Заложник.
Книга вторая. Михаил "Кудрявчик".
Глава XXIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Заложник. Книга вторая. Михаил "Кудрявчик". Глава XXIII. (старая орфография)

XXIII.

Довольно долго не мог Михаил напасть на след крушения; наконец, он узнал от бедных рыбаков на южном берегу Исландии, что за несколько дней перед тем кучка людей, спасшихся во время шторма, прошла во внутрь страны. Никаких более определенных указаний молодой губернатор не мог добиться, но теперь у него явилась хоть слабая надежда на то, что его приемный отец еще жив, и он решил, тотчас же по возвращении своем в столицу, разослать во все стороны разведчиков, чтобы скорее напасть на след старика, и затем самому, вместе с Грибой, спешить к нему на встречу.

- О, Гриба! Дорогая, любимая! Что за счастье думать о ней, всегда и повсюду! Что за отрада рисовать себе картину её радости, её ласк при встрече с ним, с её другом, братом и... мужем! Есть ли на свете другой такой счастливец, которому жена принесла бы с собою такую пылкую, нежную любовь, такую несравненную, девственную красоту, такия совершенства души и тела? Она для него все: и воздух, и жизнь; все связано с представлением о ней, - чистой, прекрасной, любящей и самоотверженной!

Так думал Михаил в холодную, мрачную северную ночь, когда все затихало на палубе брига, на море и на низком полярном горизонте. И ничто не могло омрачить его светлых дум. Он удивлялся, как мог столько лет прожить без нея; вспоминал, с какой тревогой ожидал ее, какой восторг охватил его, когда он впервые увидел ее, после долгой разлуки. Да, это она, его Гриба, но еще лучше, еще прелестнее прежнего! По крайней мере, такой она показалась ему и не перестала... никогда не перестанет казаться!

Михаил не ехал, а летел домой, вздохнув облегченно только тогда, как жена повисла у него на шее, прижалась в нему и, со слезами радости, покрыла его лицо поцелуями.

Чтобы успокоить ее и дать другое направление её мыслям, Михаил, тихо лаская ее, как ребенка, стал говорить о своих поисках, о надежде скоро увидеть отца.

- У меня еще много, много дела. Я займусь, а ты пока приготовься: мы вместе поедем к нему на встречу.

Но Гриба смотрела как-то невесело, тревожно.

- О, милый! Какие ужасы пережили мы тут, без тебя! - наконец, вырвалось у нея.

- Знаю, все знаю! - успокоительно говорил Михаил и приказал позвать к себе арестанта Язона.

- Прошу извинить, - отвечал слуга-исландец, - но... его уж здесь нет.

- Как нет? Он бежал?

- Вчера утром он отправлен под конвоем на серные копи.

Президент сел к столу и написал несколько слов председателю суда, с просьбой зайти к нему.

Пока посланный относил записку, Михаил сел за работу и за делом не заметил, как летело время. Как и всегда, по его желанию, Гриба пела ему, одну за другой, его любимые песни, и сознание, что она его любит, что он дождался долгого, светлого счастья, нахлынуло на него.

"Боже мой! Как я счастлив! Как она меня любит!.. - думал он, прислушиваясь в серебристым звукам её милого голоса. - Чем я заслужил такое счастье?"

И безотчетный, но глубокий, суеверный страх сдавил ему сердце, и никакими силами не удалось Михаилу освободиться от него.

Наконец, явился председатель, человек пожилой и серьезный, принявший как должное почтительный поклон своего президента.

- Вы без меня, кажется, судили и приговорили в каторге одного преступника...

- По имени Язона, сына Стефена Орри и Рахили, дочери бывшого губернатора, Иоргена Иоргенсона, - досказал судья.

- Скажите, пожалуйста, можно назначить его дело к пересмотру, или нет?

- Но я и не боюсь его, я только хочу знать: имею ли я право его помиловать?

Знаток законов был поражен; но силою воли над собой он подавил удивление и спокойно ответил:

- Да, имеете... Но позвольте спросить: известно ли вам, что выяснилось на суде?

- Кажется, известно.

- Известно ли, что подсудимый считает себя вашим единокровным братом?

- Но он и в самом деле мой родной брат.

- Он считает, что вы заступили его место при отце?

- Да, я действительно отнял у него любовь отца.

- Он говорит, что ревновал его к вам, и, в безумии своем, поклялся вас убить?

- Весьма естественно, что он мог ревновать и ненавидеть меня; а клятвы его я не боюсь!

Восторженно взглянул на своего президента блюститель закона и проговорил:

- Извольте!.. Пойду и принесу бумаги.

Едва затворилась за ним дверь, как Гриба бросилась к мужу:

- Куда он? Зачем пошел? - тревожно допрашивала она.

- За бумагами для приказа о помиловании преступника.

- Как? Ты хочешь помиловать его?.. "Его"! - воскликнула Гриба: - О, ради Бога, не надо, не надо! Ради себя самого, не выпускай его на свободу! Прошу тебя... умоляю!

- Полно, глупенькая, успокойся! Уверяю тебя, что я его не боюсь, и, наконец, ты ведь сама не из трусливых. Кто, как не моя нежная голубка, смело предала его в руки правосудия? Кто, как не она, вступится за своего мужа? О, я знаю, как она его любит, его одного, безраздельно, знаю, что любовь к мужу для нея - все на свете!.. Не бойся же за меня, моя радость, и не мешай моему решению!

- О, дорогой, любимый, единственный! Выслушай меня хоть минутку: мне надо тебе сказать...

- После, после, голубка! Иди в себе и больше не приставай; ты не знаешь этого несчастного, да и не можешь знать о нем всего, что я знаю. Ты смела, но когда дело коснется меня, - ты дрожишь, ты робеешь и боишься всего на свете... Ступай же, сокровище мое, ступай и обо мне не заботься!

После обеда, в то время, как звуки арфы сливались с её чистым голосом, а Михаил весь превратился в слух, вернулся председатель с готовым приказом о помиловании Язона.

Гриба опять встревожилась и опять стала умолять мужа не возвращать ему свободу.

- Да что это, как мы сегодня настойчивы и серьезны? - полушутя спросил Михаил.

- Ну, если не ради себя, то ради меня, из любви ко мне, прошу тебя, оставь его! - умоляла молодая женщина.

- Да что с тобой, Гриба? Разве ты знаешь его, что так принимаешь это в сердцу?

- Нет, нет!.. Конечно, нет!.. - запинаясь, проговорила она, поддаваясь искушению солгать "из любви мужу", как она тотчас же мысленно оправдала себя в своих собственных глазах.

- "Нет, нет!.. Конечно, нет!" - шутя повторил её слова Михаил и решительным, твердым взмахом пера подписал помилование Язона.

- Пусть эта бумага побудет пока у вас, - обратился он к председателю, - а мне надо сказать жене пару слов. Гриба, пойдем!

И они вышли в соседнюю комнату.

- Слушай, моя дорогая! Ты, может быть, слышала, что Язон мне родной брат?

- Да, - тихо ответила Гриба.

- И помнишь также, что за цель была у отца, когда он отправлял меня сюда? Он поручил мне разыскать брата моего, Язона, и его мать, потому что был жестоко виноват перед ними. Я писал тебе об этом, но не писал того, как мучила меня совесть, что я не выполнил обещания, данного отцу. Часто-часто приходило мне в голову, что Язон - единственный родной, оставшийся у меня в живых. И теперь, когда его судьба в моих руках, когда я знаю, до чего довела несчастного его зависть и ненависть ко мне, мне жаль его всей душой, и я твердо решился употребить все средства к тому, чтобы не допустить его пострадать за меня. Ты понимаешь, родная, голубка моя, что я не мог и не должен был поступить иначе, как помиловать его?

- О, Михаил! - тихонько, как виноватая, возразила Гриба. - Ты пристыдил меня: я недостойна тебя! Я слишком малодушна и себялюбива, в сравнении с тобою... Прости меня, дорогой: я... я солгала тебе!.. - и она зарыдала, спрятав лицо свое на груди мужа.

- Ты? Солгала мне?

- Да, я сказала тебе, что не знаю Язона, но это неправда! Он потерпел крушение у наших берегов в ту ночь, когда ты уехал в Исландию, и после того провел почти пять лет на острове Мэне.

- Зачем ему было там жить? К чему он приехал туда?

- Он дал матери клятву найти и убить отца своего или его сына, а Стефен Орри жил уже много лет у нас на острове... В ту ночь была буря, и Язон, с опасностью жизни, спас из волн Стефена, не зная, кто он такой. На разсвете, из слов умирающого, он догадался, кем был для него бедняк, спасенный им и умерший у него на руках.

- Ты знала о его клятве?

- Да.

- И узнала о ней... от него же?

- Странно!.. С какой бы стати ему быть откровенным с посторонней?.. И еще страннее, что ты отказалась от знакомства с ним.

- Я не хотела говорить при председателе...

- Но почему же?

- Чтоб он не подумал чего дурного, и чтобы это не повредило моему мужу.

- Какой же мне мог быть вред от того, что ты его знаешь? - удивленно спросил Михаил.

Гриба смутилась и отвечала не сразу. Нежно прижавшись в хужу, поглаживая его руку, она тихо спросила:

- К чему ты это говоришь, милый?

- Он был для тебя... чужой?

- Никто, никто в мире не был для меня близок, кроме тебя одного! - с горячей лаской ответила Гриба.

- Он, значить, для тебя чужой? - настаивал муж.

- Да, - еще раз подтвердила жена.

В дверь постучали. Вошла горничная и доложила, что шестеро англичан желают видеть, но на этот раз уже не Грибу, а её мужа.

- Не ходи к ним, не ходи! - воскликнула Гриба и отчаянно уцепилась за мужа.

- Почему? Ты знаешь, кто они?

- Это братья! Они пришли отомстить мне, наговорить тебе на меня, я уверена в этом!.. Не ходи к ним, и я сама разскажу тебе, в чем дело; ты посмеешься над моим страхом...

- Пусти меня! - нахмурясь, сказал Михаил, и вышел вон из комнаты.

Уходя, он чувствовал себя как во сне, когда угрожает и душит неясный кошмар; возвращаясь, он знал, что этот кошмар обратился в действительность. На лице его отражалась такая мука, которая в один час состарила, пришибла его. Он шел нетвердо, согнувшись; руки его дрожали.

С громким криком Гриба бросилась к нему:

- О, Боже! Что с тобой? Что они сказали?

В первую минуту Михаил не мог ничего ответить, ни сообразить; но затем инстинктивно попытался спрятать за спину какую-то бумагу, которая дрожала у него в руке.

- Что там такое? Покажи! - волновалась молодая женщина.

- Ну, так скажи же: что они сказали?

- Они сказали... что ты любила Язона...

- Это ложь!

-...И что ты была его невестой...

Гриба готова была крикнуть: "И это ложь!"... но эти слова сдавили ей горло. Она молчала.

- О, Боже! - только и мог проговорить Михаил, и в ту же минуту бросил в огонь бумагу, которую не выпускал из рук.

С решимостью отчаяния, Гриба, обжигая руки о раскаленную дверцу печки, притянула в себе и вырвала из полымя злополучный листов бумаги, от которого остались только большие полуистлевшие клочья; но один, единственный, крохотный уголок его уцелел настолько, что она узнала свое письмо в Язону, забытое (вместе с письмом Михаила) дома, в заветной шкатулке.

Сердце молодой женщины застыло от ужаса; она не смела взглянуть на мужа; она ничего не соображала, не чувствовала.

Долго длилось тяжелое молчанье. Когда Гриба решилась, наконец, робко поднять глаза на мужа, он все еще сидел, безпомощно, как слабый больной, опустившись на стул, положив голову на протянутые на стол руки. Так тяжко, так несообразно с его богатырским сложением и горделивой осанкой была вся его поза, что Гриба опустилась перед ним на колени и нежным, искренним голосом заговорила:

- Михаил, дорогой, сокровище мое! Прости мне, выслушай. Дай, я во всем тебе признаюсь!.. Ну, да, это правда: я действительно была невестой Язона, я уважала его, но не любила, как люблю и как всегда любила тебя. Ты не знаешь, как тяжело жилось мне у братьев, как ужасно было чувствовать, что ты забыл меня! Подумай, как я была одинока и беззащитна, и ты поймешь, что я могла согласиться быть женою Язона. Когда же пришло от тебя письмо, я ему сказала об этом и просила его вернуть мне мое слово. Он согласился, и я поспешила к тебе... Я не лгу: все это так же верно, как то, что по смерти нам придется держать ответ перед Богом!

Михаил поднял голову и проговорил:

- Отчего же ты прежде ничего мне не говорила, и сказала только теперь, когда принуждена была это сделать?

- Ты, значит, не веришь, что я сказала правду? - спросила она, обиженная тем, что после такого тяжкого признанья муж все еще боится довериться её словам.

- Один Бог знает, чему я могу или не могу верить, - грустно отвечал он.

- Или ты скорее готов поверить братьям моим, которые обманули тебя?

- Но ведь и жена моя тоже обманула меня, прости ей Господи!

- Но в чем же, в чем мой обман? Я сказала тебе чистую правду.

- В том, что ты вышла за меня, продолжая любить его.

- Как ты мог им поверить?!

- Еслибы ты не получила письма от меня, - продолжал упавшим голосом Михаил, - ты была бы теперь его женою, и с этой точки зрения я смотрю на всю историю его покушения и ареста. Что побудило тебя выдать несчастного? Любовь ко мне, забота о моей безопасности? Нет, страх за то, как бы он не выдал тебя, желанье удалить его, чтобы скрыть твое прошлое! Ты знала, что он из ревности преследует тебя; но знала также и о его клятве, и воспользовалась ею, чтобы обвинить его. Мало того: когда я хотел помиловать брата, ты умоляла меня не отпускать его на свободу, но опять-таки не ради меня, а ради себя самой, ради того, чтоб до меня не дошла твоя тайна!..

- Нет, он не придет, я не пошлю за ним.

Послышался стук за дверью: вошел председатель и почтительно спросил:

- Прикажете отослать приказ, или повременить?

- Подайте его сюда!.. Впрочем нет, все равно, он, бедный, не виноват... - запинаясь, то решительно, то смущенно заговорил президент, и вдруг, возвращая судье бумагу, резко отдал приказание: - Освободить его тотчас же!