Наследник имения Редклиф. Том первый.
Глава IV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наследник имения Редклиф. Том первый. Глава IV. (старая орфография)

ГЛАВА IV.

- Как я рад, что не опоздал! воскликнул Гэй, вбегая в гостиную где лежал Чарльз, в тот самый день, как Эдмонстоны ждали гостей к обеду.

- А где вы пропадали? спросил больной.

- Я заблудился, взбираясь на холм. Меня кто то уверил, что оттуда славный вид на море.

- А разве вы не можете жить без моря?

Гэй засмеялся.

- Еще бы, - отвечал он: - у вас тут такая грустная местность, все лес да горы, точно в тюрьме живешь. Разгуляться глазам негде. То ли дело море с его живыми волнами; там вечное движение, вечная борьба.....

- Прибавьте к этому величественную красоту скал, - заметила Лора.

- Дорого бы я дал, - продолжал Гэй: - чтобы кто нибудь из вас заглянул на наш остров Шэгъстон, с его плоскими берегами с одной стороны, и крутыми обрывами с другой. Пенистые волны так и лезут вверх, клубясь и сверкая под лучами солнца..... Что это? Экипаж! быстро сказал он, прерываясь среди восторженной речи. Послышался стук колес.

- Это едет знаменитый молодой человек с своим асистентом, - насмешливо заметил Чарльз.

- Филипп, Александр и Буцевал - вся комнания, - едко прибавила Эмми, и все они, кроме Лоры, покатились со смеху. Гости поднимались уже на лестницу. Молодой Торндаль, воспитанник Филиппа, оказался очень смирным господином, с наружностью настоящого джентльмена. Не смотря на то, что он был красив собою, со всеми любезен и имел чрезвычайно аристократическия манеры, он все-таки производил в обществе очень мало впечатления. Вслед за его появлением с Филиппом, послышался снова звонок у двери.

- Encore? вопросительно сказал Филипп, взглянув на Лору с недовольной гримасой.

- К несчастию, да, - отвечала та, удаляясь с ним к окну.

- Дядюшка, no обыкновению, назвал верно целое общество, - заметил Филипп. - я жалею, что привез Торндаля, тем более, что и предупреждал уже тетушку, что он охотно является только на семейные обеды. Кстати, Лора, нельзя ли отучить Эмми шептаться и хохотать, когда к вам приезжает мисс Гарпер?

- Как же мне их остановить, если им весело? отвечала молодая девушка. Он хотел что-то заметить на это, но хозяин дома, жена его и еще новые гости вошли в эту минуту в гостиную. Филипп замолчал. Мистер Эдмонстон был страстный охотник до семейных обедов и вообще до гостей; в Гольуэле хозяйка никогда не знала, сколько человек сядет за стол. Привыкнув к замашке мистера Эдмонстона принимать к себе неожиданно двух, трех человек к обеду, жена его очень искусно вела хозяйство. Ей было приятно тешить доброго, гостеприимного своего мужа. Притом перемена общества развеселяла Чарльза, и потому такой образ жизни имел в её глазах свою хорошую сторону. В целом околодке дом в Гольуэле считался самым радушным.

В этот день к обеду были приглашены: Мориц де Курси, ветренный, молодой ирландец, трещавший без умолку со всеми; это был любимец своего двоюродного брата, мистера Эдмонстона; две мисс Гэрпер, дочери бывшого священника - добрые, довольно ничтожные девушки; доктор Мэйрн, старый врач Чарльза, друг и советник всего дома, и наконец мистер Росс, викарий Гольуэльской церкви, с дочерью своей, Мэри.

Мэри, 25--летняя девушка, считалась задушевной приятельницей старших мисс Эдмонстон, хотя по летам своим она далеко была им не товарищ. Мать её умерла тотчас после её рождения, девочка многим была обязана вниманию мистрисс Эдмонстон; ей пришлось рости среди многочисленной семьи взрослых братьев, и потому у нея почти не было детства; до 14 лет она росла как мальчик, а затем превратилась вдруг в женщину по физическому развитию, хотя по вкусам, привычкам и занятиям осталась той же 14 летней Мэри. Папа составлял весь её мир; угождать ему была целью всей её жизни; с братьями она держала себя как товарищ; лучшим для нея развлечением служили уроки греческого языка, которые ей давал отец, школьные праздники, разные игры и новые книги. Она жалела об одном, - что года идут и люди стареются. Один папа мало изменился с тех пор, как она себя помнила; братья же превратились в усатых, молодых людей; они находились на службе и им было не до шалостей; школьные её подруги разбрелись по разным домам; девочки, которых она знала детьми, сделались молодыми женщинами; а тут, на беду, и Лора с Эмми вздумали подростать. Хорошо, что еще Эмми, резвая как котенок, не отказывалась побегать по саду выесте с нею и Шарлоттою. Мэри вечно хлопотала о том, как бы развлечь Чарльза; в минуты его дурного расположения духа, когда к больному трудно было приступиться, она преспокойно болтала с ним всякий вздор, хотя в сущности, судя по домашним её занятиям очень серьезным и сложнымь, ее никак нельзя было назвать девушкой.

Острая, решительная, всегда смелая, Мэри не имела никаких причуд. Она была стройна и высока, с добродушным, румяным лицом и с манерами, хотя и вполне женственными, но весьма энергическими.

Имение Гольуэль отстояло в 2 милях от приходской церкви Ист-гиль, и потому Мэри видела Гэя всего один раз, и то на несколько минут, после церковной службы. Чарльз ждал с нетерпением вечера, чтобы иметь возможность потолковать с нею о Гэе в то время, когда дамы соберутся у него после обеда. Сестры его, вместе с Гарперами, принялись за музыку, мать села у его ног, а Мэри устроилась подле них, с вязаньем.

- Ну, чтожь? как вы ладите с сэр Гэем? спросила она у мистрисс Эдмонстон.

- Он принадлежит к числу таких людей, которые никогда вам не мешают, а между тем вы никак не можете их забыть, отвечала та.

- Прелесть что у него за манеры! добавила Мэри.

- Он вылитый дедушка. Рыцарь старой школы, всегда вежливый и внимательный, а это, по моему, очень сглаживает его живой и несколько резкий характер. Я надеюсь, что он всегда таким останется.

- Бог знает! заметил Чарльз. - Гэй похож на Каспара Гаузера, который прожил 20 лет в подвале. Это счастие ваше, мама, что он родился уже таким приличным юношей, а не медвеженком.

- Счастие твое, Чарли, - возразила мать: - потому что он балует тебя более, чем мы все.

- Извините, он мне только не противоречит. До него я не знал, что такое иметь свою волю.

- Не вам бы жаловаться, Чарли! сказала Мэри.

- А что? вы находите, что я всегда делаю то, что хочу, - воскликнул больной. Уж это просто зависть с вашей стороны, Мэри! Посмотрели бы вы, какая возня поднимается, когда мне нужно тащиться по нашей противной лестнице или когда нужно поправить мой диван. Мне свободно пошевельнуться не дадут. Намедни Филипп читал мне нотации иа каждой ступени, и то не так, и другое не так. Я дотого измучился, что повалился, как сноп, ему на руки, и он донес меня до спальни. Правда, он так силен и здоров, что не почувствовал даже тягости от своей ноши, но мне то разве приятно было обременять его? Вот я на следующий раз и сполз на костылях один - а он верно разсердился.

- Сэр Гэй дотого к нему внимателен, что даже совестно, - сказала мистрисс Эдмонстон. - Точно мы его пригласили жить в Гольуэле только для того, чтобы он ухаживал за Чарли.

- Полноте, мама, пожалуйста! возразил желчно больной. - Он всю душу свою положил в Делорена; я не видывал человека, который бы так любил животных, как он.

- Не мудрено, - заметила мать: - животные были его единетвенными товарищами дома. Он там проводил большую часть дня в лесу и на берегу моря.

- Так то полузамерзшее болото с дикими утками было бы для него настоящим раем, - прибавил Чарльз. - Шарлотта! позвал он свою маленькую сестру. - Поди-ка сюда, пересчитай Мэри всех любимцев Гэя.

Девочка начала пересчитывать: У него есть морская чайка, еж, барсук, сойка, обезьяна, которую он купил потому, что она почти околевала у своего хозяина, потом жаба, ворон, белка, еще......

- Довольно, Шарлотта, - заметила мать.

- Но ведь я Мэри не сказала названий всех его собак, - настаивала девочка. - Представьте себе, Мэри, как его животные слушают, - продолжала она: Буян уже не травит более мою кисаньку. Мы их пробовали держать друг против друга, а киса так и фыркает, а Буян и носом не повел. Как Чарли ни уськал, он не шевельнулся.

Девочка убежала, а гости посли чаю затеяли играть в разные игры.

Кто то предложил игру: значение слов, définition.

- Значение слов? повторил снисходительным тоном Чарльз: для этого стоит только взять словарь Джонсона.

- Совсем нет, - возризил молодой Торндаль. Тут словаря не нужно; мы должны сами определить, каждый по своему, значение или смыел слова. Например, что значит выражение. клятва дружбы, верное сердце и так далее?

- А, а! понимаю, с живостью сказал Гэй: - нужно ясно определить предложенное выражение в таком смысле, в каком оно представляется нашему уму.

- Отлично! попробуем! продолжал лукаво Чарльз: - хотя я от этой игры не жду ничего интересного. Мориц, определите мне, пожалуйста, слово ирландец, - заключил он, обращаясь к де-Курси.

- Нет, нет! прошу без личностей! вмешалась Лора. - Я предлагаю слово счастие. Напишем каждый, на особой бумажке, определение слова счастие, смешаем все билеты и затем прочтем вслух написанное.

В продолжении целого часа игра шла с большим одушевлением. Трудно сказать, кто кого перещеголяет остроумием, Мориц, Чарльз или Гэй. Последний уже не был немым свидетелем игры, а, напротив, принимал в ней живейшее участие. Когда начали вскрывать билетики, Мэри и Эмми, стоя у стола, разсматривали их и смеялись.

- Некоторые замечания очень оригинальные! сказала Эмми. - Посмотри, Лора, как Мориц определил слово счастие: "счастие есть ничто иное как путешествие водой в Дублин."

- А вот тут есть одно очень глубокомысленное определение, - сказала Мэри. - Еслибы это не было нескромно, я бы желала узнать, кто его написал.

- Это, что ли? спросила Эмми. - "Счастие есть луч света, блеснувтий на мгновение и исчезнувший." Прежде мне показалось, что это написал Филипп, но почерк Гэя. Какое грустное определение! Я так не думаю. Да и Гэю странная мысль пришла в голову. Он сегодня такой веселый.

Вечер вскоре кончился. Россы простились; после всех Мэри надела салоп и калоши и собралась уходить, не смотря на то, что мистер Эдмонстон все просил, чтобы она подождала экипажа. Та смеясь благодарила и уверяла, что идти домой, пешком, с папа, в морозную, звездную ночь - истинное наслаждение.

- Мне тоже жаль вас, что вы ездили на обеды постоянно в карете, - сказала она Лоре, целуя её и уходя.

- Ну что, Гей? спросила Шарлотта, когда все гости разошлись. - Нравится вам такой вечер?

- Очень, - отвечал он. Мне чрезвычайно весело.

- Вот мы вас и втянули в заколдованный круг свой, - смеясь заметила Лора.

- Не совсем. Вам запереть меня в нем не придется, я не легко поддаюсь, - сказал он с улыбкой.

- Это не очень-то любезно, с вашей стороны, отвечала она, уходя укладывать книги в соседней комнате. Филипп пошел всед за нею.

- Знаете-ли, что я заметил, Лора - начал он, когда они остались вдвоем. Ведь у Гэя голова-то умная, у него много здравого смысла и души. Это не пустая трещотка, как видно.

- Еще-бы! Мориц далеко ниже его, - сказала Лора.

- Да. Не нужно только, чтобы он употреблял во зло свои дарования. Мне не нравятся его чрезмерная чувствительность и доверчивость каждому.

- Мама находит, что это признак детскости. Ведь он никогда в школе не был, вот отчего он так доверчив. Он не испытал, что такое насмешка, и смело делится с другими каждым своим впечатлением. Однако мы заговорились с вами, - прибавила она: - пора спать, прощайте. Они пожали друг другу руки и разошлись.

На другое утро мороз сменился оттепелью, и крупный дождь так и бил в оконные стекла. Филипп вместе с Гэем стоял у окна.

- Каково-то теперь у нас, в Рэдклифе, - говорил Гэй. - Не вышли-ли реки и ручьи из берегов? Я очень люблю наводнения. С гор несутся бешеные потоки, они ломают по дороге все, что попадется: деревья, заборы, дома; долины превращаются в озера, а горы делаются островами. Страшнее всего смотреть на потопленные леса: из воды торчат одне только косматые верхушки деревьев, а все прочее залило. Преживописное зрелище!

- Я слышал какую-то историю о том, как вы чуть было не утонули во время наводнения, - заметил Филипп. Правда это?

- Да, я порядком выкупался тогда, - смеясь отвечал Гэй.

- Видите-ли, - нэчал Гэй: - однажды я любовался, точно также как сегодня, на страшный разлив нашего ручья. Вдруг вижу, плывет бедный баран, блеет во все горло и борется с волнами. Я не выдержал, куртку долой и прыгнул в воду. Глупо я сделал, конечно; вода неслась с поразительной быстротой, а мне тогда только что минуло 15-лет. Силы то было меньше, баран был огромный и мне с ним сладить оказалось трудно; меня понесло к морю; я того и ждал, что нас разобьет о скалу; к счастью, прямо пред нами очутилось затопленное дерево, баран зацепился в его ветвях, а я схватился за сук и взлез на верхушку. Нас спас Тритон. Дерево, на которое я взгромоздился, дотого гнулось под напором воды, что я каждую минуту ждал, что вот, вот мы утонем. Я начал орать во все горло. Но никто не слышал моих криков, кроме Тритона, моей верной ньюфаундленской собаки; она бросилась ко мне на помощь с такой поспешностью, что я боялся, не потопила-бы она меня своей тяжестью. Я повязал ей свой носовой платок и приказал плыть обратно к Арно, зная, что тот поймет, что означает этот сигнал.

- Понял он? спросил Чарльз. - Долго вы его ждали?

- Не помню - мне казалось, что прошла целая вечность, пока не появилась спасительная лодка с людьми и с Тритоном, который весь дрожал от отчаяния. Меня нашли только по её милости, я потерял уже голос и был без чувств. Очнувшись, я увидал себя дежащим на траве, в парке; Мэркгам стоял подле меня, на коленях. - "Сэр, говорил он, если вам жизнь так дешева, жертвуете ею по крайней мере для спасения кого нибудь подостойнее, а не скверного, старого барана Фермера Гольта."

- Чтож, вам досадно было? спросила Эмми.

- Напротив, я очень обрадовался, услыхав, что баран принадлежит Гольту. Надо вам сказать, что ему, не задолго перед тем, очень крепко от меня досталось за то, что он бил нашу дворовую собаку, будто-бы пугавшую его овец, хотя я знаю наверно, что Стрелка никогда этого не делала.

- Остался баран жив? спросил Чарльз.

- Да, и чуть меня не забодал при первой же затем встрече.

- Решились ли бы вы спасти его вторично после такой неблагодарности? сказал Филипп.

- Не знаю, право. Мне в голову эта мысль не приходила.

- Надеюсь, что нам дали медаль от "Человеколюбивого общества", - заметил Чарльз.

- За что же мне? следовало дать Тритону, смеясь возразил Гэй.

Лора, заметив, что больной начинает придираться, переменила разговор и попросила Филиппа почитать им вслух. Тот предложил прочесть отрывок из одного сочинения, где находилось прелестное описание Сикстинской Мадонны Рафаэля.

Чтение увлекло слушающих. Каждый был занят своей заботой, один только Гэй, глаза которого были точно прикованы к Филиппу, не мог оставаться спокойным. Руки его были в безпрестанном движении. Он то вертел циркулем Лоры, то резал линейку, то дергал кости и с одушевлением вступал в спор по поводу некоторых выражений, которые встречались в книге, Раздался звонок к полднику. Чарльз попросил Филиппа передать ему книгу; тот слегка улыбнулся и подал ее.

- Как? Это по латыни написано? неужели ты не читал, а переводил? спросил больной. Твоя это книга?

- Да, моя, - отвечал Филипп.

- Дельная вещь, я желал бы узнать все её содержание. Недурно бы было кому-нибудь почитать мне ее вслух.

- Уж вы не на меня ли метите! сказал Гэй: - так я должен вас предупредить, что у меня по латыни очень неправильный выговор,

- Это-то мне и нужно. Учителей мне не искать, - заметил Чарльз, - а вот ученика еще не было.

Вся семья собралась в столовой. Дождь продолжал идти. Мистер Эдмонстон начал жаловаться, что он покончил все свои письма, а выйдти со двора нельзя. Остается одно, заключил он - составить партию на бильярде. Филипп, по обыкновению, разобьет меня в пух и прах, а одна из барышен пусть держит сторону Гэя; тогда партия будет ровная.

- Благодарю, я играть не буду, я не умею, сказал Гэй.

- Не будете играть? Да мы вас мигом выучим, как катать шары. Возьмите себе в учителя Филиппа, а я стану играть вместе с Эмми против вас обоих.

- Нет, благодарю, - повторил Гэй, весь вспыхнув: - я дал слово не играть.

- Кому? дедушке? - Неужели он считал эту игру вредной. Ведь мы даром играем. Верно вы не думали, что мы хотим вас обыграть?

- Конечно нет, - с живостью возразил Гэй: - но мне невозможно играть, уверяю вас. Я дал слово дедушке даже не смотреть на бильярд.

- Бедняга! он не даром связал вас словом, произнес вполголоса мистер Эдмонстон, но, встретив выразительный взгляд жены, мгновенно замолчал. Гэй задумался, потом вдруг точно очнулся и сказал:

- Я вам не мешаю, прошу вас, идите все играть.

Мистер Эдмонстон не заставил себе этого повторять и увлек Филиппа в бильярдную.

- Как я рада! сказала Шарлотта, сильно подружившаяся в последнее время с Гэем. - Вы теперь никогда не станете играть на глухом бильярде, в дождливые дни, а вместо того, давайте вместе бегать. Хотите играть в мяч, на лестнице?

Гэй до тех пор не ушел, пока не перенес Чарльза с кресла на диван и не уложил его там. Девочка, между тем, шепотом уговаривала Эмми идти с ними, но та, со вздохом сожаления, вспомнила, что она уже большая и что бегать ей неловко.

Громкий хохот, радостные крики, взвизгиванье и хлопанье мячей по лестнице невольно обратили внимание Филиппа.

- Какой еще ребенок этот Гэй! заметила Лора, служившая им маркёром.

Наконец дождик перестал. Густой туман покрыл всю землю. Филипп подговорил Гэя пройдтись немного, а Эмми с Шарлоттою затеяли игру в волан.

Было уже поздно, когда Чарльз, опираясь на руку Эмми, пробирался к себе на верх. Шарлотта несла за ними костыли, а мать помогала Лоре убирать её мольберт, чтобы идти всем одеваться к обиду. Дверь парадного крыльца впезапно отворилась, и оба Морвиля появились на нороге. Гэй, не снимая пальто, кинулся прямо на верх, к себе в спальню, и так хлопнул дверью, что эхо покатилось по всем комнатам. Дамы вздрогнули и вопросительно взглянули на Филиппа.

- Рэдклифский нрав, - отвечал он холодно, и нижная губа его слегка дрогнула.

- Что-ж это ты с ним сделал? спросил Чарльз.

- Ничего. Мы говорили об оксфордском университете; я ему советовал приготовиться к нему как слвдует, говоря, что его воспитание, до сих пор, была одна игрушка. Разве это называется учением, ходить два раза в неделю к какому то Потсу, доморощенному гению, который есть ничто иное, как искусный калиграф в коммерческой школе Мурорта? Правда, это вина не Гэя, но все-таки он очень отстал в науках от своих сверстников, и ему много мужно учиться, чтобы не провалиться на экзамене. Все это я сказал ему весьма осторожно, зная хорошо, с кем я имею дело; однако вы видите, какие вышли последствия.

- А что он тебе ответил? спросил Чарльз.

- Ровно ничего, надо отдать ему честь; но за то он самым свирепым образом шагал последнюю половину мили, и теперешняя его выходка есть финал истории. Жаль мне бедного малого, однако я вас прошу не обращать на эту сцену внимания. Чарли, хочешь опереться на мою руку?

- Право, обопрись, Эмми тяжело тебя вести - настаивал Филипп, делая движение вперед, чтобы насильно заставить его повиноваться.

- Чтобы ты уронил меня, как камелию, - едко заметил больной и, взяв костыль из рук Шарлотты, медленно начал взбираться на ступени, как бы торжествуя над тем, что он сзади задерживает Филиппа. Чарльз чрезвычайно любил дразнить его, хотя тот никогда не выказывал ни малейшого признака неудовольствия. Четверть часа спустя, кто-то постучал в дверь уборной.

- Войдите! сказала мистрисс Эдмонстон, сидевшая за своим маленьким столом. Появился Гэй с очень взволнованным лицом.

- Извините, если я вам помешаю, - сказал он кротко: - но мне нужно вам признаться, я вышел из себя потому, что Филипп вздумал мне давать советы, а теперь мне стало очень совестно.

- Что это у вас с губой? воскликнула мистрисс Эдмонстон. Он приложил платок ко рту.

- А разве еще идет кровь? спросил он. - Это у меня дурная привычка кусать губы, когда я злюсь. За дело! вот мне и клеймо за вспыльчивый характер.

Мистрисс Эдмонстон потребовала полной исповеди от Гэя, и тот откровенно передал ей, что его оскорбило страшно выражение Филиппа, будто его воспитание было ничто иное, как игрушка. - Это он дедушку задел! дрожащим голосом повторял Гэй, - и над мистером Потсом насмехался. Какое он имел право. Кто его просил учить меня? Я сам понимаю, что мне нужно серьезно готовиться к университету. Брани он меня, как хочет, но дедушку не смей трогать! Не смей он насмехаться над моими наставниками. - Однако, чтож это? я опять горячусь! с отчаянием сказал он.

- Полноте, успокойтесь! - утешала его мистрисс Эдмонстон. - Филипп желал вам добра, сам он воспитывался в общественном заведении, не мудрено, если он настаивает, чтобы и вы получили правильное, серьезное направление.

- Знаю, очень знаю, вот отчего мне и совестно. Опять я разгорячился, опять вышел из себя. Я один во всем виноват, право один!

- Ваше раскаяние есть уж первый шаг к исправлению; чем более вы будете бороться с собою, тем легче вам достанется победа.

- Бог знает, победой ли это кончится! задумчиво сказал Гэй, прислонившись к камину.

- Непременно! ищущие правды всегда достигают своей цели, - кротко заметила она, и Гэй повеселел. В эту минуту мистрисс Эдмонстон вызвали из комнаты. Раздался вдруг голос Чарльза:

- Гэй! вы здесь? Дайте мне вашу руку.

Гэй только теперь заметил, что дверь, ведущая к больному, во все время их разговора стояла растворенная настеж.

Чарльзу объяснение Гэя с матерью показалось чистой комедией; его радовало только то, что есть еще человек в доме, который ссорится с Филиппом, и потому, забыв о странных последствиях, могущих произойти от его слов, он начал поддразнивать Гэя.

- Эге! на свете то, кажется, больше трусов, чем я предполагал. Нашему мудрому кузену, к великому моему удивлению, не дали даже порядочного щелчка за то, что он суется с своими советами туда, куда его не спрашивают.

- Напротив, он дает советы именно тому, кому они необходимо нужны, - отвечал Гэй очень серьезно. Чарльз хотел было что-то возразить, но раздавшийся звонок к обеду прекратил их разговор. Больному стало досадно. Ему очень хотелось заставить Гэя высказаться при себе на счет Филиппа, но в то утро его приступ оказался совершенно неудачен. Гэй объявиль, что он не расположен откровенничать, и убежал одеваться.

Чарльз утешался мыслию, что Гэй не вышел еще из-под нравственной опеки, в которой его держали дома, и потому старается вести себя как умный ребенок; но взрывы его вспыльчивости ясно говорили, что характер у него далеко не детский.

- Рано или поздно, а он нам кашу заварит, потирая руки, говорил больной самому себе.

Еслибы Чарльз знал, какой драматический исход может произойти от распри между Гэем и Филиппом, единственным человеком в семье, советы которого приносили истинную пользу молодому Морвилю, он не дерзнул бы разжигать вражду между обоими молодыми людьми. Но праздный ум его искал всюду развлечения. Он готов был пуститься на всевозможные интриги, чтобы только увеличить оппозицию против Филиппа и произвести в доме волнение по поводу Гэя, который нравился ему все более и более, особенно после того, как Чарльз открыл, что тот далеко не пуританин по натуре.

он нарочно распространился о значении власти представителя дома Морвиль в Рэдклифе, рассказал, сколько надежд возлагает на него лорд Торндаль, ожидая, что он своим влиянием будет поддерживать правую сторону дела. Но он даром терял слова. Молодой наследник бросил ему в ответ несколько фраз, чрезвычайно холодным, равнодушным тоном, точно дело шло об Мароккской империи, и Филипп поневоле обратился к Лоре с другим своим разговором.

Как только дамы вышли из столовой, Гэй ободрился и заговорил первый с своим опекуном о том, что он чувствует в себе недостаток классического образования; что он находит нужным хорошенько обучиться, пока не вступит в оксфордский университет, и кончил тем, что просил указать ему по соседству какого-нибудь наставника, к которому бы он мог обратиться за уроками. Мисстер Эдмонстон вытаращил глаза и как будто испугался, точно Гэй просил его рекомендовать лучшого палача, чтобы отрубить ему голову. Филиппа это также сильно удивило, но он смолчал, подумав однако, что Гэй очень ловко поставил вопрос. Когда мистер Эдмонстон опомнился от сделанного ему сюрприза, началась переборка всех духовных лиц в околодке, и наконец по совету Филиппа, избран был мистер Лазсель, священник в Броадстоне, старый школьный товарищ Филиппа, и затем решили, что он будет занималься с Гэем несколько раз в неделю.

Когда дело уладилось, Гэй несколько успокоился; но в продолжении целого вечера он все-таки был сам не свой и просидел все время в любимой нише у окна, с книгою какого-то очень серьезного содержания в руках. Пение, разговор и даже роман "Тяжба", не интересовали его более. Шарлотта была как на горячих угольях. Она не сводила глаз с Гэя и Филиппа, открывала было рот, как бы желая что-то сказать, и затем снова притихала, а если вмешивалась в разговор старших, то очень не кстати. Перед самым сном, когда уже мистрисс Эдмонстон готовилась разливать чай, Лора занялась чтением, Эмми убирала стол Чарльза, а Филипп проверял с дядей счеты плута прикащика. В это время девочка очутилась подле Гэя и шепотом проговорила под самым его ухом: Гэй! простите, пожалуйста, если я вас спрошу... А мне очень хочется знать - сердиты вы на Филиппа или нет? Неужели вы поднимете старую вражду с ним?

- Какая тут вражда? спросил он, не понимая, о чем она толкует. Напротив, я очень обязан Филиппу.

- То-то же, - сказала девочка, умильно наклоняя голову, - а я думала, он вас побранил.

Гэй невольно засмеялся.

- Так он вас не бранил? повторила Шарлотта. - Конечно вы большой, этого нельзя с вами делать; но он, кажется, приставал все к вам, чтобы вы учились.

- Да, это правда; я на него за это разсердился, но теперь одумался и последую его совету.

Филиппу нужно было вернуться на следующий день в Броадстон; тетка его собиралась за покупками в город. Чарльзу нельзя было с ней прокатиться, потому что ей пришлось бы, может быть, запоздать, а больному трудно было сидеть долго в экипаже. Решили так: Филипп повезет тетку в фаэтоне сам, Гэй поедет вслед за ними, отдаст несколько визитов в городе, завернет на квартиру Филиппа, чтобы полюбоваться на его гравюру Сикстинской Мадонны, представится мистеру Лазсель, пока мистрисс Эдмонстон будет ходить по магазинам, и затем сядет править в фаэтоне, вместо Филиппа, и отвезет тетку домой. Приехав в город и покончив все свои дела, мистрисс Эдмонстон повезла Гэя с визитом к полковнице Дэн. В семье Эдмонстонов обыкновенно уверяли, что когда мама и полковница Дэн сойдутся, то у них только и толку что о достоинствах мистера Филиппа; сегодняшний вечер доказал, что домашние говорили правду. Мистрисс Дэн была добродушная, приветливая старушка, до страсти любившая Филиппа Морвиль и гордившаяся тем, что он служит в полку её мужа; она не могла удержаться, чтобы не рассказать гостям несколько случаев его доброты, ума и уменья вести себя с товарищами. Мистрисс Эдмонстон слушала ее с удовольствием, а лицо Гэя выражало самое живейшее сочувствие. Не успели они усесться в фаэтон, чтобы ехать домой, как мистрисс Эдмонстон тотчас спросила, познакомился ли Гэй с будущим своим учителем.

- Да, - отвечал Гэй: - мы начнем уроки с завтрашняго дня, и я буду ездить к мистеру Лазсель по понедельникам и четвергам.

- Это что-то скоро!

- Некогда мне терять время, я у вас веду слишком разсеянную жизнь. Пора мне опомниться. Эх! будет работа! сказал он, щелкнув со всего розмаху бичем.

- Конечно! сказал он: - вы еще моего характера не знаете; я страшно впечатлителен. Когда мне случается уйдти в свою комнату после веселого вечера, у меня голова кругом идет. Заняться ничем не могу. А ведь нельзя же мне сидеть взаперти целый день.

- Еще бы! - возразила, улыбаясь, мистрисс Эдмонстон: - мы хоть вам и родные, но у вас все-таки есть общественные обязанности в отношении к нам. Что делать, видно мы уж такой опасный народ.

- Нет, пожалуйста, не перетолковывайте моих слов. Вы тут совсем не виноваты. Я такой разсеянный, что на меня действует малейшее развлечение.

- Вся беда в том, что вы дома вели затворническую жизнь; вам нужна перемена; не избегайте ни развлечений, ни общества: это два необходимых условия для развития человека. Если же вы находите, что такого рода жизнь действует слишком сильно на ваше воображение, работайте над собой: тогда вреда никакого не будет.

- Вы ошибаетесь, милый Гэй, для нравственной борьбы человека нет определенного времени. Вся жизнь наша есть ряд искушений. Таков уж общественный закон. Борьба необходима; вы не можете отклоняться от трудных обязанностей, ради своего спокойствия. Если скромная наша домашняя среда заключает в себе предметы, раздражающие ваше воображение, повторяю опять - боритесь сами с собой. Не забудьте, что ваше положение в свете потребует сильной воли над собой; соблазны, предстоящие вам в будущем, так велики, что вам с этих же пор необходимо приучать себя быть твердым и готовым на всякую борьбу.

- Да, - отвечал Гэй: - мне давно следовало бы об этом подумать и серьезно заняться своим образованием, вместо того, чтобы бить баклуши целый месяц. Будь у меня потверже характер, ничего бы этого не случилось. Я надеюсь, по крайней мере, что теперь у меня будет довольно работы.

- О! нет! я обожаю Гомера и считаю Георгики Виргилия безподобной поэзией. Но меня мучит то, что меня заставят долбить грамматику и засадят за изучение греческих корней, просто беда!

- Кто прежде учил вас? спросила мистрисс Эдмонстон.

- Мистер Потс, - отвечал Гэй: - очень умный человек; он воспитывался в простой школе, правда, но потом крепко учился и очень был рад получить место профессора в Коммерческой академии в Мурорте, где воспитывались племянники Мэркгама. Это была славная голова; терпеливый до нельзя; немудрено, он был вышколен трудовой жизнью и при этом страшный охотник до чтения. Когда мне минуло девять лет, я ездил к нему в Мурорт три раза в неделю. Он сделал из меня все, что мог; мы с ним многое прочли, и он с наслаждением занимался мною. Еслибы Филипп знал, что перенес этот человек, какой у него безподобный характер, у него язык не повернулся бы говорить об нем с неуважением.

- Я вам тогда же сказала, что Филипп сомневается в одном, чтобы наставник, не учившийся сам в высшем учебном заведении, был в состоянии подготовить вас к тому общественному положению, к которому вы предназначены.

- Ах! воскликнул Гэй: - дорого бы я дал, чтобы мистер Потс присутствовал при прениях Филиппа с мистером Лэзсель, на счет какого-нибудь лексикона, или чтобы он послушал, как они толкуют о корнях слов или декламируют выдержки из древних греческих писателей. Стоит закрыть глаза, сейчас представятся два старые, ученые мужа в очках и длиннополых сюртуках табачного цвета.

- Право, - сказал Гэй: - чем я ближе вглядываюсь в Филиппа, чем чаще вижу его, тем более удивляюсь ему. Что у него за библиотека! почти все наградные книги, какие богатые переплеты!

- Да, это его слабость. Он каждую хорошую книгу покупает не иначе, как в дорогом переплете. А гравюру его видели?

- Мадонну Рафаэля? Видел. Прелесть, что такое. Я не могу забыть выражения лиц двух ангелов. Чистая невинность; одно размышляющее, другое восторженное.

- Знаете ли что, - заметила мистрисс Эдмонетон: - у вас иногда бывает точно такое выражение, как у ангела, который постарше.

- Да, он её любимец.

- Не даром же его все так обожают. Чем больше его знаешь, тем более к нему привязываешься. Не смейтесь надо мною, я не увлекаюсь, я просто от него в восторге, - сказал Гэй, заметив, что мистрисс Эдмонстон улыбается.

- Я не смеюсь, - возразила та ласково: - но меня удивляет восторженность ваших чувств. Вы не поверите, как мне приятно слышать, что моего племянника так хвалят.

- Немудрено, - продолжал Гэй: - он истинный герой по самоотвержению; ваш муж рассказывал мне, как много он пожертвовал своим сестрам, думая составить их благосостояние.

она сама занялась его воспитанием, и он привязался к ней всей душой. Я полагаю, что впоследствии, Филипп не только не придавал никакой важности своей жертве, но, напротив, радовался, что может хотя несколько вознаградить заботы сестры о себе. Отказавшись от всего наследства в пользу обеих сестер, он был в восторге, что оне не выедут из Стэйльгурста, и что это облегчит несколько их сиротство. Но тут Фанни заболела и умерла, и затем Маргарита вышла замуж за доктора Гэнлей, лечившого сестру. С матерьяльной точки зрения это замужество могло считаться, пожалуй, и выгодным. Доктор был человек почтенный, с большой практикой и очень богатый; но он гораздо старше жены, далеко ниже её по уму и образованию и, как кажется, человек неверующий. Одним словом, Маргарите Морвиль очень можно было бы обойтись без подобного замужества, потому что, по милости брата, она и без того была совершенно обезпечена.

- Отчего ж Филипп не препятствовал её браку?

- Он страшно возстал против него, но где же было 19-тилетнему брату сладить с 27-милетней сестрой? По всему видно, что её упорство задело его за живое. Бедного малого сильно перевернуло, как от этого обстоятельства, так и от смерти Фанни, которую он нежно любил. Кроткая была девушка. Он точно разом потерял обеих сестер и домашний угол.

- Но ведь Филипп, кажется, теперь только что возвратился от мистрисс Гэнлей. Значит, он ездит к ней.

он всегда возвращается от них мрачный и грустный. Мы всячески стараемся заставит его забыть родной Стэйльгурст и считать своим домом Гольуэль.

- Кто? Филипп? Нет, он со всеми сдержан, кроме Маргариты. Со времени её замужества он сделался положительно замкнут. Вот отчего он так строг к другим и недоверчив. Это всегдашнее следствие разочарования в любви и в дружбе. А Маргарита своим замужеством нанесла сильный удар его молодому сердцу.

- Благодарю вас за все, что вы мне об нем рассказали, сказал Гэй. - Я теперь лучше понимаю характер Филиппа и буду смотреть на него совсем иначе. Должно быть, страшная вещь обмануться в любимом человеке. Воображаю, что он перенес.

Мистрисс Эдмонстон очень была рада, что ей удалось, повидимому, расположить Гэя в пользу Филиппа, и с этого дня она еще более полюбила Гэя.