Заложник.
Книга вторая. Михаил "Кудрявчик".
Глава XVI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Заложник. Книга вторая. Михаил "Кудрявчик". Глава XVI. (старая орфография)

XVI.

"Дорогая Гриба! - писал он. - Очень мне стыдно, что я так давно не писал вам, - твоему отцу и тебе. С моей стороны это невежество по отношению в тебе и неблагодарно по отношению к нему. Не хочу быть к себе несправедливым и потому не стану хвастать достоинствами, которых во мне нет: я бы солгал, еслибы вздумал утверждать, что ни на минуту не переставал думать о вас. Нет, я не такой хороший я не такой чувствительный человек, и не хочу казаться лучших, нежели в действительности. Последния четыре-пять лет у меня не прошли, а промелькнули - до того деятельную и разнообразную жизнь пришлось мне вести. За это время, я был поглощен заботами и хлопотами (о чем - скажу далее) я н раз подвергался опасности совсем позабыть своих старых друзей; но, все-таки, самые отрадные из моих воспоминаний были связаны с вами, с далеким временем моего детства и юности; моя самая светлая надежда была - когда-нибудь вернуться к вам! Прости же мне, дорогая, и выслушай от меня вкратце историю моего пребывания здесь, в Исландии.

"Уезжал я туда собственно не с целью закончить свое образование, а исполнить дело милосердия, о котором мог бы сказать многое, но не имею пока возможности. С самого приезда моего сюда, я познакомился, по этому же делу, с епископом, достойнейшим и умнейшим человеком, и чувствую себя счастливым, что заслужил его дружбу и расположение. Цель моя была разыскать одну женщину, которая много пострадала по чужой вине, и помочь ей в горе и в нужде. Несмотря на то, что она дочь губернатора и что во всем Рейкиавике не больше 2.000 жителей, - мне пришлось добрую неделю употребить на эти поиски; наконец, я узнал, что её уже нет в живых и застал на её могиле соборного плотника, который водружал простой крест с черной надписью над небольшим холмиком, в разряде бедняков

"Но это еще не все. Мне было также поручено разузнать, что сталось с её сыном: жив ли он, или умер, и куда девался? Но мне только и могли сказать, что он жив и после смерти матери исчез - никто не знает куда. Между тем, пока я разузнавал и разспрашивал, волнами прибило к берегу труп еще молодого человека, лицо которого было уже обезображено водою до неузнаваемости; но, все-таки, некоторые из старожилов, знавших исчезнувшого юношу, признали в нем некоторые отличительные признаки сироты. Один только старик священник, который напутствовал умирающую, не допускал в её сыне мысли о самоубийстве, но почему именно - он отказался сказать.

"Когда-нибудь, в будущем, я скажу тебе, Гриба, кто меня просил позаботиться об этой несчастной женщине и её сыне (впрочем, ты, вероятно, отчасти уже догадалась); скажу также, кто они такие и как их звали... Но об этом после. Слушай же, что со мной случилось.

"Отец умершей, генерал-губернатор Исландии, Иорген Иоргенсон, оскорбленный её браком с бедняком, знать не хотел своей дочери, которая, может быть, и сама, из гордости, не желала от него помощи. На старости лет, когда губернатору тяжко показалось его одиночество, до него дошли слухи о смерти дочери, и он решил взять к себе на воспитание своего осиротелого внука. Главным двигателем этого доброго поступка было, повидимому, не раскаяние, а самолюбие, так как старик, впоследствии, и доказал это на деле. В это время судьба нас столкнула, и я понравился губернатору, который, узнав, что я сын Стефена Орри и брат утонувшого, принял меня к себе в дом, как родного.

"Как это так случилось, что я согласился заменить ему его погибшого внука, - хоть я и недоверчиво относился к нему, - было бы слишком долго рассказывать. Скажу только, что я меня. Я смотрел вполне ясно на свое положение, не заблуждаясь ни на минуту в настоящей оценке его.

"За те годы, что я работал с ним и для него, я убедился в черствости и эгоизме этого человека. Повидимому, его честолюбию было необходимо, чтобы я получил власть над островом, вместо него; а пока он сам еще был губернатором Исландии, то настоял, вопреки коренным исландским правилам и законам, чтобы меня избрали представителем правительственного казначейства, - хоть я и не подходил к этой должности по своим летам и иностранному происхождению.

и безсильным свидетелем; много я пережил, передумал за это время. Довольно того, что я решился оставить дом губернатора, как оставил и свою жизнь по его плану. Я зажил самостоятельно, окруженный кучкой друзей, которые ободряли меня, сочувствуя моим убеждениям. Иорген Иоргенсон, однако, и тут не оставил меня своим вниманием: он всячески старался вредить мне, клеветал на отца моего, на мать. Затем, войдя в сношения с датским правительством, предложил ему проект, сильно ограничивавший и, так сказать, разрушавший древне-исландские права и обычаи, установленные веками. Я стал во главе оппозиции, и наша партия одержала верх. Вот уж два месяца, как народ возмутился, изгнал Иоргенсона, т.-е. в лице его - недостойного представителя датской власти, а меня возвел в сан генерал-губернатора Исландии. Отнюдь не имел я в виду, защищая права исландского населения, сместить старика, чтобы занять его место, и, конечно, не действовал бы в таком духе, чтобы ему повредить, а самому сделаться президентом новой республики.

"Как ни значительны, как ни удивительны происшедшия со мной, за такой краткий срок, перемены, оне не столько радуют меня, сколько радует сознание, что моей преданностью благу народа, моим значением и властью над свободными людьми, сильными духом любви, есть кому гордиться; я знаю, что этот далекий, но близкий мне по душе человек всегда порадуется моей радости, посочувствует моему горю... В этом все мое счастье, моя дорогая!..

"Надо тебе заметить, что с моей стороны, пожалуй, еще не такая большая заслуга, что я не превозношусь, не зазнаюсь на "высоте своего величия"; заботы и тревоги правления до того одолевают меня, что мне просто "некогда" думать о себе, о своем тщеславии. Иоргенсон теперь в Копенгагене, и ничего не будет удивительного, если он побудит правительство принять самые крутые меры против непокорных. Поэтому мы, т.-е. непокорные, должны озаботиться заранее приготовиться в обороне. Вот я и занят теперь формированием национальных войск на море и на суше; хлопочу о том, чтобы удалить из столичной тюрьмы датских колонистов, которых пришлось усмирить военною силой. Чтобы они не сидели без дела, я приказал перевести их из Рейкиавика на серные копи Кризувика, где их труды значительно должны подвинут вперед этот род промышленности, в котором, по моему мнению, заключается будущее богатство страны. Еслибы, однако (как предсказывают некоторые дальновидные люди), все пришло в благополучному концу, и Дания оставила бы нас в покое, или если б Европа пошла против Дании, а исландцы совсем стряхнули бы с себя её иго, то знайте, что я не забуду дорогое мне пепелище и вернусь к тем, кто, я уверен, будет рад жить неразлучно со своим другом и товарищем своих детских игр...

"Вот и все, дорогая, что я могу сказать о себе. Что же скажешь ты, моя Гриба? Как здоровье отца и твое собственное? Хорошо ли живется вам обоим? Не смею, боюсь спросить тебя, изменилась ли ты сама нравственно и физически? Скажи... скажи: что ты поделываешь? Что нового? Нет ли у тебя новых знакомств... новых друзей?.. Или, может быть, для тебя (как и для меня), "старый друг", по прежнему, "лучше новых двух"? Целую тебя в самые, самые губки, только я боюсь и, вместе с тем, желаю услышать твой ответ... О, Гриба"... Тут письмо, видимо, было прервано и дальше шло уже более крупным, торопливым почерком.

"Сейчас получил твое письмо.

"Боже мой, какое несчастие! Отца еще нет; я послал узнать в разные стороны, чтобы получить известие о нем прежде, чем мы с ним успеем свидеться.

"Безпокоюсь я также и о тебе, моя голубка!.. Прости, что при этом письме прилагаю (о, не обидься: это на всякий случай!) пятьдесят фунтов, которые мне одолжил твой отец: видишь, с моей стороны это даже не одолжение, и ты можешь не считать себя мне обязанной. Наоборот, я буду счастлив, если эти деньги, хоть оне и деньги твоего отца, пригодятся его дочери...

"У меня час от часу больше дела, а я, кажется, готов бы не знаю что сделать, лишь бы не томиться разлукой с тобою! Ответь только слово, и я распоряжусь, чтобы ты могла возможно спокойнее и удобнее добраться сюда, в Исландию, к своему отцу и ко мне!.. Ответь же скорее, скорее!"

"Доставлены сведения из нескольких береговых пунктов, куда мог пристать ирландский корабль, на котором ехал твой отец.

"Никто его не видал; нигде он не мог больше высадиться. Но китоловное судно, проездом в Рейкиавик, повстречаю обломки, повидимому, ирландской шкуны, экипаж которой, вероятно, погиб. Прошу тебя, дорогая, не грусти, не отчаявайся преждевременно. Я сам не могу определить тебе своих чувств: боюсь поддаваться как отчаянию, что отец потерпел крушение, так и надежде, что эти вести неверны. Как бы то ни было, Гриба, моя голубка, приезжай скорее, приезжай ко мне, спеши, как жена к любящему и любимому мужу и другу; вдвоем нам будет легче и отраднее встретить отца, если он жив и вернется к нам, или заботиться о том, чтобы скорей напасть на его след... Сокровище мое, счастье мое, моя Гриба! приезжай, приезжай же!.."