Заложник.
Книга вторая. Михаил "Кудрявчик".
Глава XXIV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Заложник. Книга вторая. Михаил "Кудрявчик". Глава XXIV. (старая орфография)

XXIV.

Увидя, что выдумка Якова не имела ожидаемых благоприятных для них последствий, братья напали на него с укорами в необдуманности и эгоизме.

- Хорош, нечего сказать! - говорили они. - Сам попался в просак: ни нам, ни тебе не будет проку в твоей глупой выходке!

Но Яков невозмутимо принимал их недовольство на его затею: он спокойно продолжал действовать по своему усмотрению, твердо уверенный в успехе. Его уверенность успокоила и ободрила братьев; они безпрекословно пошли за ним, хотя он и объявил, что пойдет один в президенту.

Всю ночь и все утро Михаил, усталый, растерянный, занимался делами, но они плохо у него подвигались. С лихорадочной поспешностью писал он бумагу за бумагой, перечитывал их и рвал одну за другою. Слуга то входил, то уходил, не успевая исполнять самые разноречивые поручения своего барина. Неопределенный, тусклый взгляд, неровные, лихорадочные движения, голос - слабый, как у трудно-больного, и сбивчивость приказаний, не могли ускользнуть от внимания быстроглазого юноши-исландца, который поспешил поделиться своими впечатлениями с своей хорошенькой приятельницей - горничной президентши. Удивление его еще не успело улечься, как явились опять те самые люди, которые называли себя братьями президентши.

Войдя в рабочий кабинет президента, посетители повели свою речь издалека.

- Мы осмелились снова обезпокоить вас, - начал Яков, выступив вперед, - потому что нам никак невозможно: мы тут сидим, а там дело стоит без присмотру; и в поле, и в огороде, везде застой... Бросили мы все, чтоб добраться сюда, а без хозяйского глаза...

- Что же вам надо? - спросил Михаил.

- Ведь вот... приехали мы сюда, ради нея; а во что нам это обошлось? Правду сказать, никогда-то и прежде не платила она благодарностью за добро, которое ей делали...

- Ни слова об этом! - повелительно произнес президент. - Говорите скорей, что вам надо?

- Да, вот какое спасибо мы себе заслужили! - подхватил старший брат. - Вот и поступай себе, после этого, по совести! Если ты бедный человек, так не полагается тебе ни думать, ни чувствовать!..

- Бедный ты или богатый, все равно: говори, что тебе надо?

- Мы только пришли сказать тебе: будь покоен, мы съумеем молчать! - снова начал Яков.

- Да, да: мы съумеем молчать! - повторили и остальные.

- Ну, какая нам прибыль ославить свою сестру, да еще жену президента? Мало ли что было прежде! Что было, то прошло; и, наконец, кому какое дело, с кем дружила девушка до свадьбы?..

- Молчать! - грозно прикрикнул на оратора Михаил, - Последний раз говорю: что вам надо? Отвечайте и убирайтесь!

- Гм! Кажется, и он желает нас вышвырнуть вон? - заметил вслух один из братьев.

- А как вам кажется: приятно ли будет президенту, если узнают, что он женат на дурной женщине?.. Конечно, неприятно, - отвечал сам себе Яков. - Ну, так позвольте нам обратно вчерашнее письмо!

- Я его уничтожил...

- Как? Уничтожил?! - в ужасе воскликнул брат Грибы.

- Будьте покойны; а вам за это ручаюсь! Я сам сжег его своими руками. Оно сгорело до тла.

Глава Михаила загорелись гневом. Он гордо выпрямился и тоном, не терпящим возражений, проговорил:

- Довольно! Говорите прямо: вы требуете пятьсот фунтов за это письмо?.. Ведь так?

- Так, - согласился Яков.

- А если я не согласен на ваше требование, вы угрожаете мне, что разгласите о нем?

- Мы этого не говорили...

- Но вам надо пятьсот фунтов за письмо моей жены?

- Да, за письмо.

- Ну, так вот вам мой ответ: не только пятьсот фунтов - ни гроша не получите вы за него, что бы вы ни говорили, ни делали! А затем убирайтесь, и чтобы нога ваша не переступала порог моего дома, а не то не миновать вам тюрьмы!..

На этот раз Яков и тот приуныл; но все-таки братья еще остались в Исландии, хоть и не верили словам Терстана, который вызвался взять на себя заботу о дальнейшей судьбе своих братьев.

Между тем президент, оставшись один, обдумал свое положение и решился на трудный и важный шаг. С этой целью он призвал к себе председателя и отдал приказ созвать чрезвычайное заседание верховной палаты.

- Это не совсем удобно в настоящую минуту, когда заседание только-что закрылось и члены палаты уже собираются разъезжаться, - робко заметил председатель.

- Вот именно потому-то я и хочу поспешить, - возразил президент.

- Прошу извинения, но... нельзя ли узнать: в чем состоит эта неотложная необходимость? - робко спросил судья. - Что я должен сказать в случае разспросов?

- Скажите только, что я, президент, имею неотложное дело к членам верховной палаты, - отвечал Михаил, и председатель, сильно встревоженный приключениями минувшей ночи, встревожился еще более при виде твердого взгляда бледного, утомленного президента.

Безпрестанная беготня посланных, а также и болтовня слуги, Оскара, встревожили также и Грибу, возбудили в ней предчувствие чего-то недоброго. Как и всякая женщина, для которой рушилась дружба с её любимым и естественным другом и защитником, мужем, она была готова делить свои радости и тревоги с кем бы то ни было, лишь бы кто был готов ее слушать. Что же мудреного, что бедная, обиженная, оскорбленная жена президента делилась своими тревогами со своей горничной, которая, благодаря Оскару, поминутно прибегала к ней с новыми вестями!

Услыхав, что Михаил опять потребовал в себе судью, Гриба не выдержала. Наскоро осушив свои слезы и призвав к себе на помощь всю свою гордость, она прошла в рабочую комнату мужа.

При взгляде на нее Михаил увидел, что она тревожна и испугана, и что в глазах её светится просьба ласково взглянуть на нее, ободрить.

- Михаил! Что ты затеял? Говори! Не могу я дольше выносить неизвестности!

Муж ничего не сказал ей в ответ; он молча, с пером в руке, сидел за своей рабочей конторкой.

- Да говори же! Говори скорее! Я не могу, я не хочу дольше выносите твое молчание! - и Гриба топнула ногою.

крупные слезинки. И, зная это, Михаил не разсердился на жену, не крикнул, не остановил её гневного порыва, но молча сделал вид, что продолжает писать. Только теперь, впервые после их рокового объяснения, Гриба прямо и сознательно взглянула на мужа. Ее больно поразила перемена, происшедшая с ним за это время. Горячая любовь и нежность преданной женщины нахлынула на нее неудержимой волною и подавили в ней гордость и обидчивость. С громким, искренним воплем бросилась она перед мужем на колени:

- О, Михаил, прости, прости! Я и сама не знаю, что говорю.

Но, не получая ответа, Гриба снова поддалась своей врожденной гордости и снова, возмущаясь самой мыслью, что муж её мог допустить, что она обманывает его, воскликнула горячо:

- И, наконец, зачем бы мне было выходить за тебя, еслиб я любила другого?!

- Затем, что гордость тебя одолела! Малюткой ты уже гордилась тем, что едешь в Лондон с герцогиней, а вернулась оттуда еще горделивее. Мне бы следовало быть предусмотрительнее: я должен был ожидать, что твое прежнее легкомыслие когда-нибудь да скажется снова; но я ошибся, думая, что оно миновало; следовательно, я сам во всем виноват!

Еслибы он сказал это в порыве гнева, еслиб она подметила в глазах его хоть намек на слезы, - Гриба знала бы, что он все еще ее любит; но он говорил так мерно, так холодно, так, повидимому, спокойно!.. И она поняла, что любовь его умерла, погибла в нем навсегда.

- А, так ты думаешь, что я бросила Язона потому, что моему тщеславию льстила мысль быть женой президента и богатого человека? Но ведь это неправда! И ты знаешь, ты сам знаешь, что это неправда!

- Нет, Гриба, я далеко не богат, - возразил он: - хоть я и богач в сравнении с тем юношей-бедняком, каким я уезжал сюда, хоть я и мог показаться в твоих глазах властным и более властным, чем в действительности...

- Это ложь! Это ложь! Я и тогда любила бы мужа своего, еслиб он был беден; еслиб у него не было, где приклонить голову! Ты должен лучше знать меня и не оскорблять... Да, наконец, как ты смеешь! - и Гриба, в порыве отчаянного гнева и обиды, сверкая глазами, как безумная, бросилась на мужа и толкнула его в грудь.

Этот удар сделал больше в её пользу, нежели все её мольбы и убеждения, на которые сердце Михаила оставалось безответно: он разбил его жестокия сомнения. Но не успел он опомниться, заговорить, как несчастная женщина была уже перед ним на коленях и, рыдая, умоляла простить ее; и уверения в любви, в верной, преданной супружеской любви, не взирая на горе и нищету, безпорядочно сыпались в перемежку с её мольбами.

Слушая страстный лепет жены, Михаил чувствовал, что задыхается, но все-таки, собравши все свое мужество, спросил:

- Ты в этом уверена, Гриба?

- О, дай мне только доказать тебе на деле! - воскликнула она.

- Хорошо! Скоро твое желание исполнится: мы завтра уезжаем отсюда. С завтрашняго дня положение наше совершенно изменится; поэтому распорядись сообразно с этим и приготовься.

В один миг возбуждение Грибы остыло.

- Как? Что это значит? - смущенно спросила она.

- Это значит, что хоть ты и выходила за президента, но теперь тебе придется жить с простым смертным.

- О, Боже, Боже! Ты хочешь опозорить себя? Или готовишь мне испытание?

- Да, и если ты перенесешь его, то я всю жизнь свою буду доволен и счастлив!

- И ты больше не будешь иметь никакого значения в Исландии? Твоя каррьера погибнет?.. И я, я - причина твоей гибели, твоего унижения! Да, да! Не возражай: я сойду с твоего пути, я не буду тебе помехой... Я оставлю тебя!..

- Нет, так нельзя, - твердо и спокойно проговорил Михаил. - Мы с тобой муж и жена перед Богом, и ты, как жена, обязана мне повиновением.

её самообвинения и защита. - Ведь должен же ты убедиться, должен сам видеть, что это все ужасная, роковая ошибка! - заключила она.

- Нет, Гриба: это не ошибка, что ты обманывала меня и лгала мне!

над ним и прости мне хою тяжкую вину!

Но тут холодное чувство, леденившее сердце Михаила, сменилось неудержимой горячностью, и он страстно и злобно воскликнул:

- Дай Бог, чтоб он никогда, никогда в жизни не попадался мне на глаза!..