Заложник.
Книга первая. Стефен Орри.
Глава VII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Заложник. Книга первая. Стефен Орри. Глава VII. (старая орфография)

VII.

Не для одного только Стефена имела важное значение перемена в жизни малютки Михаила Кудрявчика: его усыновление повлекло за собою большие перемены в семейных условиях Адама Фэрбрезера.

Двадцать четыре года прожил он со своей женою, женщиной резкой и своевольной, в наружном согласии, умея уступать ей в мелочах и мириться с шероховатостями её довольно сухого нрава. Её энергии он был отчасти обязан тем, что был избран в вице-губернаторы; она съумела отчасти убедит его, что это даже полезно для его же детей, и он подчинился необходимости оставить свое любимое независимое занятие - земледелие. Руфь также иногда поступалась кое-какими мелочами, чтобы не нарушать домашняго мира, но такого безобразия, такого потворства лентяям и гнусным бабам, как усыновление ребенка из этой среды, зараженной пороком, - она не могла и не хотела снести! Внутренняя рознь между Адамом и его женою обозначилась теперь резко и определенно и уже не проходила до конца их жизни.

* * *

Между тем малютка Кудрявчик сжился с новой обстановкой и в один год изменился к лучшему до неузнаваемости. Он располнел, оживился; счастливое выражение не сходило с его свежого, чрезвычайно привлекательного личика; он с утра до вечера прыгал по всему дому и щебетал, как птичка; его ласка очаровывала всех, и даже враждебно настроенная м-сс Фэрбрезер не могла оставаться совершенно равнодушной к ней.

Прошел еще год, прошел и другой. Дети подростали, и уже с такого нежного возраста стала заметна разница в их нравах и наклонностях. Гриба была женщиной в миниатюре: быстрая, требовательная, тщеславная и впечатлительная. Михаил, мальчик положительного и самоотверженного характера, был кроток и терпелив; но иногда у него, как у настоящого мужчины, прорывались вспышки неудержимого гнева.

Минул еще год - и маленьким друзьям пришлось разстаться. Герцогиня, однажды на прогулке, обратила внимание на смуглую красавицу-девочку, гонявшуюся за бабочками на лугу, при дороге. Она загляделась на здоровое, оживленное личико Грибы, на её быстрые движения, полные силы и веселья, и ей пришло за ум, что эта малютка была бы хорошей и полезной подругой её собственной крошке, бледненькой, хилой и вялой в своих одиноких играх и забавах. И в самом деле: не пара же восьмилетней герцогине её старушка-гувернантка!

Несколько дней спустя, герцогиня Этольская посетила губернаторский дом; она особенно обласкала Грибу и подарила ей чудную светлую шляпу с пышным и длинным пером. И в этот раз (как прежде самому герцогу) Адам наотрез отвечал отказом на предложение герцогини увезти в себе его малютвудочь. Но, как и тогда, практическия соображения и увещания жены сделали свое дело. Скрепя сердце, он дал свое согласие; но что испытывало его бедное сердце, когда он говорил об этом с дочерью, и передать трудно!

- А что, деточка моя, Гриба, очень бы ты хотела видеть Лондон? - спросил он девочку, которая вся ликовала от восторга.

- А разве я там все, все увижу? И экипажи, и верховых с амазонками, и девочек, разодетых в шолк и в бархате?

- Пожалуй, что и увидишь.

- О! - только и могла всплеснуть руками восьмилетняя девица, все еще не оправившаяся от восхищения иметь новую шляпу с большим пером!

Темные глазки малютки засверкали от радости, а в глазах отца отразилась глубокая печаль.

- Но ведь ты знаешь, Гриба: туда с тобой нельзя никому: ни Михаилу, ни папе, ни маме...

Губки девочки сжались; она недовольно нахмурилась... но не надолго: как весенняя тучка, промчалась минутная грусть по её оживленному личику, и оно, как ясное солнышко, все засияло на встречу будущим удовольствиям.

- Ступай, моя деточка, бегать! - грустным голосом сказать ей отец, и Гриба, легкомысленная, как настоящее дитя, поспешила воспользоваться этим разрешением, чтобы бежать поделиться с Михаилом своей важной новостью.

За последнее время Кудрявчик свел дружбу со стариком-перевозчиком О'Киллэ, который иногда давал ему для прогулки своего осла. Кудрявчик как раз собрался учить уму-разуму этого почтенного четвероногого и, с этой целью, для большого удобства, уселся на него без седла. Засучив рукава, сняв сапоги и чулки, Кудрявчик закинул их на веревочке себе за спину и у самого моста гнал своего осла в воду; но старикъ0осел упрямился, мальчик сердился...

В эту критическую минуту явилась Гриба, сияющая, в новой шляпе. Торопливо и сбивчиво она сообщила своему другу, что уезжает туда, в столицу, где все, все так чудесно, - где она увидит и нарядных девочек, и экипажи, и амазонок... и такую "кучу" всего хорошого!

Лицо мальчика, сначала выражавшее только любопытство, вытянулось, и он молча следил глазами за движениями своей любимой подруги, когда она, поглощенная новыми для нея интересами, вытягивала вперед шейку, чтобы в воде увидеть на себе свою чудную шляпу и длинное пушистое перо.

- Да, да; и я тоже буду ходить в бархате и в шелку; буду носить чудные новые шляпки, все с перьями, и кучу, кучу всего такого чудесного! - восторгалась она. - И... ну, не говорила ли я тебе, что уж когда-нибудь да явится за мною фея?

- Нашла тоже о чем говорить, глупенькая! - перебил ее Кудрявчик.

"с ними" буду играть, а не с "мальчишками"!.. Вот тебе!..

- Очень мне нужно!.. Глупая!.. Убирайся куда хочешь! - не выдержал мальчик и, в волнении, чтобы скрыть свое горе, принялся немилосердно погонять своего злополучного осла.

Теперь-то, совершенно неожиданно для себя, и добился Михаил, чего хотел: испуганный градом палочных ударов, осел, как бешеный, бросился в воду, но до того стремительно, что мальчик потерял равновесие и свалился. Выкарабкался Кудрявчик из воды благополучно, но с его волос и с платья текли холодные ручьи. На берегу стояла побледневшая, остепенившаяся Гриба, и мальчик с горделивым кивком головы презрительно прокричал ей:

- Ну, глупая! Неужто ты думала, что я утонул? Ну? чего-ж ты стоишь, не уходишь? Ступай, если собралась уезжать!

Как ни хороша была шляпа с пером, но и она не могла отвлечь внимание девочки от такого оскорбительного равнодушия. Она надула губки и, опустив головку, проговорила как-то скороговоркой:

- Кто ж тебе сказал, что мне все равно? Разве я тебе говорю, что мне все равно?

Но Гриба настаивала на своем.

- Еслиб ты уезжал от меня, я бы так плакала, так плакала!.. - и усиленно моргая, чтобы сдержать готовые хлынуть слезы, девочка бегом бросилась прочь.

- Я не такой дурак, чтоб заливаться слезами! - крикнул Михаил ей в догонку, но её уж и след простыл.

- Гриба!.. Гриба!..

- Гриба!.. Гриба!..

Но девочка так и не вернулась. А через полчаса она уже сидела в коляске, рядом с герцогиней, и безутешно рыдала: