филипп.

- Право, не умею вам сказать, что бы я сделал тогда, еслибы мать моя была бы другого происхождения, чем теперь, и еслибы у меня открылся музыкальный талант.

Барышень позвали одеваться, чтобы идти гулять на гору Истгиль, и мать позволила Филиппу проводить их туда. Он и Лора шли рядом несколько впереди других. Дорогой молодой девушке сильно захотелось навести разговор опять на Гэя.

- Мне он очень нравится, - сказала она: - в нем много хорошого.

- Это правда, - овечал Филиппг, - но вполне доверяться ему опасно. Львенка можно сделать ручным посредством ласки, но переродить его нельзя.

- Разве он, по вашему, львенок? спросила Лора.

- Да, львиная кровь видна у него по глазам. Он не выносит ни одного совета, манеры у него очень резкия; едва ли можно предполагать, чтобы характер у него был спокойный. Сердце у Гэя отличное, он очень откровенен, старается всегда сделать другим приятное; но, сколько я успел заметить, судя безпристрастно, он владеть собою не умеет и очень упрям.

- А отчего-ж он так сильно любил своего деда, не смотря на то, что тот был строг с ним? Ведь он только в последнее время немного развеселился, а то прежде на него жаль было смотреть, так он был убит горем.

- Да, Гэй очень нежен и чувствителен - это даже лишнее для такого круглого сироты, как он. Я наблюдал за ним в Рэдклифе; он держался очень мило, немного ребячился, правда, но вообще был приличен и ласков со всеми. Хорошо, что его оттуда перевезли: там народ любил его до обожания и его непременно бы избаловали.

- Жаль было бы, если бы он испортился!

- Очень было бы жаль. У него много хороших качеств; но они даны ему как бы для равновесия с родовыми пороками. Сколько мне помнится, все его предки, кроме несчастного злодея, сэр Гуго, отличались великодушием и открытым характером. Вот почему я не полагаюсь на эти два свойства, резко выдающияся в Гэе. Нужно еще хорошенько его узнать, чтобы вполне довериться ему. Вы понимаете, что я говорю с вами об этом не из желания осуждать Гэя; - совсем нет, я хочу быть только справедливым и потому повторяю: я тогда только буду уверен в Гэе, когда испытаю его.

Лора ничего не отвечала; ей стало неловко. Филипп говорил так здраво и убедительно, что противоречить ему не было возможности, и притом внутренно она не могла не гордиться его доверием; но ей жаль было Гэя.

- Ну, как он оправдает все то, что Филипп об нем сказал? думала она про себя, а у нея недоставало думу возобновить начатый разговор. Оба они шли долго, не промолвив ни слова. Лора нечаянно взглянула на лицо Филиппа; на губах его лежала печать какой-то немой тоски.

- О чем это вы думаете, Филипп? - спросила она наконец.

- О сестре Маргарите. Я знаю, что такая любовь брата к сестре есть безумие; другие найдут, пожалуй, что я преувеличиваю свое чувство к ней; но чтож мне делать, если я лгать не умею!

- Я был и там и тут.

- Не ходили ли вы в С. Мильдред с Маргаритой?

- До меня ли ей! Она все возится с литературными клубами, вечерами и благотворительными обществами.

- Ну, а с доктором ладили вы или нет?

Мильдреда в Стэйльгурст. Это было такое наслаждение вырваться из мира сплетень, эгоизма и пустоты и бродить одному в тихий, осений день по зеленому кладбищу, где все кругом дышит спокойствием, а пожелтевшие листья деревьев шумят под ногами.

- Вы упомянули о сплетнях! да разве Маргарита ими занимается? спросила Лора.

- Литературные и ученые сплетни хуже, по моему мнению, чем всякия другия.

- Как я рада, что вам хоть гулять то было где. Здорова ли жена старого могильщика?

- Совершенно здорова; бегает себе на коньках также проворно, как бывало.

- Да, как же, заходил. Плющ, посаженный Фанни, покрыл всю южную стену, а акации так высоки и тенисты, что я хотел взять себе от них отводок. Старый Уиль поддерживает все в прежнем виде.

Долго разговаривали они о доме, где протекло его детство, и горькое, насмешливое выражение лица Филиппа сменилось тихой грустью.