Заложник.
Книга вторая. Михаил "Кудрявчик".
Глава XXXII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Заложник. Книга вторая. Михаил "Кудрявчик". Глава XXXII. (старая орфография)

XXXII.

Выпрямившись во весь свой богатырский рост, лихорадочно сверкая глазами, Язон обратился звонким, твердым голосом ко всему собранию:

- Вы знаете, кто я, и откуда, и за что вы меня сослали... Вы думали, что я дикий зверь, и засадили меня. Но все равно: не о том хочу я с вами говорить. Смотрите (и он высоко поднял свою судорожно сжатую руку): вот человек, который пострадал больше меня. О, вы все, которым никто не препятствует утолять свой голод, когда вам хочется есть, и жажду, когда вам хочется пить, вы, спящие на постелях, и отдыхающие, когда вас одолевает усталость, вы и вообразить не можете, что испытал на себе этот несчастный! Но я все это видел, все знаю и прямо, в глаза скажу вашему президенту Михаилу. Укажите мне: где он, который?..

Тяжкое молчанье было ему ответом.

- Ну, что же? Где он: говорите!.. - в нетерпении кричал Язон.

- А это кто? - дрожащим от волнения голосом решился, наконец, перебить его судья и указал на распростертого на земле, бледного, как смерть, человека.

- Это мой друг, мой брат, - брат по несчастию, по нашей тяжкой доле!.. Но что вам до того? Говорите скорее: где же ваш Михаил? Ради Бога, ради всего святого на свете, скажите: где он? - умолял Язон.

- Мне ли тебе говорить, где он, и кто он? - послышался в ответ злобно-презрительный голос губернатора, и он двинулся вперед к наглецу, будто желая разрешить его сомненье...

Но в ту же минуту (Язон не мог потом припомнить, как это все случилось) раздался ужасный крик, мимо него промелькнула какая-то женщина и с рыданием бросилась обнимать и целовать несчастного, который все еще лежал на земле без движения.

- Муж!.. Михаил!.. - то кричала, то лепетала она, прижимая его к своей груди, покрывая его лицо поцелуями, лаская его, как ребенка.

Язон сраэу узнал Грибу и в ту же минуту узнал в своем друге и товарище своего врага, которому он поклялся мстить, которого он должен был ненавидеть, но вместо того любил и защищал, как любимого и дорогого, единственного для него в мире человека! В глазах у него помутилось, ноги подкашивались, зубы стучали. А в это время в ушах у несчастного звучали жестокия, злорадные слова старика Иоргенсона:

- Да, да, безумец! Полюбуйся на дело рук своих! Вот он, вот твой Михаил!..

В толпе пробежал ропот негодования, но Язон ничего и никого не видел, кроме безчувственного тела своего врага и брата, кроме бледной, убитой горем женщины, - его жены!

Глядя на её отчаяние, на её ласки и нежное участие, Язон невольно представлял себе, что эти ласки могли бы принадлежать ему... еслиб не "он", не... Михаил! Он отнял ее у него, отнял и жизнь, и надежду на счастье! И страшная горечь, ненависть в счастливцу поднялась в его разбитом сердце.

Вспомнилось ему также, как он жил и страдал вместе с ним, с этим счастливцем! Сколько горя и мук приняли они вместе, сколько отрады доставило ему охранять своего врага и... брата! Сколько труда положил он на то, чтобы спасти его, Михаила, и для кого же? Для Грибы, для его жены!

И вдруг он припомнил, зачем спешил сюда, как он разсчитывал спасти друга. Да: спасти!.. Но стоит ли теперь его спасать, когда теперь уж ясно, что на свободе его отдают любовь и ласки жены? Или совсем отказаться от всяких чувств к нему, забыть, как прежде его ненавидел, я как любил... теперь? О, Боже! укажи, что справедливо, что важнее: любовь или злоба? - которая из них действительно любовь, которая - злоба? Оне слились в одно общее сильное чувство, в котором было все: и ропот на судьбу, и сострадание, горячее желанье отомстить врагу и вся нежность преданной, самоотверженной любви...

Язон сам не мог разобраться в этом хаосе своих ощущений; не понимал, которое из этих чувств превозмогает над другими. Зло и добро, казалось, не уступали друг другу власти над его душою; он мучился невыразимо... Но один взгляд на бледную, убитую нежданным горем женщину, на изможденное лицо бедного слепого, который, как мертвец, без движенья, лежал у нея на коленях... - и добро победило и в один миг водворилось навсегда в его душе.

Язон выпрямился и, насколько мог, твердо и спокойно проговорил:

- Мужья и жены! Слушайте вы все, зачем я здесь, и вы увидите, какое безграничное, искреннее состраданье охватит вас!.. Вам уж известно, что я незаконный сын, или почти-незаконный, так как отец мой бросил мою мать и меня для другой женщины, для другого ребенка. Когда мать умирала, я поклялся отомстить за нее отцу, - убить его, как он убил ее. Но я не убил, а сам спас его из воды: он умер у меня на руках, до последняго вздоха с любовью вспоминая своего другого сына. И я поклялся убить его, - моего брата, отнявшого у меня любовь отца. Но и это мне не удалось: вы меня арестовали и судили, - может быть, несовсем справедливо. На каторге, в этом земном аду, я встретил человека, которого полюбил всеми силами души, который стал моим товарищем, другом... братом! Вы изгнали меня из своего общества, как дикого, зловредного взеря; вы лишили меня свободы и отрады быть независимым. Он же пробудил во мне чистые, отрадные чувства; он сделал меня... человеком!..

Его сильный, глубокий голос дрожал; глаза блестели слегами, и среди общей тишины слышно было, как тяжело дышали свидетели этой необычайной, потрясающей картины. Гриба, в удивлении, вопросительным и тревожным взором смотрела на Язона, который продолжал:

- Вот он, мой друг и брат! Я сам на своих плечах принес его сюда, чтобы... спасти его!

- Арестовать обоих! - перебил его Иоргенсон, и стража, не смея ослушаться, двинулась вперед, в беглецам.

- Назад! - грозно, но твердо скомандовал судья: - мы здесь все равны; здесь Гора-Закона, - место священное для всех, в ком течет исландская кровь! Перед законом, перед нашим обычаем, освященным обрядом, который соблюдается тысячу лет под-ряд, все люди равны: всякому разрешается говорить свободно, требовать суда и расправы!

- Мне дела нет до ваших законов! Именем короля приказываю вам арестовать беглецов!

- А я именем Царя царствующих приказываю вам не прикасаться к ним! - возразил судья.

- Вы пользуетесь тем, что я беззащитен, и выказываете мне неповиновение? - продолжал оробевший Иоргенсон. Что ж такое, что моя охрана осталась в городе? Я и сам арестую виновных. Ни с места! - прогремел он и, вынув из-за пояса пистолет, навел его на братьев.

Вопль негодования пронесся в толпе; послышались угрозы. Гриба бросилась к мужу, защищая его своим телом; но Язон стоял безстрастно под направленным на него оружием.

- Кто тронет хоть один волос на его голове, того я разорву на части! - проговорил он твердо и холодно.

- Скажи же, однако, зачем ты пришел сюда? - спросил судья.

- Зачем? Вы еще спрашиваете, зачем!.. Разве здесь не Гора-Закона? Разве не здесь может всякий пред лицом священного народного собрания найти правый суд и защиту?

- Конечно, - согласился судья.

- Что сделал этот несчастный, заслужил ли свое наказание, - мне все равно. Я к вам обращаюсь, во всему исландскому народу: спасите, освободите его! Верните ему жизнь и свободу, если не ради него, так ради Того, Кто смотрит на вас с небес... ради вас самих!

В эту минуту послышались глухие раскаты - но не грома, а какого-то подземного гула.

Народ прислушался к ним, бледнея.

- Кара Божия - в Его руках; милосердие - в руках человеческих! - продолжал Язон, и, наклонившись в Михаилу, поднял его на руки и понес по направлению в Горе-Закова.

Толпа разступилась перед ним и, как один человек, вскричала:

- Освободить их! Освободить!

* * *

замечанием:

- Положим, относительно Язона они правы: он - исландец и потому подлежит исландским правам и законам. Но бывший президент, как изменник Дании, - достояние датских законов?..

- Так ли это? - раздался чей-то робкий голос из толпы.

- Так, - принужден был и согласиться судья.

Полное уныние овладело присутствующими, боготворившими своего главу и президента и ликовавшими при мысли о его спасении.

Вдруг, среди общей тишины, раздался конский топот, и запыхавшийся растерянный всадник, еще издали отчаянно махавший руками, чтобы привлечь на себя внимание, подскакал ближе, крича, что было мочи:

- Бегите! Бегите! Горы Скаптара зашатались!.. - На встревоженные разспросы он едва поспевал ответить, что и сам Скаптар, эта гигантская ледяная вершина, дрогнул в своем основании и грозит падением.

Не успели разспросить этого вестника несчастия, как за ним появился другой:

- Море колышется! Море из недр своих выбрасывает острова и камни!..

Едва улеглась пыль, которую он поднял, ускакав обратно, в Рейкиавик, - вслед за ним подоспел и третий:

- Воды размыли подножие Геклы! Вокруг нея гибнет вся трава, деревья!.. Потоки кипящей воды мчатся вниз по холмам, заливают поля и дороги, уносят с собой дома и стада, не щадя ничего, не зная себе препон!..

Ужас овладел толпою и сообщился всему собранию, всем судьям и другим представителям власти.

Народ вспомнил, что у каждого дома осталась семья, жена, дети, старики-родители, друзья и близкие... И все разбежались по своим палаткам, наскоро оседлали своих ослов и лошадей и без памяти, без оглядки, бежали в разные стороны, в надежде спасти своих, во-время подоспеть к ним на помощь.

В общей суматохе и давке только двое хладнокровно остались на месте. Это были Иоргенсон и Язон, ни на минуту не забывавшие своих личных целей.

Губернатор подозвал к себе стражу, которая прискакала из Рейкиавика с роковыми вестями, и, указывая на Михаила, приказал:

- Арестовать обоих: и мужчину, и женщину!

Опираясь на Язона, Михаил, понемногу пришедший в себя, стоял молча, ничего не видя из окружавшей его тревоги; а брат его, не теряя минуты, позвал народ на помощь. Но шум толпы заглушил его слова; каждый заботился прежде всего о себе, и Язону пришлось одному грудью встретить напор врага - датской стражи. Но где же одному одолеть двадцать человек, и притом не усталых₁ не изнуренных душевною мукой?

Как ни боролся Язон, как ни изворачивался с изумительной быстротой и ловкостью, но не мог защитить друзей. Как плеть повисла его окровавленная, разбитая, правая рука, а одной левой не справиться было с дюжими датчанами, которые придержали его на месте, пока их товарищи, на его глазах, схватили и увели Михаила с женою.

Между тем в воздухе пронесся неудержимый вихрь и посыпал будто черным песчаным дождем, который густою стеной закрыл солнце и погрузил все вокруг в непроницаемую темноту.

Иорген-Иоргенсон, не теряя присутствия духа, уселся на подведенную ему лошадь и, усиленно подгоняя испуганное животное мимо Язона, не преминул злобно пошутить над ним:

Он пришпорил лошадь и быстро скрылся из вида.

Язон остался один в темной, опустевшей долине, над которой висел черною пеленою густой смрад. С юга, на горизонте, ее прорывали широкия струи огня, а за нею разливалось багровое пламя.

Извержение Скаптара началось.