Заложник.
Книга вторая. Михаил "Кудрявчик".
Глава XXI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Заложник. Книга вторая. Михаил "Кудрявчик". Глава XXI. (старая орфография)

XXI.

Еще издали завидел Язон ярко-освещенные окна здания сената и понял, что там, вероятно, идет пиршество или вообще празднование радостного народного торжества, - бракосочетания президента. И в самом деле, из дому неслись звуки музыки: народ танцовал даже на лужайке перед домом.

Язон направился прямо туда; но, проходя по мосту, заметил, что мимо него проехал всадник и так близко, что лошадь чуть не задела его копытом. Бедняга вздрогнул: ему пришло на мысль, что так точно промелькнул мимо него Михаил в ту ночь, когда он впервые убедился, что Гриба в Рейкиавике и живет в доме епископа, в ожидании дня своей свадьбы...

Что было потом - он плохо помнил, и очнулся только очутившись лицом к лицу с той, которую любил сильнее всего на свете.

- Язон! Зачем ты здесь? - тревожно и грустно спрашивала Гриба.

- А ты? - отвечал он.

- Ты следил за мною?

- Зачем же ты бежала сюда?

- Но ведь ты же простил мне, Язон! Еслиб ты потребовал, чтобы я осталась, я была готова не покидать тебя. Ты сам дал мне свободу, сам отказался от меня. Я знаю, я чувствую: ты приехал сюда отмстить мне. О, пощади, разве я виновата? Он мне муж, он любит меня!..

- Да; но он сын Стефена Орри!

- А, понимаю! - вскричала Гриба и ухватилась за него обеими руками. - Я не забыла той ночи, когда умирал Стефен!

- Постой! Пропусти меня: я хочу его видеть.

- Зачем? Что он тебе сделал?.. Если кто виноват пред тобою, так только я, я одна!

- Где он? Говори!

- Его нет; он уехал...

- Верхом? - перебил ее Язон и, не дожидаясь ответа, пошел к дверям.

Мигом Гриба очутилась у дверей и раскинула руки, заграждая ему выход.

- Язон, не тронь его, если ты меня любишь!

- Пусти! - настаивал Язон.

- А, ты хочешь догнать его и... убить!..

- Пусти!..

- Ни за что на свете!.. Убей меня: я виновата! Я оскорбила тебя!

- Умоляю тебя: оставь свое намерение!

- Не оставлю, пока жизнь и счастье не оставят его!

- Ну, так слушай же: если ты не жалеешь меня, так и я тебя не пожалею! - вдруг с твердой решимостью проговорила Гриба и отчаянно позвала на помощь.

Скрестив на лице руки, Язон выскочил в окно. Стекла со звоном полетели на пол. Гости толпами сбежались на крик новобрачной. Не прошло и пяти минут, как Язона поймали и привели обратно, окровавленного, в разорванном платье.

- Я обвиняю его в покушении на жизнь моего мужа! - воскликнула Гриба, и в ту же минуту человек десять бросились вязать несчастного; но это не стоило им никакого труда: он стоял неподвижно и не думал сопротивляться.

Когда его уводили, он только раз оглянулся на молодую женщину взглядом, полным муки и... гордости.

* * *

Суд над Язоном длился не долго.

Председательствовал сам епископ; но, несмотря на его крайнюю снисходительность к несчастному, он не мог ничего сделать с показаниями свидетелей; - не мог даже оградить его на основании показаний самой супруги президента, которая вполне определенно отвечала, что преступления "действием" не было, - было только намерение совершить его. Прокурор, человек красноречивый и убежденный в важном значении каждого своего слова, сказал блестящую обвинительную речь, прямым следствием которой был приговор:

"Препроводить подсудимого на серные копи сроком на двенадцать месяцев и продолжить срок его каторжных работ до той минуты, пока подсудимый не принесет клятвы впредь, до конца жизни своей, жить в мире с братом".

Молча, вполне безучастно выслушал Язон свой приговор. На все допросы он отвечал неизменным упорным молчаньем, и только по прочтении приговора, когда епископ мягко обратился к нему с обычным вопросом: что он имеет возразить? - в тяжелом безмолвии залы суда раздался впервые его усталый, подавленный голос:

- Ничего!

* * *

Из судебного следствия и свидетельских показаний выяснилось, что главным двигателем преступного намерения Язона была его естественная злоба на отца, бросившого его мать, а следовательно и на брата его, Михаила, который, сам того не зная, отнял у него, любовь и заботу отца.

О настоящей же причине, побудившей его в преступлению, не подозревал никто, кроме Грибы. Тем тяжелее, тем безотраднее было у нея на сердце.

Отрадные, счастливые дни, которые выпали ей на долю за краткий промежуток времени между её приездом в Рейкиавик и моментом покушения Язона, казались ей теперь чудным, почти невероятным сном. Неделя промелькнула как один день, а там вдруг как черная туча надвинулась беда: покушение Язона, страх за жизнь любимого человека, опасения, как бы подсудимый не выдал перед всеми (а главное перед её мужем) своих отношений к ней. Тем более тревожила ее эта. мысль, что она еще даже и не намекала мужу о том, что знает его брата, и чем был дли нея Язон в его отсутствие, до самого получения его письма.

"О, Боже! Как мне быть? Как признаться Михаилу? Теперь всему конец: пропала я, пропало мое счастье! Язон проговорится: муж все от него узнает!"

На суде, когда подсудимый молчал, а свидетели давали свои показания вкось и вкривь, Гриба не могла равнодушно видеть полных муки, потупленных взоров Язона; жалость сжимала ей сердце, и она припомнила все свое знакомство с ним, его преданность и любовь к ней, к её отцу. И в душе её ясно сложилось убеждение, что эта страстная и горячая любовь и была главной причиной его отчаяния, а следовательно и преступления. С нетерпением ожидала она епископа, который должен был придти сказать ей, чем окончилось дело Язона (она так ослабела от волненья, что упала в обморок на суде и очнулась уже у себя дома).

- Ну, что? - воскликнула она, завидя старика.

- Приговорен в каторжным работам, - грустно отвечал тот.

- Как же он защищался? Что говорил?

- Ничего ровно; и на вопрос, не имеет ли он чего возразить, только и сказал: "Ничего!"

Гриба облегченно вздохнула: слава Богу! еще не все пропало: он не выдал ее! Совесть укоряла ее за малодушие, за подозрение, которым она в мыслях оскорбила человека, до конца проявившого в ней преданность и самоотвержение. Она - причина его погибели! Она довела его до скамьи подсудимых, а он, вместо того, чтобы опозорить ее в своем справедливом озлоблении, - он предпочел молчать и нести всю тяжесть судебной кары. Ей было стыдно за себя, за свои опасения: она чувствовала, что в сравнении с ним она мелочна, малодушна.

уходя.

Вслед затем начались для молодой женщины унылые, однообразные дни. Она томилась, ожидая возвращения любимого мужа; тревожилась мысленно за него, за отца, пропавшого без вести, за несчастного Язона, который еще сидел в заключении, во временной тюрьме. До нея дошли слухи, что осужденный вот уже шестой день, как не пьет, не ест и лежит болен; что он был болен еще тогда, как бродил по городу, до покушения: тогда, перед её свадьбой, у него уже было начало воспаления мозга; он пролежал двое суток в бреду и, еще больной, упал от изнеможения у собора, во время свадебного шествия. Эти вести дали молодой женщине надежду оправдать Язона. Какое может быть "заранее обдуманное намерение" у человека, который не в своем уме? - разсуждала она и поспешила к епископу с просьбой освободить несчастного.

- Вы видите, - он не мог действовать обдуманно: он был в бреду; он придет в себя и сам ужаснется своего проступка, о котором, вероятно, и не помнит. О, отпустите его на волю, отпустите, Бога ради! - умоляла она.

- Полноте, успокойтесь! - уговаривал ее добрый старик. - Вы разсуждаете как настоящая женщина: ну, придет ли в голову кому бы то ни было, кроме женщины, просить за своего врага и обидчика? Наконец, и сам президент не подпишет акта его освобождения, да и не имеет на это нравственного права, как глава народа, благосостояние которого только им и держится.

- О, нет! я уверена, он подпишет! - воскликнула Гриба, и тут же у нея возник план побывать у Язона в тюрьме, уговорить его примириться с братом в душе и на деле, а там, когда Михаил вернется, убедить и его подписать помилование осужденному.

Гриба усердно следила за жизнью Язона в тюрьме и с этой целью посылала на разведки свою молоденькую горничную.

К сожалению, последняя наводила свои справки не сама, а с помощью своего друга, исландца Оскара; притом же, друг этот был болтливого десятка, и скоро весь Рейкиавик узнал (с прибавками и убавками, конечно), что молодая супруга президента интересуется заключенным, и что между ними завязались какие-то сношения.

Однажды, узнав, что заключенному лучше, Гриба дождалась, пока совсем стемнело, и постучалась в двери тюрьмы. Привратник, робкий и косноязычный человек, испугался при виде самой президентши и с невероятными усилиями выразил ей свои опасения насчет благополучного исхода её посещения.

- Полноте, я не труслива, - проговорила она и с бодрой улыбкой пошла вперед.

Временная тюрьма была, просто-на-просто, чем-то в роде деревянного, наскоро сколоченного сарая, перегороженного на отделения, по виду напоминавшия собою ящики.

В том отделении, куда вошла молодая женщина, было сыро и холодно; на отпотевшей стенке висел простой фонарь, в котором тускло пылал сальный огарок. Язон сидел, поникнув головою, на низенькой, грубой скамейке. Заслышав шаги, он не шелохнулся, и при неровном мерцании свечи Гриба заметила, что он бледен, и что его рыжеватые густые кудри коротко острижены.

- Язон, прости меня! - робко заговорила она. - Я довела тебя до беды. Но что же мне было делать, если ты угрожал моему мужу?

Язон молчал, сидя по прежнему безучастно.

- Но пойми же: не могла я не вступиться за него!.. Знаю, что оскорбила тебя; знаю, что ничего, кроме горя, не видел ты от меня и, в то же время, щадил меня, не мешал моему счастью...

Руки несчастного нервно задвигались; он ухватился за край стола, у которого сидел, но ни слова не слетело у него с языка.

- Слава Богу, еще не все пропало: я могу тебя спасти! Послушай: дай только слово, что не будешь больше питать злобы к брату, и он - ручаюсь! - освободит тебя. Он так добр, что наверное простит...

на суде, когда лукавый подзадоривал меня рассказать всю правду?.. Нет, пусть он заживо схоронит меня на своих серных копях! Пусть упрячет хоть в самые недра земли!.. Я и оттуда выйду невредимым, чтобы настигнуть его; - чтобы вдвое воздать ему за то, что я претерпел от тебя!..

Несчастный снова поник головой и умолк.

Гриба так и ушла, не добившись от него больше ни слова. Грустно ей было, что не удалось уговорить Язона; но она утешала себя мыслью, что теперь, по крайней мере, совесть её будет спокойна.

"Я сделала для него все, что могла, но муж для меня должен быть прежде всего!.. Когда он вернется, я лучше ничего ему не скажу!"

На следующее утро, проведя тревожно всю ночь, молодая женщина проснулась с тяжелой головою и, едва одевшись, подошла к окну. Город еще спал, и среди общей тишины еще ужаснее казалась картина, которую увидала Гриба.

По широкой дороге, которая вела в Тингвеллир, под конвоем шли три арестанта, скованные один за другим рука с рукою; ноги их также были в кандалах. Конвойные, вооруженные с головы до ног, едва поспевали за арестантами, впереди которых шел крупными шагами человек богатырского роста, высоко подняв свою бритую рыжеватую голову; бледное лицо его было спокойно и самоуверенно. Позади него шли: старик Томсен и юноша Польвезен, - датские шпионы.

Глядя на Язона, Гриба живо вспомнила его лицо и осанку, когда он, ликующий, полный сознания жизненных сил и счастья, пришел в ней тогда, тоже на разсвете...

Когда она отняла руки от лица, конвойные уже были далеко...