Заложник.
Книга вторая. Михаил "Кудрявчик".
Глава XXVII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Заложник. Книга вторая. Михаил "Кудрявчик". Глава XXVII. (старая орфография)

XXVII.

- Добрые друзья и товарищи! - начал Адам, обращала к своим спутникам. - Цель моего путешествии достигнута; я шел разыскивать того, кто хоть и не сродни мне, но ближе всякого родного. Богу не угодно было, чтобы в нем и нашел себе опору в своей старости, в своем безпомощном состоянии. Вы видели - я нашел его; но не он мне, а я, старик, должен служить ему опорой. Что это все значит, откуда налетела на него нежданная, тяжкая невзгода, - я не знаю. Но все равно: видно, так уж судил Господь. Да будет же Его святая воля!.. Я дальше не пойду, друзья мои; вы же идите себе с Богом, куда шли вместе со мною, и - не поминайте меня лихом!..

Но добрые люди и слышать об этом не хотели. Они решили до поры до времени не покидать своего старого друга, и тотчас же принялись раскидывать свой походный шалаш. С наступлением сумерок, он был уже готов, и, утомленный событиями дня, Адам Фэрбрезер хотел уже лечь отдохнут, как вдруг в палатку вошел молодой исландец, объяснивший, что он, как проводник одной дамы из Рейкиавика, просит у них для нея приюта.

Заслышав слово "Рейкиавик", Адам поспешил дать свое согласие, и не прошло минуты, как перед ним уже стояла Гриба, - его дочь!

В первую минуту нежданного свидания все чувства уступили место удивлению; затем, по мере того, как отец и дочь приходили в себя, перебивая друг друга, едва переводя дух от волнения, они стали обмениваться сбивчивым и непоследовательным рассказом обо всем, что их постигло в разлуке.

Как ни щемило сердце старика, как ни пугала его вся безъисходность их положения, - он старался, как умел, ободрить дочь и, по мере возможности, успокоить ее.

Ночь они провели тревожно, и, проснувшись чуть свет, заметили, что исландская стража, которая сопровождала арестантов, возвратилась в Рейкиавик, вместе с датскими шпионами, которым теперь (когда восторжествовала в Исландии власть датчан) возвратили свободу. На серных же копях надзирать за арестантами остался датский конвой.

- Дитя мое, не печалься! - заговорил старик Адам, видя, что ночь не согнала тревоги с лица Грибы. - Пути Господни неисповедимы, и я твердо верю, что не даром Он дал нам встретиться именно в эту тяжкую минуту. Твой муж осужден невинно, и надо только обратить внимание высших властей на такую вопиющую несправедливость. Я пойду в Рейкиавик; я дойду до губернатора, до самого Иоргенсона! Если он не послушает меня, я и на него найду управу у короля датского; если же и король ничем не поможет нашему горю, - я пойду в Англию, обращусь в английскому правительству: ведь Михаил родился английским подданным... Скорей, дорогая, сбирайся же в путь-дорогу! Не будем терять ни минуты!..

Но Гриба только тихо покачивала головой в ответ на слова отца и возразила, что её место здесь, ближе к мужу. Она рассказала отцу, что Михаил усомнился в её любви и верности, и что она хочет доказать ему, что и в горе, и в бедности, она одинаково ему предана.

- Я уже решила, как можно здесь устроиться, и найду возможность остаться тут. Иди, отец, один, и да поможет тебе Бог!..

Разставшись с отцом, Гриба пошла прямо к тому месту, где были раскинуты шалаши близь строившагося здания лазарета. Там она явилась к капитану, которому сказала, что пришла из Рейкиавика и предлагает ему свои услуги в качестве больничной сиделки.

- Нам действительно нужна сиделка, - согласился капитан: - но мы разсчитывали взять мужчину. Впрочем, для этой должности женщина еще более пригодна. Оставайтесь, пожалуй.

И Гриба осталась при больнице, счастливая возможностью быть недалеко от мужа.

* * *

Между тем Язон и Михаил, столкнувшись волею судьбы на серных копях, работали изо дня в день, не подозревая, что они так близки друг от друга. Ничего не случилось такого, что открыло бы им глаза, что выдало бы их одного другому. Серные копи - иначе говоря, каторжные работы - были единственным учреждением, которое Иоргенсон оставил неприкосновенным, переменив только состав стражи. Таким образом исландская стража, знавшая в лицо и по имени главных арестантов, была удалена, а её место заняли датчане, благодаря чему совершенно случайно сохранилась тайна настоящого имени и звания обоих братьев.

а тем более на тех самых копях, куда судьба забросила его самого.

Михаил же, с своей стороны, хоть и знал, что Язон был приговорен в каторжным работам, но хорошо помнил, что за два дня до своего ареста он сам подписал приказ освободить Язона. Между тем приказ почему-то замедлили отправить по назначению; затем последовал правительственный переворот, и о несчастном помилованном забыли и думать. Язона легко могли бы выдать датские шпионы, арестованные одновременно с ним и знавшие его в лицо, потому что сами когда-то приняли его за шпиона; но с водворением вновь в Исландии датской власти им возвратили свободу, и они (как нам уже известно) оставили Кризувик одновременно с исландскою стражей.

отдельных домах, в которых приходилось им также и работать. Рыжий Язон был помещен в здании на берегу моря, а Михаил - на противоположном конце копей - у берега озера.

В каждом из домов помещалось по двадцати-пяти арестантов, которые возвращались туда в восемь часов вечера и выходили в пять часов утра. Духота и грязь в этих небольших и неуютных помещениях были невообразимые. Стены простые, бревенчатые, полы глиняные; вместо постелей служили грубые лавки, под которые каждый ставил на ночь две оловянные плошки, полагавшияся: одна - для пищи, другая для пищевых объедков и других отбросов. Под утро, когда отворялись двери на улицу, в запертом помещении стоял такой ужасный смрад от сырых и грязных сапог, от ослизлого пола и помоев, что заключенные рады были выбраться из своего зловонного жилища на чистый воздух. Каждому из арестантов, поочередно, полагалось в течение трех месяцев, в виде испытания, заведывать тем или другим из этих домов, т.-е. наблюдать за товарищами, нести на себе ответственность за безпорядки и собственноручно чистить полы и стены. Михаилу и Язону случилось одновременно заведывать арестантскими помещениями и во все это время, наравне с остальными каторжниками, им пришлось (по арестантским законам) не снимать с себя кандалов и железного обруча с докучным колокольчиком, дребезжавшим при малейшем движении.

Михаил был нежнее здоровьем, раздражительнее брата, и потому скоро прослыл на каторге за недовольного, что не могло не возстановить против него начальство. Тогда как более грубый от природы, но более скрытный и выносливый Язон был на таком хорошем счету, что с него даже сняли, в знак награды, кандалы и колокольчик. Зато Михаилу день это дня жилось все хуже и тяжелее: в наказание за его строптивый нрав на него навалили вдвое более работы, оставив его дольше положенного срока в отвратительной и тяжелой должности заведывающого арестантским домом; а с наступлением зимы на него взвалили еще и обязанность, от которой освободили Язона, - прочищать путь перед обоими домами.