Заложник.
Книга вторая. Михаил "Кудрявчик".
Глава ХXIX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Заложник. Книга вторая. Михаил "Кудрявчик". Глава ХXIX. (старая орфография)

ХXIX.

В воздухе запахло весною; поляны и ущелья сбросили с себя свой холодный белый покров, и на его черном фоне зазеленела кое-где свежая зеленая травка, замелькали убогие северные цветочки. Солнце теплою лаской согрело землю и она оживилась. Не оживились только несчастные, для которых безразлично тяжела была их подневольная служба, как в летнюю жару, так и в зимнюю стужу.

Мрачно было на душе у Язона; он день это дня становился угрюмее и, наконец, опять явился к начальству.

- Прошу вас, посадите меня под арест! - проговорил он.

- Это еще что значит? В чем ты провинился?

- Ни в чем, только предупреждаю вас, я сбегу непременно, если вы меня не удержите. Эта "полу-свобода" не очень-то сладкая штука зимою, когда кругом ничего не видишь, кроме сугробов; но теперь, когда уж кукушки кукуют, - когда дороги свободна, а в воздухе пахнет теплом и весельем, - меня так и тянет на волю!

- Ну, что-ж! И ступай: кто тебя держит! Поболтаешься себе без толку, поживешь без крова, без пищи, помыкаешься по белому-свету, как отверженный, и тогда мы еще успеем накрыть тебя!

- Нет, меня назад не вернете: хватитесь, да уж будет поздно! - дерзко возразил Язон, и его дерзость скорее всяких разсуждений привела в цели. Его лишили сравнительной свободы и приказали водворить на каторге на прежних условиях, общих для всех арестантов.

Однако почти месяц пробыл Язон снова на копях, и ему ни разу еще не удалось увидеть No 25, так как начальство предусмотрительно приказало держать этих подозрительных людей - Язона и No 25 - поодаль одного от другого.

Раз, проходя под стражей от одной вопи к другой, Язон заметил в стороне одного из каторжников, привязанного за правую руку в железной петле так, чтобы левая рука не могла дотянуться до пищи и питья, поставленных на строго разсчитанном разстоянии. Язон мигом узнал бледное красивое лицо несчастного, которого подвергали пытке голодом, ужаснейшей из пыток!

Подскочить к нему и вырвать роковую железную петлю - было, конечно, делом сверхъестественной силы, но её хватило у богатыря Язона, которому гнев придал необычайную мощь. Когда стража очнулась от изумления, No 25 был свободен и стоял на ногах, опираясь на своего избавителя. На них набросились, их повели в начальству, и они молча, угрюмо повиновались.

- Ага! Вы бунтовать? Вы защищать друг друга? Влюблены, что-ли, что жить друг без друга не можете? - кричал начальник, вне себя от злости. Хорошо же! Соединить их кандалы по рукам и по ногам, и пусть они живут неразлучно день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем! Пусть они опротивеют друг другу до того, чтобы их горячая любовь закончилась неутолимой ненавистью и злобой!

И с той минуты Язон и Михаил, соединенные кандалами по рукам и ногам, стали неразлучны, как были с ними неразлучны стыд и негодование, которые легко было прочитать у них на лице. Язона мучила совесть за то, что его горячность, его неумелое и необдуманное вмешательство послужили во вред Михаилу, и он работал, пил, ел и спал, отвернувшись от скованного с ним товарища, не смея поднять на него глаза. Михаил же, напротив, высоко держал голову, и взгляд его горел негодованием на безчеловечность их общих мучителей.

Ни словом не перекинулись несчастные, но каждый и без слов знал, что чувствует другой. Язон знал, что Михаил не может не чувствовать к нему отвращения, а Михаил понимал, что Язона мучит стыд перед ним. Время, однако, смягчило и сблизило их настолько, что однажды Язон попробовал заговорить.

- Я не хотел довести вас до такой беды, - проговорил он смиренно.

На что No 25 отвечал, не поворачивая к нему головы и стараясь подавить в себе прилив раздражения:

- Вы хотели все сделать в лучшему.

- Разве вам не жаль, что все так случилось?

- Жаль, конечно; но не за себя, а за вас.

- Ну, да. Я ни на минуту не испытал ничего отрадного в этой неволе, а вы уж попробовали жить почти на свободе. И я... я причина вашего несчастья!

Угрюмое лицо Язона осветилось внутренней радостью.

- О, это пустяки! - проговорил он.

- Пустяки?!..

- Да: мне это все равно, лишь бы вам не было в тягость?..

Михаил почувствовал, что его душит, но уже не гнев, а слезы.

- Нисколько!.. - только и мог он ответить, пристыженный самоотвержением товарища.

- Ну, ну! чего стали? - послышался окрик сторожа, и они молча продолжали работать.

В тот же вечер Михаил, вглядываясь попристальнее в лицо своего неразлучного спутника, спросил его:

- Я как будто бы видел вас где-то, но где, не припомню?

Язон помнил прекрасно бранный окрик, которым тогда, во время чистки домов, обидел его Михаил, но промолчать, и Михаил продолжал свои разспросы:

- Как ваше имя?

- Нет у меня имени, да оно и не нужно: вы бы, пожалуй, запомнили его и постепенно выяснили бы себе: кто я?

- Ну, так что же?

- Я не хотел бы, чтобы вы узнали, за что я сюда сослан.

- И потому не скажете, как вас зовут?

- Да, не скажу; впрочем, мне нечего вам говорить, так как отец оставил меня с матерью на произвол судьбы и даже своего имени не дал мне в наследство.

- Мать умерла, сестер у меня не было совсем.

- И брата тоже нет?

- Нет... то-есть, собственно говоря... Нет, нет! Я одинок на свете. Никто не вспомнит обо мне, не пожалеет, никому нет заботы: жив я, или умер!

Он хотел засмеяться, но голос его оборвался, и губы задрожали.

- А ваше имя? - спросил он.

- Зовите меня... братом! - ответил Михаил.

На следующий день, в полдень, пока сторожа легли вздремнуть в стороне от солнопека, арестанты воспользовались случаем вздохнуть свободнее и, отирая рукавом пот, градом лившийся у них с лица и с шеи, возобновили прерванную накануне беседу. Язон было-вспомнил о жене своего товарища по несчастию и хотел заговорить о ней, но Михаил предупредил его.

- Вы говорите, что совершенно одиноки? - начал он. - Тем лучше: иметь привязанности значить только страдать сильнее!

- Конечно, - согласился Язон.

- Положим, вы любите девушку и преданы ей всей душой, всем сердцем, и вдруг лишились её навсегда...

- Но с вами-то этого нет: ваша жена, сколько мне кажется, жива?

- Так что ж такое? Есть худшая разлучница, нежели смерть!..

- А, понимаю! - перебил Язон, и нежностью, волненьем зазвучал его тихий голос: - между вами стал... другой?

- Да.

- И вы... убили его?

- Нет, но дай ему Бог никогда не попадаться мне на глаза!

- И вы не знаете, где он теперь?

- Он был сначала здесь, на копях, но был помилован дня за два до того, как меня арестовали.

- Молчать! - раздался грубый окрик проснувшагося стража, и беседу пришлось отловить до ночи.

- А знаете, - начал Язон: - не ожидал я право, что мы так сойдемся, и что наша судьба может быть так похожа: вы - образованный, вы барин, я - полудикий, необразованный и грубый человек. Как вам, так и мне стал поперек дороги... другой, которого она и женщина образованная, гордая. Она польстилась на его богатство, на его положение в свете, а я был беден: в моей любви было все мое счастье, все мое богатство! И она отнял его у меня... Я не мог этого снести... Видит Бог, не мог!

- И вы... вы из-за этого сюда попали?

- Нет, я не виновен в том, что вы думаете, я даже не видал его... ни разу в жизни! Все его знают, все встречались с ним, я - никогда, как ни искал его, как ни следил за ним!.. Но мы еще сочтемся: я это твердо знаю, я в этом уверен! Мы еще станем с ним лицом к лицу, и это так же верно, как то, что есть Бог на небе!

Михаил взял Язона за обе руки и крепко их пожал.

- Брать мой! - воскликнул он: - отныне ты мне брат по душе, по мысли, брат в радости и в горе, брат в немощи и в силе!..

- Молчать! - прикрикнул сторож, не оставлявший их в покое и на-ночь.

Они умолкли и вскоре уснули, удрученные усталостью и впечатлениями дня.

Между тем силы Михаила уходили не по дням, а по часам, и Язон пользовался каждой удобной минутой для того, чтобы незаметно помочь ему в работе. Наконец, на пятый день после того, как их сковали вместе, Михаилу стало так плохо, что он упал без чувств, с киркою в руках. Как ребенка, поднял его на руки богатырь-Язон и дерзко отогнал от него сторожей, которые пожаловались высшему начальству. Решено было примерно проучить непокорных, но как? Об этом надо было подумать хорошенько.

* * *

С некоторых пор на копях замечалась странная и непонятная перемена. Серные источники, находившиеся под землею, повидимому, вовсе изсякли. Прежде на каждом шагу курился над поверхностью земли голубоватый пар, указывавший на присутствие в клетках её сернистой струи; теперь же он почти нигде не встречался, но зато поодаль, посреди гряды небольших холмов, слышалось глухое рокотанье и замечались даже подземные удары. Это, по мнению капитана, начальника Кризувика, прямо указывало на то, что сернистые источники, если они, вовсе изсякнут в долине (чего упаси Боже!), могут оказаться в изобилии в холмистой гряде. Но как до этого дознаться? Кто рискнет своей жизнью ради того, чтобы только получить эту уверенность? По совету со своими подчиненными, начальство пришло к убеждению, что лучше всего приставить к этой работе каторжных, и притом таких, которые нуждались бы в острастке. И в самом деле: ну, кто пошел бы добровольно долбить киркою утесы для того, чтоб на него могла вдруг нахлынуть горячая, смертоносная струя сернистых газов, которым откроется свободный доступ наружу?

Итак, решено было послать туда непокорных, которых и пригнали, с кирками в руках, на самое опасное место. Под ногами у них была раскаленная почва, подернутая желтовато-беловатою потрескавшеюся корой; воздух был пропитан запахом сернистого газа. Под первым же слоем земли показались явные признаки серы: в глубоких трещинах почвы замелькали порывистые струйки голубоватого огня.

Язон отскочил назад.

- Здесь опасно! - закричал он стражам; но те только грубо подгоняли арестантов и несчастные принуждены были покориться.

Земля поминутно как бы трескалась у них под ногами; чаще и определеннее пробегали глубокия огненные струйки. Оставалось уже всего фута два-три твердой земли.

- Стой! дальше копать невозможно! - снова закричал Язон.

- Послушайте: если уж так необходимо нужно продолжать копать, - пусть нам освободят ноги, чтоб дать возможность отскочить в сторону, когда прорвется сера; иначе мы заживо сгорим, задохнемся от жару!..

- Молчать, говорят вам! - перебил его сторож.

- Нет, я не замолчу, а лучше вы запомните мои слова. Смерти я не боюсь и знаю хорошо, что смерть моя придет еще не скоро, но мой товарищ болен и изнурен непосильной работой: ему спастись немыслимо. Попомните же мое слово: пусть только с ним что-нибудь случится, и вам не сдобровать! По косточкам я растерзаю вас на части!

слился резкий, нечеловеческий, ужасный крик.

Когда пары несколько разсеялись, испуганные стражи увидали, что "рыжий" стоит жив и невредим на краю отверстия, а рядом с ним, почти на руках его, лежит без чувств "белобрысый", повидимому, ослепленный сернистой струею.

В одну минуту вернулась к Язону его богатырская сила: он порвал связывавшия их веревки, взвалил себе на плечи товарища и смелым, неторопливым шагом пошел по направлению прочь от копей. Взгляд его был ужасен; голос грозен и глубок, как у раненого зверя.

Сторожа выронили из рук свои мушкеты и дали ему безпрепятственно уйти.