Заложник.
Книга вторая. Михаил "Кудрявчик".
Глава XXXIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Заложник. Книга вторая. Михаил "Кудрявчик". Глава XXXIII. (старая орфография)

XXXIII.

Мрачно было на душе у Язона; но не от окружавшей его тьмы, не от бедствия, грозившого народу, а от сердечной боли.

Он безсознательно шел куда-то вперед, не разбирая дороги, и горького ропота были полны его думы. Громко рыдая, взывал он в небесам, обманувшим его ожидания. Не он ли горячо верил в благость, всемогущество и справедливость Творца? Не Его ли вещия слова обещают настигнуть неправого и спасти неповинного? Не Он ли Сам говорил чрез святых своя", что неправый и непочитающий Его "истреблен будет", а почитающий "возвеселится"?

Язон не помнил, долго ли бродил он в полном одиночестве, когда очутился, наконец, в таком узком ущелье, что двоим нельзя бы было разойтись на его тропинке, повисшей над пропастью. Когда-то здесь (как он припомнил) было в обычае казнить женщин-преступниц, сбрасывая их вниз со скалы.

Среди унылой тишины этой местности и ужасных картин, которые она вызывала, весьма странным показалось Язону, что его кто-то окликнул:

- Добрый человек! Укажи мне, пожалуйста, дорогу в Рейкиавик: я охотно дам тебе за это пять-шесть крон!

Оглянувшись, Язон узнал старика-Иоргенсона, и крик радости вырвался у него из груди. А он еще сомневался в правосудии Божием? Допускал, что Бог может оставить безнаказанным безчеловечного тирана! Да не Он ли Сам посылает его теперь, чтобы Язон своими руками мог, истребить, его, как негодного, бездушного пса?

Он рванулся вперед, полный вновь закипевшей злобы, но вдруг что-то больно сжало ему сердце, и он отступил назад, давая дорогу старику. Иоргенсон тоже узнал его и умолк в испуге.

- Вот дорога в Рейкиавик: все прямо, вдоль стены утеса, а затем направо, в сторону от ущелья, - проговорил Язон изменившимся голосом. - Да, это, может быть, малодушие с моей стороны, может быть глупая неосторожность, - пусть так! Но ты - отец моей матери: пусть же сам Бог вас разсудит! - Пусть сжалится Он над нею и простит тебе! Я не хочу, даже за жизнь брата, обагрять свои руки твоей кровью!.. Проезжай себе с Богом!..

И низко склонив свою седую голову, Иоргенсон тихо проехал мимо внука; и чувство стыда перед самим собою, несмотря на всю его холодность, шевельнулось где-то в самой глубине его очерствелого сердца.

* * *

Извержение, меж тем, шло своим чередом и продолжалось еще в течение целых шести месяцев: с июня вплоть до января следующого года. За это время со всех концов Исландии - с юга и с юго-востока - стекались в Рейкиавик толпы голодных и бездомных людей. Население его, состоявшее до тех пор из двух тысяч человек, возросло до двадцати и даже более. Как они жили и где ютились, - вряд ли кто мог бы сказать определенно; одно только было хорошо известно, но все дома, все лачуги были битком набиты людьми самых разнообразных возрастов и сословий. Летом весь этот несчастный люд питался кой-какою рыбой, ловившейся у берегов, а зимой помирал с голоду, скудно пробавляясь рыбьими костями, мхом и морской травою. Их крик о помощи отозвался в Европе, и со всех сторон по морю заспешили к ним суда с продовольствием: хлебом, мукой и картофелем. На беду, эти суда затерло льдами, и пока они добрались до берегов Исландии, картофель обратился в кожаные подошвы, а хлеб и муку пришлось бы рубить киркой, словно каменные глыби. По счастию, даже на дальнем севере, где на морях почти постоянные льды, где земля клокочет огнем, мать-природа еще настолько печется о людях, что не дает им совершенно погибнуть от голода. Перебившись кое-как до весны, когда стало теплее, чуть-живые, но уже ободренные живительным теплом, люди стали расходиться по своим домам, или, вернее, по тем местам, где некогда были их дома, и которые были им дороги по связанным с ними воспоминаниям.

В это тяжелое время лишь очень немногие вспоминали о существовании своего бывшого президента Михаила.

хлопотать о нем и обивал пороги у всех высших властей, стараясь доказать им, что обращаться с бывшим президентом грубо и небрежно, как с простым преступником, несправедливо я незаконно; что тюремные правила не соблюдаются, а карательные меры преувеличивается, и т. п. Гриба также, с своей стороны, делала все возможное: просила за него епископа, носила мужу в тюрьму пищу и питье, стараясь тщательно скрывать от него, кто так заботится о нем. И Михаил, действительно, не подозревал, кто его благодетель; по всему Рейкиавику её поведение было известно, и весь Рейкиавик был тронут её самоотвержением.

Видя, что сочувствие народа на стороне Михаила, Иоргенсон не на шутку встревожился и стал подумывать о том, не слишком ли он строго с ним поступает? Надо было подумать и найти такое решение этого вопроса, которое удовлетворило бы всем необходимым требованиям; и такое решение нашлось: Иоргенсон объявил, что освобождает Михаила от тюремного заключения, но под условием, чтобы он поселился на уединенном островке, пролив между которым и Исландией часто замерзал и прекращал, таким образом, всякое сообщение с людьми. Свобода, которую даровал губернатор заключенному, была, по мнению всех, любивших его, только кажущейся; в сущности же и сам Михаил сознавал, что это самое ловкое средство, чтобы еще более усилить его беззащитность. Однако, ни просьбы его и старика-Адама, ни глухой ропот народа не помогли, и бывший президент, слепой, искалеченный, должен был покориться, отправившись в далекий путь: остров Гримсэй лежит на арктическом поясе, на 35 миль от твердой земли. Проводить его сошлись все жители Рейкиавика.

без сомнения, я виноват перед вами: простите же вы мне, по-братски, потому что нам, верно, уже не придется встретиться на этом свете!..

В толпе плакали и вздыхали; но тех, кто больше всех мог бы оплакивать Михаила, - жены и его приемного отца, - не было не только здесь, но и во всем Рейкиавике.