Наследник имения Редклиф. Том третий.
Глава X.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наследник имения Редклиф. Том третий. Глава X. (старая орфография)

ГЛАВА X.

Мистер Эдмонстон давно уже обещал своей матери, привезти к ней, в Ирландию, меньшую доч Шарлотту. Они бы успели навестить старую лэди еще прошлой осенью, но болезнь Гэя задержала их отъезд. Вскоре после крестин Мэри Морвиль, из Ирландии пришло письмо от сестры мистера Эдмонстона, с просьбою поскорее приехать, потому что бабушка видимо начинает слабеть в силах. В семье поднялись толки, кому ехать. Приглашение было прислано отцу и Шарлотте, вместе с Буяном. Чарльз уверял, что сестре без разрешения Буяна никуда отлучиться нельзя, вследствие того, что он вольничал над нею как хотел, и потому пуделя решили взять. Лору очень упрашивали Килькораны остановиться у них в доме, пока её родные будут гостить у бабушки. Ей также необходимо было разсеяние и потому её отъезд был решен с первого слова.

Оставалось покончить вопрос, ехать или не ехать мистрисс Эдмонстон в Ирландию? Муж и свекровь сильно желали этого. Чарльз и Эмми начали держать их сторону, опираясь на то, что им вдвоем будет очень хорошо в Гольуэле. Чарльз давно уже твердил матери, что она скорее вредит Эмми своими излишними заботами о её спокойствии, а вовсе не приносит ей пользы, и что ей непременно нужно самой отдохнуть после всех тревог и безсонных ночей, проведенных у постели дочери. Призвали доктора на совет, и тот убедил добрую мать, позволить себе маленькое развлечение, то есть совершить путешествие в Ирландию.

- Чарльз доказал уже вам, - говорил Майэрн, - что он может легко обойтись без вашей помощи, зачем же вам баловать его?

Вследствие совета доктора, мама решилась наконец ехать, но она взяла наперед слово с него и с Мэри Росс, что они еженедельно будут присылать ей подробные бюллетени о здоровье оставшихса детей и внучки.

Началось общее укладыванье; в день отъезда мистрисс Эдмонстон поплакала, как водится, надавала дочери кучу полезных советов на счет малютки Мэри и, простившись с сыном, со слезами уселась в карету.

Чарльз сказал правду. Им с сестрой отлично жилось вдвоем. Они молчали, сколько хотели, занимались чтением, изредка прокатывались в фаэтоне, и брат давал полную свободу Эмми лежать, сидеть наверху или внизу, не допытывансь безпрестанно, отчего она грустна, почему мало ходит и т. д.

Тишина в доме и полнейшая независимость в действиях благоприятно подействовали на лэди Морвиль. Она все чаще и чаще сидела с братом в гостиной, охотнее выезжала с ним кататься, а по вечерам принималась даже рассказывать ему разные впечатления, вынесенные ею во время путешествия с мужем, заграницей. Чарльзу так были приятны эти беседы, что он их охотно предпочитал тем вечерам, когда Россы приходили к ним, пить чай. Дочь Эмми составляла всю его радость. Она была плотная, живая девочка, глядевшая на него своими большими глазами так весело, что нельзя было не смеяться при её появлении.

Сходство маленькой Мэри с отцом делалось с наждым днем поразительнее, а её улыбка дотого наноминала улыбку Гэя, что Чарльз нарочно употреблял все средства, чтобы почаще смешить ребенка. Он возился с нею по целым часам и почти не спускал ее с своего кресла или дивана. Таким образом дни проходили за днями, а брат и сестра почти не замечали отсутствия прочей семьи. "Будьте покойны насчет нас, - писал Чарльз к матери: - мы веселы, здоровы и Эмми, кажется, останется очень довольна, если в Гольуэле не будет шумно в то время, когда настанет годовщина кончины её покойного мужа. Пожалуйста, не спешите возвращаться домой!"

Эдмонстонам и без того пришлось зажиться в Ирландии долее, чем они хотели. Бабушка дотого сделалась дряхла, что мысль о разлуке с сыном, невесткой и внучатами, которых она думала видеть в последний раз в своей жизни, разстраивала ее до болезни. Килькораны, в свою очередь, так обрадовались Лоре и Шарлотте, что не выпускали их из дома. Словом, об отъезде в Гольуэль никому не давали и заикнуться. Шарлотта преуморительно описывала брату различные ирландския сцены, и Мэри Росс помирала от хохоту, слушая чтение её писем. "Мистер Фидлер, - писала Шарлотта: - учитель братьев Эвелины, точно такой наружности, как она его описывала; это единственный образованный человек, с которым можно говорить здесь, с удовольствием".

- Представьте себе, - заметил Чарльз: - дерзкая девчонка толкует еще об разговорах с образованными людьми? Смотрите, пожалуйста, как она заважничала!

- Вот что значит приучить себя с детства к хорошему обществу, - заметила Мэри.

Дня два спустя после этого, Чарльз и Эмми отправились в Броадстон, на почту. На имя его и сестры получено было два письма.

- А-а! - это от Шарлотты! воскликнул Чарльз, взглянув на свой конверт. - А к вам, милэди, смею спросить, кто пишет?

- Ко мне пишет Мэркгам, - отвечала Эмми: - кажется, о делах, я после прочитаю его письмо. Посмотрим, что пишет Шарлотта?

- Шарлотта делается непозволительно резка на язык, - заметил Чарльз смеясь, пробегая глазами первую страницу: - нам нужно ее хорошенько проучить за это. - Послушай только, что она пишет. "Последняя наша новость та, что верный Ашат, наскучившийся странствовать по морю Средиземному без благочестивого Энея, вышел в отставку из военной службы и получил какое-то место при посольстве, в Германии. Лорд Килькоран пригласил его погостить к себе, и мы с кузиной Мабель решили, что это недаром. Он выбрал очень удачное время для гощения, зная, что у него на глазах будет прекрасный образчик влюбленного; жаль, что тебя, Чарли, нет со мною, а то, когда Филипп приедет, мне придется сообщить мои впечатления одному Буяну. О приезде Филиппа, покамест, ничего не слышно, он никому ничего не пишет, даже и к Лоре, вследствие чего она, бедная, начинает сильно тревожиться. Напиши, не слыхал ли ты чего об нем? В последнем письме своем, он извещал нас, что парламент распущен и что он едет недели на три, покрайней мере, в Рэдклиф."

- Посмотрим, не пишет ли чего Мэркгам об нем, - с живостью сказала Эмми, просматривая наскоро письмо управляющого. - Так и есть, в конце он говорит: "Мистер Морвиль находится здесь уже недели с две и, как кажется, не совсем здоров. С первого дня приезда он не выходил из дома по случаю страшной головной боли; она лишила его даже возможности заниматься делом. Больной не принимает никаких советов. Я навещаю его ежедневно, считаю своим долгом не оставлять его в таком положении, на руках прислуги. Очень может быть, впрочем, что мое присутствие ему несовсем приятно". Бедный Филипп! - заключила грустно Эмми: - он не вынес одинокой жизни в Рэдклифе.

- Верно он через силу работал, - сказал Чарльз. - Ведь он у нас, в последнее время, видимо поправился.

- А ему очень видно плохо, если он даже к Лоре ничего не пишет, - продолжала Эмми. - Нужно поскорее написать к Мэркгаму и разспросить его поподробнее, чем именно Филипп болен.

Через несколько времени пришло известие из Рэдклифа, что мистер Морвиль, вследствие страшной головной боли, лежит недвижимо целые дни на диване, не спит, не ест и все молчит. За доктором не позволяет послать, а домашния средства ему не помогают. Посторонних никого не велено принимать: лорду Торндалю и мистеру Ашфорду и тем было отказано. Старик Мэркгам почтительнейше просил родственников мистера Морвиля поспешить приехать и снять с него тяжкую ответственность за жизнь больного.

- Гм! Это плохо! значительно произнес Чарльз.

- Доктор Майэрн давно уже опасался, чтобы он не заболел горячкою в воспалением в мозгу, - заметила Эмми. - Верно так и случилось. Бедная сестра! Хоть бы она или мама были подле него, оне бы его разговорили. Каково будет Филиппу одному лежать в горячке! Жаль, что он не у нас! Я бы теперь вознаградила его вполне за прошлое наше бегство из Италии. Я готова сама ехать в Рэдклиф.

- В самом деле? спросил, с удивлением брат. Коли так, возьми меня с собой, если я тебя не очень обременю. Меня дорога не утомит, а вот только с девочкой-то нам как быть?

- Еще бы! меня мама разбранит, если мы пустимся в дорогу, не спрося нашего оракула, - смеясь возразил Чарльз.

Они условились, с каким поездом выехать, где переночевать в Лондоне, и, отправив нарочного к доктору, послали по письму к матери в Ирландию, и в Рэдклиф к Мэркгаму. Последнему Эмми дала приказание приготовить комнаты для их приезда, назначив последний срок для этого - вечер следующого дня. Она поручила ему также, как можно осторожнее передать мистеру Морвилю известие об их намерении лично его навестить. К завтраку явился доктор.

- Страшные дела творятся на белом свете! лукаво заметил ему Чарльз, поздоровавшись с ним. - Знаете ли вы, доктор, какое предложение сделала мне сия лэди? Она предлагает мне ехать вместе с нею, ухаживать за больным. Что вы скажете на это?

- Это единственное средство для спасения мистера Морвиль, - отвечал задумчиво доктор. - Он выбился из сил, работая в парламенте, поселился один в Рэдклифе, где у него столько грустных воспоминаний: немудрено, если у него откроется воспаление в мозгу, а тогда уж дело кончено, больной его не перенесет. Поезжайте к нему, если хотите; он теперь хуже ребенка и не будет знать, чем себе помочь. Но неужели ваш план - не шутка, не минутная прихоть? спросил он, улыбаясь. Ему было странно вообразить, чтобы такая слабая, изнеженная женщина, как Эмми, да еще с грудным ребенком на руках, решилась пуститься в дорогу под защитою полубольного калеки Чарльза, который не мог сделать шага без костылей.

- Мы ни мало не шутим, доктор, - возразил очень серьезно Чарльз: - мы только трусим немного за ребенка Эмми.

- Чего тут трусить? Вы верно не посадите мисс Мэри сзади кареты, - сказал доктор: - а путешествие в теплое время для детей очень здорово, нужно только уметь с ними обращаться.

Эмми побежала при этом случае на верх, полюбоваться на свое сокровище.

- Вот одно из совершенств природы! заметил с улыбкой Чарльз, посмотрев молодой женщине вслед. - Нам надо похлопотать, доктор, чтобы и она у нас окрепла и пополнела, а то я, право, боюсь, чтобы дорога ее не утомила.

Переговоры кончились тем, что доктор условился с Чарльзом о дне их выезда и обещал быть в назначенный час на станции, чтобы усадить их в вагон.

Начались хлопоты и сборы в дорогу. Эмми распоряжалась в доме, на правах вице-королевы: она приготовила все нужное для Чарльза, написала несколько писем, уложила в ящик портрет Гэя и спрятала его сама в чемодан, и за несколько часов до отъезда выбрала еще время сходить в деревню, проститься с больной Алисой.

Ровно через два дня после этого, с наступлением вечера, лэди Морвиль и Чарльз Эдмонстон въехали в лесистую долину Рэдклифа. С тех пор как они в Мурорте из вагона пересели в карету, брат не произнес ни слова; он боялся нарушить молчание бедной своей сестры, которая все время сидела, повернув голову к окну, и с видимым волнением вглядывалась в те места, где, казалось, еще витал дух её покойного мужа. Каждая тропинка, в её глязах, носила на себе следы Гэя. Вот церковная башня, училище с двумя большими. окнами, стены парка, откуда виднелись верхушки деревьевь, словом, все те места, о которых Гэй так много ей рассказывал.

- Ах! вот идет и сам Мэркгам! - вскрикнул вдруг Чарльз, увидев старика управляющого, который спешил на встречу кареты. Эмми высунулась немного из окна и кивнула ему головой. Мэркгам подошел к самым дверцам кареты и, держась за ручку её, шел все время рядом, пристально вглядываясь на маленькое существо, спавшее на коленях лэди Морвиль. Лошади шли очень тихо.

- Ну что, каков наш больной? - спросила Эмми.

- Все в том же положении, - отвечал управляющий. - Он приказал сам себе поставить пиявки, и так ослабел, что на ногах не мог держаться.

- Помогли ли пиявки?

- Совсем нет. Хорошо, что вы пожаловали, а то плохо бы кончилось. Он может теперь в библиотеке.

- Приготовили ли вы его к нашему приезду? - спросила Эмми.

-- Я хотел было доложить ему об этом, сегодня утром, - отвечал Мэркгам: - но он был дотого слаб, что я не решился начать говорить с ним. Если бы вы не уведомили, что приедете, я бы дал знать мистрисс Гэнлей.

Карета подъехала к главным воротам. Замок Морвиль оказался огромным зданием темно-красного цвета, с башнями и выступами. Вся его наружность носила на себе печать чего-то мрачного, но величественного. Чарльз искренно удивился, что покойный Гэй говорил с таким увлечением о Рэдклифе, смахивавшем скорее на крепость, чем на жилой дом. Карета стала. Мэркгам попросил гостей выйдти, говоря, что стук колес по мощеному двору произведет такой гром, что больной испугается. Арно бросился помогать мистеру Черльзу; Эмми передала свою дочь Анне, а сама отправилась прямо к Филиппу, вместе с Мэркгамом. Они вступили в огромную приемную залу, всю обитую резным дубом. Из одной её двери, ведущей в небольшую гостиную, светился приветливый огонек; все прочия комнаты были заперты.

- Доложите мистеру Морвиль, что я приехала, - довольно смело сказала Эмми, видя, что Мэркгам колеблется.

было разобрать, что около стены стоит большой диван с кучею белых подушек, и что на диване, вытянувшись во весь рост, лежит больной.

-- Гм! - кашлянул предварительно Маркгэм. Сэр! - произнес он потом внолголоса: - лэди Mopвиль приехала и...

- Филипп! здравствуйте, я здесь! - сказала Эмми и, не дожидаясь его ответа, выступила вперед.

Больной не пошевельнулся. - Вы пришли сюда, чтобы жечь меня медленным огнем? спросил он тихо.

Эмми вздрогнула от ул;аса и повторила. - Здравствуйте! мне жаль, что вам так худо!

Филипп вдруг очнулся и произнес совсем уже другим голосом: - Эмми! это вы? - затем он приподрялся и сел. - Как высюда попали? - спросил он радостно.

- Мы сейчас приехали, - ласково отвечала Эмми, целуя его в голову. - Нас уведомили, что вы очень больны, мы решились взять вас штурмом. Чарльз, я и ваша маленькая крестница приехали к вам, с визитом.

- Как! Чарльз также с вами? закричал больной, вскакивая с дивана. - Где он?

- Его ведут сюда, - сказала Эмми, и вместе с Филиппом отправилась в приемную. Больной хозяин встретил дорогого гостя с улыбкой и сам повел его в маленькую гостиную, где яркий огонь камина и свет от лампы в первый раз осветили его согбенную фигуру. Эмми испугалась, взглянув на это лицо, покрытое мертвенной бледностью; на эти волосы, сбившиеся войлоком от постоянного лежания и во многих местах уже поседевшие; все черты лица больного носили на себе следы страшных страданий. Эмми показалось, что Филипп даже в Рекоаре выглядел лучше. Он начал их разспрашивать подробно, когда они выехали, где останавливались ночевать и, наконец, обедали ли они? Эмми просила его не безпокоиться, говоря, что мистрисс Дру обо всем уж похлопочет. - А вам нужно прилечь, Филипп, - сказала она, когда больной опять схватился за голову. - Ложитесь тут на диван и не двигайтесь. Я прикажу сейчас подать чай, переоденусь, посмотрю, что девочка моя делает, и приду опять сюда. Чарли, настой, чтобы он лег, - заключила она, уходя.

Спустя несколько минут, она сама принесла ему подушки из библиотеки, подложила их под голову больного и, убедившись, что ему покойно, удалилась к себе в комнату.

Филипп лежал недвижимо, с закрытыми глазами. Чарльз боялся шевельнуться, чтобы не потревожить его, и, сидя в покойном кресле, невольно задумался. Все, что делалось вокруг него, казалось ему сном. Комната, где они находились, была когда-то назначена Гэем для будущей молодой его супруги. Мебель, книги, картины, рояль, все было изящно, свеже и напоминало характер гольуэльского дома, но вместо здорового, веселого Гэя, который вечно пел или насвистывал что-нибудь про себя, перед Чарльзом лежал теперь больной, измученный страданиями, 27-ми-летний старик. Все прошлое так явственно прадставилось воображению Чарльза, что ему даже почудились шаги Гэя в корридоре, послышался его голос, его смех, и он очень обрадовался, когда больной заговорил. Эмми все это время хлопотала у себя на половине. Она вместе с старушкой экономкой устроила для брата покойную спальню, покормила свою дочь, уложила ее спать, и затем, с бьющимся от волнения сердцем, начала осматривать ту комнату, которую Гэй назначил для нея. Все было именно в том виде, в каком он ее оставил, и Эмми с любовью останавливалась перед каждой вещью, выбранной и купленной для нея мужем.

В этот вечер гостиная мрачного рэдклифского дома имела какой-то необыкновенно привлекательный вид, особенно когда Эмми принялась разливать чай за круглым столом, а брат её и Филипп подсели туда же. Больной с большим аппетитом выпил несколько чашек чаю, и удивлялся, отчего это ему сегодня так есть хочется. Все они разошлись очень рано, потому что Эмми боялась, чтобы на Филиппа не подействовало волнение насгоящого вечера.

На следующий день брат и сестра, разсуждая о том, какие средства употребить для облегчения Филиппа, не могли никак решить что написать доктору Майэрн об нем. Из сведений, собранных Чарльзом, оказалось, что доктор Больтон очень опасается воспаления в мозгу и что больной теперь в таком состоянии, что его может спасти только тщательный уход и постоянное развлечение.

- Хорошо, что мы сюда приехали! заметила Эмми тревожным голосом: - он бы не вынес болезни.

Она в этот день не пустила Филиппа в библиотеку, а уложила его в маленькой гостиной и старалась всячески разсеять его.

Мистрисс Ашфорд с нетерпением ожидала чести быть представленной лэди Рэдклиф. Ее приняли в этот же день, Эмми очень сконфузилась при виде её и почти ничего не говорила в первую минуту, но за то, когда оне вдвоем ушли в её спальню и молодой матери пришлось показывать гостье своего ребенка, смущение её исчезло и она приветливо пригласила мистрисс Ашфорд принести к ней крестника, горячо благодарила ее за внимание к себе и, желая что-то прибавить, расплакалась.

Вернувшись домой, мистрисс Ашфорд рассказывала своему мужу, что мистер Морвиль очень плох, как ей показалось, "Хотя лэди Морвиль и убеждена, что он скоро поправится, поживя с ними, но мне что-то не верится, - говорила она. - Сама лэди Морвиль такая маленькая, худенькая, мне даже странно себе представить, как она могла понравиться человеку с таким энергическим характером, как покойный сэр Гэй. Пока я сидела в гостиной, она все время почти молчала, говорил больше её брат. Вот кто тебе понравится, - прибавила она, - это мистер Эдмонстон. Ему 23 года и он калека, но что у него за приятное, выразительное лицо! Какой он умный! Немудрено, если сэр Гэй любил его до обожания.

- Напротив, она мне очень понравилась, но куда же этому ребенку - женщине стоять во главе Рэдклифа. Она преловкая, кроткая и я, пожалуй, готова согласиться, что ее можно сильно полюбить. Людям с сильным характером именно такия-то женщины и нравятся.

Пред обедом Чарльз настоял, чтобы Эмми пошла непременно подышать чистым воздухом, и она с радостью собралась идти гулять одна, имея тайное намерение осмотреть все любимые места Гэя. К великому её удивления, Филипп предложил ей идти в месте с ним, и они вдвоем отправились прямо на берег залива. Наконец-то Эмми стояла перед морем, о котором так часто вздыхал её милый Гэй. Эти скалы, волны, лес вдали, самый ветер, ласкавший её лицо и волосы, - все дышало им, все напоминало его! Она с трудом оторвалась от знакомой ей, по описанию, картины и опомнилась лишь тогда, когда Филипп во второй раз предложил ей осмотреть конюшни и выбрать какого-нибудь понни для того, чтобы Чарльз мог кататься в кабриолете. Подходя к дому, Эмми не могла не улыбнуться, увидеве, как старый Мэркгам, воображая, что его никто не видит, взял маленькую Мэри с рук Анны, которая вынесла девочку погулять, и начал ласкать ее, приговаривая что-то про себя. Заметив лэди Морвиль и Филиппа, старик сконфузился и поспешил сдать ребенка с рук на руки, няне. Он украдкой обтер слезы, крупными каплями катившияся по его морщинистому лицу, и пошел на встречу лэди Морвиль. Мэркгам не верил своим глазам. Больной, слабый Филипп точно переродился в эти два дня: он окреп и видимо оживился. Когда Анна поднесла ему дочь Эмми, он так нежно поглядел на нее, что с этой минуты старик-управляющий окончательно с ним примирился. Он пришел к убеждению, что мистер Морвиль точно также, как и он сам, считает дочь Гэя развенчанной королевой.

Со времени приезда Эмми и Чарльза, жизнь Филиппа в Рэдклифе совершенно изменилась; он ежедневно поправлялся в силах, много гулял, спал крепко и однажды решился даже сам приписать несколько строк в письме Эмми к Лоре. По вечерам он иногда позволял себе читать своим гостям вслух, а утром не иначе катался с Чарли, как правя сам лошадью.

Что касается Эмми, то она целый день была занята: то хозяйством, то чтением, то прогулками с своей малюткой. Она чаще всего носила ее на берег моря; и девочка вскоре начала прыгать и ползать. Щеки её зарумянились, она немного загорела от морского ветра и еще более стала напоминать отца. Эмми долго не решалась раскрыть фортепиано, приготовленное для нея Гэем. Улучив как-то свободный час, она попробовала отпереть инструмент; но, пробежав руками по клавишам, вскочила со стула и в первый раз горько заплакала. Ей было тяжело слышать звуки, так живо напоминавшие ей пение Гэя, и она несколько времени боролась с собою, пока её малютка дочь, страстно любившая всякую музыку, не заставила ее переломить себя. Впоследствии Эмми нарочно приносила девочку в комнату, где стояло фортепиано, и играла для её забавы по целым часам.

своих нрогулок.

Не одной Эмми жилось привольно в Рэдклифе. Чарльз чувствовал себя также очень хорошо; он искренно сошелся с Филиппом во время своего двух-месячного пребывания у него в гостях. Оба молодые человека читали, работали и катались, постоянно вместе. Пока головные боли Филиппа не допускали его до серьезных дел, Чарльз неутомимо исправлял должность его секретаря и бухгалтера. Его так это приучило к делу, что впоследствии он сам радовался, видя, как много пользы он приносил своему двоюродному брату. Чарльз с гордостью возседал на своем диване, окруженный счетными книгами, и с любопытством читал газеты, где приводились в пример красноречивые речи почтенного депутата из Мурорта.

Молодых людей встретили с распростертыми объятиями, и пока Филипп ходил с лордом отцом по парку, дамы окружили Чарльза и засыпали его вопросами о семье Килькоранов, куда их Джемс поехал недавно гостить. Зная очень хорошо, что именно кроется под формою простодушного вопроса, Чарльз потешил себя тем, что поддразнивал барышень, описывая им прелести и достоинства лэди Эвелины.

Возвращаясь в кабриолете домой, он со смехом передавал своему двоюродному брату, какие маневры употребляли сестры Торндаль, когда дело до шло до Эвелины.

- Слышал, но он мне это сообщил по секрету, и потому я не считал себя в праве передавать это другим, - отвечал Филипп, и они оба замолчали, не желая продолжать щекотливого разговора. Через два дня после этого пришло письмо от Шарлотты с известием, что Эвелина отказала Торндалю. "Бедный мистер Торндаль, писала она, уехал от нас сегодня утром с носом. Вчера у него были длинные конференции, окончившияся повидимому неблагополучно, потому что вечером, как мне показалось, он употреблял неестественные усилия, для того чтобы показаться веселым. Мабель никак не может выпытать от Эвелины причины отъезда молодого человека. Спросили бы меня: я знала бы что отвечать".

- Шарлотта, кажется, подозревает что-то, - сказал Чарльз: - и я уверен, что она не ошибается. - Эва превлюбчивая, и если она отказала Торндалю, это значит, что у нея сердце занято. Кстати, я предчувствую, что предмет этой страсти - учитель!

- Джорж Фильдер! Не может быть! - воскликнул Филипп.

- Разве ты не помнишь, как каррикатурно она его описывала? - заметила Эмми.

Филипп недоверчиво улыбнулся.

- Да, смейся, - возразил Чарльз. - Вы, красавцы, не поймете никогда, что такое интересное безобразие. Сердце женщины чрезвычайно прихотливо. Попомните мое слово, она любит учителя.

Этот разговор очень взволновал всех троих. Они стали ожидать с нетерпением новых известий, и, наконец, пришло письмо от самого Джемса Торндаль. Филипп прочитал его про себя и вздохнув, заметил громко: Бедный Торндаль! Ева не знает, кого она отнвргла!

Эдмонстоны не упоминали ни одного слова об Эвелине в своих письмах к Чарльзу и к Эмми, но Шарлотта прислала какое-то особенно торжественное послание, вовсе не похожее на прежния шутливые, насмешливые свои письма, так что зоркий глаз брата немедленно угадал, что в Ирландии кроется какая-то тайна.

"Милая моя Эмми. Тебя очень удивит и вместе огорчит одно известие, которое я должна тебе сообщить. Дело вышло пренеприятное, но Шарлотте нужно отдать честь, что она выказала в нем много скромности и твердости характера. Начну с начала, чтобы ты поняла все яснее. Вероятно, до тебя дошли уже слухи, что Джемс Торндаль был здесь с намерением сделать предложение Эвелине. Мы все удивились, когда узнали, что причиной отказа была её любовь к учителю Фильдеру. Оказалось, что они дали друг другу слово несколько недель тому назад, далеко до предложения Торндаля, и не только дали слово, но даже были помолвлены друг с другом. Вообрази себе, Эвелина оправдывается тем, что она последовала примеру Лоры! В доме пошло смятение. Лорд Килькоран взбесился от негодования; с бедной лэди Килькоран сделались нервные принадки; учителя удалили из дому и отправили в Англию; Эва рыдала день и ночь, и после нескольких сцен, по наружности успокоилась. Мы ее все очень жалели, зная, что ее увлекли ум и познания мистера Фильдера, так как она была ох природы слишком развита для пустой домашней своей сферы. Лора очень ее поддерживала своими наставлениями, и лэди Килькоран умоляла, чтобы мы не уезжали подольше. Это все случилось недели три тому назад. Эва видимо образумилась, и я собиралась уже писать к тебе извещение, что мы через неделю будем дома. Вдруг, ко мне в вомнату вбъгает Шарлотта, вся бледная, испуганная, и объявляет, что Эвелина и Фильдер собираются бежать и тайно обвенчаться. Она шла от бабушки пешком, по боковой тропинке, желая догнать Буяна, который свернул с большой дороги, и каково же было её удивление, когда она встретилась лицом к лицу с Эвой, идущей под руку с учителем. Чарли может хорошо себе представить, какой взгляд на них бросила Шарлотта! Нежная пара сконфузилась, хотела чем-то извиниться, но Шарлотта твердо объявила им: что будь, что будет, а она передаст это лорду Килькорану! Те начали ее пугать славами изменница, шпион и проч., но она стояла на своем, говоря, что ее будет судить мама. Они попрооовали убедить ее тем, что влюбленные всегда так поступают, ставили ей Лору в пример, но тут уж Шарлотта не выдержала. "Я, мама, слышать не могла, что они поминают сестру, сказала она мне, - и потому я им резко объявила, что тот, кто искренно и честно любит, тот не станет прибегачть ко лжи; я им сказала, что они никогда не будут в состоянии понять, чего стоила любовь Лоре и Филиппу, и потому они не должны сметь употреблять во зло имени тех людей, которые несравненно выше их!" Какова смелость! Видя, что ее ни чем не возьмешь, Эва начала ее умолять о помиловании, прося обождать только один день, но тонкая Шарлотта смекнула не хуже Чарли, что они собираются венчаться. Она тут же объявила им, что дает им право называть ее, как они хотят, но что им не следует решаться на необдуманный шаг, в котором они могут раскаяваться целую жизнь. Шарлотта расплакалась не хуже Эвы и, прибежав домой, передала мне все, слово в слово. Вы можете себе представить, каково было нам всем в этот день. Шарлотта положительно заперлась с свою комнату из страха встретиться с кем бы то ни было. Кончилось тем, что лорд Килькоран, нашумев всласть, решился спасти дочь от скандала, согласился принять мистера Фильдера, и жениха с невестой обвенчают здесь, 6-го декабря. Чем будут жить молодые - неизвестно. Килькораны стараются показать вид, что они довольны, и упросили нас, ради чести нашей семьи, присутствовать на свадьбе. Бедная лэди Килькоран так убита, что мне жаль ее оставить. Как тяжело нам жить, по этому случаю, здесь в доме, я тебе рассказать не могу. Жду - не дождусь, как бы поскорее ворнуться в свой Гольуэль, к тебе, моя Эмми, и к Чарли.

Это письмо ошеломило Филиппа как громом. Ему никогда не приходило в голову, чтобы неосторожный его поступок мог служить пагубным примером для других.

Он успокоился не ранее, как отправив самое дружеское письмо к Торндалю, который уехал прямо в Германию, не заглянув даже домой. Как только свадьба у Килькоранов кончилась, мистрисс Эдмонстон назначила день своего приезда домой. Решено было так, что Филипп уедет в Гольуэль вместе с своими гостями и не вернется более один в Рэдклиф, и потому за день до отъезда, он переговорил с Эмми обо всем, что касалось устройства в доме для будущей его жены. Лэди Морвиль попросила его только уступить ей фортепиано, на что Филипп с радостью согласился.

Простившись со всеми решительно, лэди Морвиль с дочерью, брать её и Филипп тронулась в путь, сопровождаемые благословениями всех жителей Рэдклифа. Они переночевали в Лондоне и на следующий день, вечером, дружная семья, постарому, собралась вокруг дивана Чарли, которого дорога несколько утомила. Мать едва верила своим глазам, смотря на сына: так он пополнел, похорошел и так ловко обходился без чужой помощи. Эмми также поправилась от морского воздуха. Одна Лора не повеселела и даже видимо избегала Филиппа. По вечерам каждый усаживался на любимом своем месте, и богатство новых впечатлений придавало общему разговору чрезвычайно много живости. Шарлотта смеялась больше всех по обыкновению и смешила других своим искусством рассказывать, но при одном имени Эвелины она умолкала и краснела. Недаром молодой девушке шел уже 16-й год!

Вечером Лора долго сидела у Эмми в спальне и поверяла ей, по обыкновению, свое горе. Она с самого начала была посвящена в тайну любви Эвелины к учителю и потому только не решилась ее выдать, что та опиралась на её пример, говоря, что Филипп и она поступили точно также.

вдвое больше, если бы я в первое же время открылась во всем матери и спасла бы его от страданий, да и Ева не испортила бы своей будущности, не имея дурного примера на глазах! То-ли дело ты, душа моя! ты была другом, опорой Гэя; ты вполне заслужила его доверие, потому что ты первая научила его бороться с собой, ты первая подала ему пример смирения!

будет.

Действительно, на следующее утро, Лора призналась своему жениху, что она была за-одно с Эвелиной, и что она ее не выдала по трусости характера.

- Мы с тобой сами виноваты, если наша жизнь испорчена, милая моя Лора, - сказал со вздохом Филипп. - Я тебя приучил смотреть на мои слова как на закон, ты поддалась мне, а я во зло употребил твое доверие, я испортил твой характер, убив твою волю. Суди меня строже чем себя, я за дело наказан. Но теперь все прошло, а что прошло, того не воротишь, будем же стараться жить теперь иначе, будем искать поддержки не в нас самих, а в том, кто смелее нас.

После этого разговора, между женихом и невестою установились более ясные отношения, и Лора начала себя даже считать теперь счастливее, чем в то время, когда она любила Филиппа слепой, пристрастной любовью.