Наследник имения Редклиф. Том третий.
Глава III.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наследник имения Редклиф. Том третий. Глава III. (старая орфография)

ГЛАВА III.

Не достигнув еще совершеннолетия, прожив замужем всего четыре месяца, бедная Эмми очутилась вдовою. Ей в первые минуты трудно даже было сообразить, что с ней случилось. Она помнила одно, что Гэй теперь счастлив и спокоен, а o своем личном горе она как будто забыла.

Анна со страхом следила за лэди Морвиль. Ей казалось, что это временное равнодушие должно разразиться чем нибудь ужасным. В комнате царствовала мертвая тишина. Вдруг, издали раздались какие-то глухие крики, стоны, рыдания, и Эмми вскочила с кресла.

- Это Филипп! сказала она: - я пойду к нему. Схватив молитвенник в красном переплете, который она машинально взяла на постели у покойного мужа, Эмми пошла вниз.

Всю эту ночь Филипп не мог заснуть ни на минуту. Разговор с Гэем разбил его совершенно. Он плакал как ребенок, чувствуя, что Гэй, которого он невольно оклеветал, сделался жертвою своего самоотвержения к нему. Не смотря на это, Филиппу как-то не верилось, чтобы положение Гэя было безнадежно, он утешал себя мыслью, что кризис совершится так же благополучно, какъу него, и что Гэй встанет. Доктор, видя его скорбь, поддерживал в нем эту надежду. К утру он забылся, не надолго впрочем, и когда Арно явился его одевать, то Филипп начал его торопить, боясь, чтобы его не позвали к Гэю. На верху все было тихо, Филипп приписывал эту тишину тому, что больной вероятно заснул. Анна и Арно думали тоже самое, но когда прошло уже несколько часов и тишина не нарушалась никаким звуком, на них напал ужас и они решились постучаться в двери спальни и войдти туда. Филипп не знал что делать от волнения, он выглянул в корридор и вдруг услыхал от проходящих страшное слово: е morto!

- Он умер, Эмми овдовела, моя казнь свершилась! застонал он и, судорожно рыдая, упал на кровать. Эмми нашла его в этом положении и, ласково нагнувшись над ним, сказала:

- Филипп, перестаньте! довольно! Не плачьте так сильно! Видя, что он не слушается и только махает рукой, чтобы она его оставила в покое, Эмми начала уговаривать его уже построже и довела наконец до того, что Филипп приподнял голову с подушки и сел, продолжая однако плакать.

- Посмотрите, узнаете ли вы эту книгу? сказала Эмми, указывая ему на красный молитвенник, который она держала в руках. - Гэй всегда по нем молится (она не могла еще привыкнуть говорить о нем в прошедшем времени).

- Это книга моего отца, - воскликнул Филипп. - Отец! отец! Если бы ты жил, не то бы было!...

- Полноте, друг мой, - кротко перебила его Эмми. - Все теперь кончено, все должно быть забыто! и она вкратце передала ему описание последних минут Гэя. - Он скончался как праведник, - сказала она, - и я надеюсь, что Господь примет его душу в святые Свои обители.

Они долго разговаривали вполголоса и на Филиппа отрадно подействовала эта задушевная беседа.

Спустя несколько времени, на пороге комнаты появился Арно; он в смущении не решался заговорить первый. Эмми догадалась в чем дело и, подойдя к нему, шепотом спросила:

- Когда назначена церемония?

- Завтра, милэди, - отвечал Арно, не поднимая глаз. - Духсовенство разрешило положить тело на общем кладбище. Брат мистера Морриса здесь, он желает узнать, как вам угодно будет...

- Сейчас я сама переговорю с ним, - отвечала Эмми, не желая вмешивать прислугу в это дело.

- Пустите меня, - прервал ее Филипп: - я вместо вас переговорю обо всем.

- Благодарю вас, но погодите, вы ведь не знаете о чем говорить, - остановила его Эмми.

- Виноват, я не сообразил! сказал Филипп, схватив себя за голову.

- Покойник желал быть здесь похоронен.... начала Эмми. Филипп не дал ей кончить и зарыдал.

Решено было совершить погребение на заре следующого утра, чтобы не нарушать празднования собора Св. Михаила, дня столь чтимого в Италии. Все хлопоты по этой части были возложены на Арно и на мистера Морриса. Отпустив последняго, Эмми удалилась в комнату, где лежало тело её дорогого мужа. Вид спокойного, красивого лица Гэя, казалось, придавал ей новые силы. Она посвятила весь этот день Филиппу, вспоминая завещание мужа - беречь его. В сумерки Филипп крепко заснул. На Эмми напала невыразимая тоска. Она в первый раз почувствовала всю силу своей потери.

Вдруг, громкий стук колес раздался на улице; к дому подъехала карета. - Это наши! подумала Эмми и тотчас же послала Анну вниз, с приказанием попросить мистрисс Эдмонстон пожаловать прямо к ней. - Скажите мама, что я слава Богу хорошо себя чувствую, - сказала она горничной: - пусть она не тревожится.

Отец и мать вошли вместе. Перед ними стояла та же Эмми, которую они не видали почти четыре месяца.

- Тише, не разбудите Филиппа! проговорила она, протягивая им обе руки.

Мистер Эдмонстон хотел было вспылить, но не выдержал, расплакался, обнял дочь и потом отвернулся, закрыв лицо платком, и начал бегать по комнате. Жена его испуганно вглядывалась в Эмми, ожидая, что та заплачет при виде их, но, к удивлению её, молодая женщина с невозмутимым спокойствием начала упрашивать отца ходить потише и вполголоса говорила: - Папа! папа! не стучите пожалуйста, Филипп нехорошо себя чувствует сегодня.

- Да ну его, этого Филиппа! быстро возразил мистер Эдмонстон. - Скажи, как ты-то себя чувствуешь, душечка моя?

- Я слава Богу, здорова, благодарю вас, - отвечала Эмми. Не смотря на эти уверения, мать её сильно тревожилась, вполне сознавая, что горе дочери слишком велико, чтобы можно было обнаруживать его слезами. Она убедила Эмми лечь с ней в одной комнате, но до этого явился еще Арно за приказаниями, и Эмми, стоя с ним в корридоре, поручила ему, как можно осторожнее разбудить капитана Морвиля, и объявить, что мистер Эдмонстон с супругою приехали, но что они советуют ему покойно ложиться спать, а свидание отложить до следующого дня. - Постарайтесь, Арно, - прибавила Эмми: - чтобы он не слыхал, когда завтра понесут тело. Хорошо бы было, если бы он спал тогда.

Мистрисс Эдмонстон с нетерпением ожидала конца этих переговоров и отправилась с Эмми на верх. Оне вдвоем вошли в маленькую комнату, где на низенькой кровати, лежало тело умершого Гэя.

- Посмотрите, какой красавец, - заметила Эмми, грустно улыбнувшись.

- Тебе не следует сюда часто входить, - сказала мать.

- Да я только молиться сюда прихожу, - робко возразила Эмми.

- Душа моя, тебе всякое волнение вредно. Последствия могут быть очень дурные. Зачем же рисковать собою, милое дитя мое.

- Вам-то, мама, не следовало бы сюда ходить, ведь горячка прилипчива, я и забыла. Пойдемте отсюда. Она взяла часы мужа со стола и отправилась с матерью в спальню. Там она завела часы, попросила мать раздеть ее; послушная как дитя, она легла в постель. Об Гэе она мало говорила, но лежала долго не смыкая глаз и наконец упросила мать улечься, говоря, что ей тяжело видеть ее подле себя, в такую позднюю пору.

На разсвете следующого утра мистрисс Эдмонстон проснулась и не могла опомниться от ужаса. Перед нею стояла Эмми, в полном венчальном своем наряде.

- Не пугайтесь, мама, - сказала она кротким голосом: - у меня все цветные платья: другого, кроме этого, у меня нет.

- Душа моя! тебе бы совсем не следовало ходить, - заметила мать.

- Кладбище тут недалеко. Мы часто ходили с ним туда гулять. Если бы я чувствовала, что это для меня вредно, я бы не пошла. Но мне так хочется! Ведь сегодня Михайлин день, помните, как мы о нем мечтали. Говоря это, Эмми не пролила ни слезинки.

Странную картину представляли английские похороны среди итальянской природы. Белая простыня, накинутая на гроб вместо покрова; белый наряд вдовы, все это придавало церемонии вид детского погребения. Снеговые вершины гор, едва окрашенные багряной зарей, и легкия облака белого пара, подымавшияся клубом из разселин скал, - составляли рамку грустной, но вместе прелестной картины. Впереди всех, почти рядом с гробом, шла Эмми, опустив длинный белый вуаль на лицо. За нею следовали родители, горько плакавшие о живой больше, чем об умершем. Шествие заключали Анна и Арно, оба убитые горем. Гроб ноставили в углу кладбища, там, где отведено было место для иноверцев. После непродолжительной, но полной выражения молитвы, тело предали земле. В продолжение всей церемонии, Эмми, по совету матери, сидела на пне, находившемся подле самой могилы; скрестив набожно руки, она жадно вглядывалась в последний раз в милые черты, и когда наконец гроб опустили и начали засыпать могилу, она встала. Вдруг из-за деревьев показалась длинная, бледная фигура. Шатаясь от слабости, задыхаясь от волнения, Филипп спешил к месту похорон и видимо боялся опоздать.

Эмми тихо подошла к нему, взяла его за руку и взглянув прямо ему в лицо, ласково проговорила:

- Все кончено, пойдемте лучше домой!

Точно ребенок, повинующийся няне, больной не ответил ни слова и, опираясь на руку Эмми, медленно повернул назад.

Эдмонстоны не верили своим глазам. Слабая, кроткая Эмми подчинила своей воле гордого Филиппа! Как только вся семья собралась дома, молодая женщина откинула вуаль с лица и, уложив Филиппа на диван, строго заметила ему. "Ложитесь и не вставайте сегодня. Мама почитает вам вслух". Мать хотела что-то возразить, но она повторила то же самое, прибавив: "А меня оставьте ненадолго одну". Отца она увела в соседнюю комнату, куда минут через пять принесла целую кипу бумаг.

- Вот завещание его. - сказала она. - Прочитайте и скажите, что я должна делать по нем. Вот письмо к Мэркгаму, а другое письмо к мистеру Диксону, будьте так добры, папа, отправьте их по адресу и припишите что нибудь, каждому от себя. Приготовив отцу все нужное для письма, Эмма вырвалась на свободу и заперлась у себя в комнате. На долго мистрисс Эдмонстон выпала тяжкая обязанность. Филиппу, по возвращении домой, сделалось дурно и он пролежал очень долго без чувств. После этого у него разболелась голова и тетка принуждена была скоро удалиться, чтобы оставить его в покое. Но пока он был в обмороке, мистрисс Эдмонстон пришлось ухаживать за ним одной; сердце тянуло ее к дочери; на Филиппа ни она, ни муж её не могли смотреть равнодушно, тем более что его письмо с объяснением не застало уже их в Гольуэле, и они оба не знали что Гэй умер, примирившись с ним совершенно. Но движимая чувством долга, мистрисс Эдмонстон подала ему нужную помощь, и когда он, жалуясь на страшную головную боль, пожелал остаться один, она поспешила уйдти к Эмми. Та, в свою очередь, боялась даже много говорить с матерью, чтобы не увеличить её горя. Весь этот день прошел в страшном напряжении сил со всех сторон Эмми пролежала, почти не двигаясь, с библией в руках, вплоть до вечера. Мистер Эдмонстон что-то все суетился и, скрыпя сапогами, часто ходил по корридору взад и вперед, видимо озабоченный какими-то соображениями. Филипп чувствовал себя так дурно, что не вставал совсем с постели. Мистрисс Эдмонстон переходила от одного к другому и искренно страдала, сознавая, что она нигде существенной пользы не приносит. Филипп видимо тяготился её услугами, и она сама избегала вступать с ним в разговор.

Ночь привела все в порядок. Больной спал крепко и проснулся гораздо свежее, чем накануне. Первый вопрос его был о здоровье Эмми. Мистрисс Эдмонстон начала осторожно подготовлять племянника к свиданию с её мужем. - Он придет к тебе по делу, - прибавила она. Слова эти напомнили Филиппу, что он наследник Рэдклифа, что все препятствия к его браку с Лорой отстранены, и что все эти удачи куплены смертью Гэя. Не легко ему было затушить свое внутреннее страдание и голос совести, упрекавший его во многом. Собравшись с духом, он однако встал, оделся и, сев на диван, начал ждать дядю. Мистер Эдмонстон сильно был взволнован; о Лоре он уже не собирался говорить, но его страшило объяснение с Филиппом, из-под нравственного влияния которого он никак не мог освободиться.

При входе дяди в спальню, Филипп сильно сконфузился и старался приподняться с дивана.

- Не нужно, не нужно, - остановил его мистер Эдмонстон с чувством собственного достоинства. Лежи смирно. Боже мой! До чего ты переменился! воскликнул он, вглядываясь в исхудалую фигуру племянника и в его измученное страданиями лицо. Тебя порядком перевернуло, как видно. Лучше ли теперь?

- Благодарю, теперь мне лучше, отвечал больной.

- Ну, так поговорим о деле, если можешь. Вот оно - то есть завещание покойного Гэя. Пересмотри его хорошенько, и скажи свое мнение. Ведь это твое дело.

Филипп протянул было руку, чтобы принять от дяди бумагу, но тут началось для него истинное испытание. Мистер Эдмонстон повел издали речь о каких-то непредвиденных обстоятельствах, о "надежде на будущее" и проч. Кончилось тем, что он объявил, что Эмми должна разрешиться от бремени весною. Филипп боялся одного - объяснения на счет его отношений к Лоре, и потому, услыхав результат путанной дядиной речи, он вздохнул свободно и произнес: - Слава Богу!

- Вот это дело! воскликнул мистер Эдмонстон, поняв это "слава Богу", но своему. Значит, ты согласен, что было бы жаль, если бы имение перешло в младшую ветвь. Ценю такое благородство! Чтож делать! прибавил он, заметив смущение племянника, на то была воля Божия, что я его не застал в живых. Завещание сделано не совсем правильно. Душеприкащицей назначена Эмми, вместо меня; впрочем, ты не безпокойся, мы можем вполне доверять друг другу, и потому воля покойного будет свято исполнена.

Завещание было действительно написано рукою Арно, на простом листе бумаги; свидетелями были поставлены братья Моррис, а бумага сама помечена 29-м сентября, при этом число было написано другим почерком, какой-то слабой, дрожащей рукой. Эмми и Мэркгам назначались душеприкащиками. В случае рождения ребенка, Эмми предоставлялась полная власть над всем движимым имуществом. Если бы родился сын, Филипп должен бы был получить 10 т. ф.; если же дочь, то он вступал во владение всем недвижимым имуществом, за исключением тех вещей, которые бы лэди Морвиль пожелала выбрать для себя.

Филипп пробежал мельком все пункты, касавшиеся законных наследников. Он тревожно искал того, что огненными буквами врезалось в его сердце: "Завещеваю после себя выдать 5 т. ф. Елисавете Уэльвуд, - писал покойник. - Долги дяди Себастьяна прошу выплатить сполна. 1 т. ф. оставляю дочери его, Марианне Диксон, а все прочее имущество, принадлежащее лично мне, завещеваю жене моей".

Филипп молча передал дяде бумагу назад, и опустил голову на подушку, как бы после сильного утомления.

- Ведь Эмми еще не совершеннолетняя, - начал снова мистер Эдмонстон запинаясь. - Как ей быть душеприкащицей. Мне, что-ли, ее заменить?

- Ей скоро минет 21 год, - усталым голосом произнес больной.

- Не ранее как в январе. Кто ожидал, чтобы ее так скоро постигло горе. Еще в прошедшем мае месяце... ах! что это я наделал, вскричал он, увидав, что лицо Филиппа помертвело и что он рыдая закрыл его руками.

- Виноват! Я не хотел тебя разстроить. Кто там, мама, скорее, сюда! суетился бедный старик.

Эмми провела весь этот день в уединении; она утром ходила одна на кладбище, а вечером выразила желание пить чай с отцом и с Филиппом. Мать была очень удивлена таким вниманием к больному.

- Гэй завещал мне беречь Филиппа, - сказая Эмми.

- Я нахожу, что он не стоит такой заботливости с твоей стороны, - возразила мать. - Если бы ты все знала....

- Я знаю все, мама. Вы верно на Лору намекаете? простите его, он сильно раскаевается. Ведь вы его письма не получили? Каким же образом вы все узнали?

- Да, писал. Он признался Гэю во всем и при нем еще написал к вам письмо. Гэй вложил в его конверт письмо от себя. Как он ждал вашего ответа!

Это объяснение примирило тетку с племянником и она обещала подготовить мужа к прощению его. Эмми хорошо понимала, что должен был выстрадать Филипп во все это время, и потому она употребила все усилия, чтобы поддержать мать в её добром намерении. Вечер, по милости Эмми, прошел очень спокойно. Её голос, ласки, - все действовало умиротворяющим образом на вспыльчивого отца. Самая наружность её, в настоящее время, имела в себе что-то детское; глядя на это прелестное личико, с гладко причесанными волосами, едва прикрытыми вдовьим чепчиком, на маленькую фигуру, облеченную в глубокий траур, каждый, не только что отец и мать, не мог бы оставаться к ней равнодушным. Мать особенно тревожилась за здоровье Эмми и настаивала, чтобы поскорее уехать из Рекоары. Эмми отговаривалась то утомлением, то шитьем траурных платьев, но наконец должна была уступить настойчивому требованию мистрисс Эдмонстон. Филиппа тетка подговорила заранее, чтобы и он с своей стороны советовал Эмми уехать, и тот поспешил исполнить её требование, хотя при одном воспоминании о разлуке с Эмми им овладевала тоска. Однако, он не поддался в этом случае голосу сердца, и начал серьезно убеждать Эмми ехать в Англию, говоря, что и он сам собирается скоро отправиться на остров Корфу, тем более что, по совету докторов, морское путешествие должно было принести ему пользу. Горько было Эмми разставаться с дорогой могилой и вообще с местом, где она провела последние счастливые дни с своим мужем; но чувство долга, сознание, что она не должна удерживать отца и мать в долине, где такой вредный климат, а главное, мысль, что Чарли нельзя оставлять так на долго одного, все это вместе примиряло ее со скорым отъездом, и она согласилась ехать в Англию, но с условием, чтобы Арно остался при Филиппе.

Арно был так сильно привязан к лэди Mopвиль, что согласился только на время служить Филиппу, говоря, что он приедет в Гольуэль, как только капитан отправится в море.

Время шло, а мистер Эдмонстон, под разными предлогами, все отстранял свое объяснение с Филиппом. Видя, что дело не подвигается вперед, а день общого разставанья приближается, Эмми, переговорив с матерью, решилась сама объясниться с капитаном и утешить его обещанием, что она будет постоянно писать к нему из Гольуэля.

страдания изнуряли его еще хуже чем физическия, но он страдал молча, ежедневно ожидая решения своей участи.

Настал день отъезда. Филипп вздумал было сам укладывать свои вещи, но дотого ослабел, что тетка отправила его лежать в гостиную. Через несколько времени к нему в дверь постучалась Эмми. Она вошла одетая в первый раз в полный траур. Длинное креповое, черное платье придавало её худенькой фигуре еще более детский вид. Она держала в руке ветку каштанового дерева, последнее воспоминание о Рекоаре.

- Филипп, я пришла к вам с маленькой просьбой, - сказала она, входя в комнату.

- Все, что хотите, все сделаю, - грустно отвечал он.

- Переведите мне следующую надпись по-латыни: здесь на памятниках все латинския надписи.

"Гэй Морвиль, из Рэдклифа в Англии. Скончался накануне дня собора Св. Михаила, 18--, на 22-м году от рождения."

"Чаю воскресения мертвых и жизни будущого века".

- Передайте эту бумагу Арно, - сказала она, - и прикажите поставить на могиле крест, но здешнему обычаю.

- Хорошо, - отвечал Филипп: - благодарю вас за поручение. Но если вы позволите, я изменю немного надпись: "Нет большей сей любви, как если кто положит душу свою за други своя" {Ев. от Иоанна,

- Понимаю, - сказала Эмми: - но он сам не желал бы иметь такой громкой надписи.

- Но чтож это я вам советую, - горько возразил Филипп. - Стою ли я быть другом! Нет, Эмми, нет. Велите лучше вырезать текст: "Если враг твой жаждет, подай ему пить, потому что через это ты собираешь угли горящие на главу его". Ах! у меня от них голову жжет! проговорил он, схватив себя за лоб.

- Полноте, возразила Эмми: - муж мой всегда считал вас искренним своим другом.

После этого объяснения, Филипп сделался спокойнее. Эмми подала ему молитвенник его отца и предложила ему написать на первой странице свое имя, ей на память. Пока он медленно выводил слова, Эмми робко спросила его, будет ли он с ней переписываться?

- Непременно, если вы позволите, - отвечал он вздохнув.

- Как! они ничего не знают? тревожно воскликнул Филипп.

- Нет, им все известно. Садитесь и выслушайте. Лора до того горевала, когда пришло известие о вашей болезни, что мама вырвала у ней почти признание.

Затем Эмми очень осторожно, но в точности передала ему все дело, и успокоила его, сказав, что Чарли так умел уговорить отца, что тот Лоре вида не подал, что сердит на нее.

- Они простили ее! Слава Богу! Эмми, вы сняли камень с моей души. Как я рад, что она все сказала! Ваши отец и мать дотого добры, что я даже за себя уже не так теперь боюсь, - проговорил Филипп.

- Простите нас вы, Эмми, - возразил глухим голосом Филипп: - а за других уж я тогда отвечаю.

- Тс! ни слова, - возразила молодая женщина: - мы вместе выстрадали столько, что не можем уже быть чужими друг другу. Забудем прошлое, пишите ко мне почаще, и уведомьте, куда мне отвечать.

- Как! Вы

- Полноте, друг мой! кротко заметила она и, взяв его за голову, прибавила: - А что, болит она у вас?

- Не болит, а ломит от думы, - со слезами отвечал Филипп. - Вы, он, - которого я не понял, которого я оклеветал, ваша разбитая жизнь, потерянное счастие, его смерть из-за меня: - все это горящие уголья, которые совсем меня сожгли. Не под силу мне такой тяжкий крест.

- Ваше раскаяние искупило все, - тихо проговорила Эмми. - Господь не взыщет на вас более, вы довольно уже вынесли все это время. Припишите на молитвеннике сегодняшнее число. Этот день будет для меня всегда памятен.

- Хорошо, - отвечал он: - а вы напишите тут же тот текст, помните, который вы сказали мне однажды:

- Эмми, все готово! объявила мистрисс Эдмонстон, входя в комнату. - Пора ехать, Филипп, прощайте! сказала она торопливо, как бы желая избегнуть дальнейшого объяснения с ним.

Муж её еще более заспешил. Он вбежал, по обыкновению с шумом, пожал руку племяннику, пожелал ему хорошого пути и скорого выздоровления и убежал на крыльцо. Одна Эмми простилась с ним по-дружески и, чтобы скрыть слезы, опустила вуаль на шляпку.

Филипп сдедил, пока они все трое уселись в экипаж, и светлая ласковая улыбка Эмми служила ему большой отрадой в тяжкую минуту разлуки.

- Увижу ли я ее когда-нибудь! со слезами произнес он, возвращаясь в свою одинокую квартиру.