Наулака.
Глава XV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наулака. Глава XV. (старая орфография)

XV.

Когда Тарвин явился на банкете, лицо его горело, во рту все пересохло. Он его видел. Оно существовало. Оно не было мифом. И он его добудет; он увезет его с собою. М-с Метри украсит им свою мраморную шею, которая была так прекрасна, когда она смеялась, и Три Компании появятся в Топазе. Он окажется спасителем своего города; народ выпряжет лошадей из его кареты и повезет его на себе по Пенсильванской улице; в будущем году городские участки в Топазе станут продаваться на вес золота.

Ради этого стоило ждать, стоило запрудить сотню рек, стоило целый век играть в пакизи и проехать тысячу миль в телеге за буйволах.

За банкетом, осушая свой стакан за здоровье молодого магараджи Кенвара, он повторил самому себе клятву довести дело до конца, даже если оно протянется все лето. Его уверенность в успехе ослабела в последнее время, получив несколько ударов; теперь, когда ему удалось увидеть свою награду, ему казалось, что он уже держит ее в руках; точно также разсуждал он и в Топазе. Кэт должна принадлежать ему, потому что он ее любит.

На следующее утро он проснулся со смутным чувством, что стоит на пороге великих событий; а потом после ванны он удивился, откуда взялась у него накануне такая уверенность, такое радостное возбуждение. Он действительно видел Наулаку. Но двери храма скрыли от него это видение. Он спрашивал себя даже, существовали ли в действительности и храм и ожерелье, и среди своего волнения и недоумения не помнил, как вышел из гостинницы и очутился на полдороге от города. Но когда он очнулся, он ясно понял, куда, и зачем идет. Раз он увидал Наулаку, он решил не терять ее более из вида. Ожерелье исчезло в храме. Значит, он должен идти в храм.

Обломки сгоревших факелов лежали на лестнице храма вместе с затоптанными цветами и пролитым маслом; гирлянды золотоцвета висели завядшия и смятые, на толстых шеях черных каменных 9 быков, которые стояли у входа во внутренний двор. Тарвин снял свою белую шляпу (было очень жарко, хотя после восхода солнца прошло всего два часа), откинул густые волосы с своего высокого лба и оглядывал остатки вчерашняго празднества. Город еще спал после своего праздника. Двери храма были открыты настеж, он вошел по лестнице и безпрепятственно вступил в него.

Безформенный четырехголовый бог Исвара, стоявший посредине храма, был запачкан и замазан пятнами растопленного масла и черною копотью курений. Тарвин с любопытством осматривал это изваяние, почти ожидая, что Наулака висит на одной из четырех шей его. Сзади него, в более темном помещении храма стояли другия божества, многорукия и многоголовые, с поднятыми кверху руками, с высунутыми языками и с оскаленными зубами. Вокруг них были раскиданы остатки разных жертвоприношений, и, несмотря на полусвет, Тарвин разглядел на коленях одного из них пятна засохшей крови. Над ним темная крыша заканчивалась куполом и оттуда слышался шорох и царапанье летучих мышей.

Тарвин, сдвинув шляпу на затылок и засунув руки в карманы, глядел на изображения богов, осматривался по сторонам и тихонько посвистывал. Он уже целый месяц прожил в Индии, но до сих пор еще ни разу не проникал внутрь храма. Стоя тут, он с новою силою сознавал, насколько жизнь, обычаи и предания этого странного народа были далеки от всего, что казалось хорошим и правильным ему, Тарвину; он чувствовал смутную досаду, при мысли, что поклонники этих безобразных богов владеют ожерельем, имеющим силу изменить судьбу христианского, цивилизованного города, города в роде Топаза.

Он знал, что если его увидят тут, его без церемонии прогонят за оскорбление святыни, и потому спешил покончить с осмотром; он был почти уверен, что по небрежности, свойственной этому народу, Наулака где-нибудь брошена, подобно тому, как у женщины, поздно вернувшейся с бала, бриллианты валяются на туалете. Он шарил вокруг и под каждым идолом, а летучия мыши шуршали над ним. Затем он вернулся к центральной фигуре Исвара и, став на прежнее место, принялся разглядывать бога.

Ему показалось, что хотя он стоит на ровном полу, но ему почему-то приходится сильно упираться на пальцы ног и он отступил, чтобы сохранить равновесие. Вдруг плита песчаника, с которой он сошел, медленно приподнялась, точно дельфин на спокойном море, и открыла на секунду темное подполье. Затем она снова беззвучно легла на свое место, и Тарвин отер холодный пот у себя на лбу. Он был так взбешен, что если бы нашел в эту минуту Наулаку, отбросил бы ее прочь от себя. Он вышел опять на солнечный свет и мысленно предавал страну, где подобные вещи были возможны, во власть её собственных богов; худшого наказания он не мог для нея придумать. Священник, появившийся из какого-то таинственного убежища, вышел из храма вслед за ним и с улыбкой посмотрел на него.

Тарвину захотелось вернуться в действительный мир, населенный мужчинами и женщинами, и он отправился в дом миссии, где сам себя пригласил на завтрак. М. и м-с Эстес держались совершенно в стороне от церемонии венчания, но им было приятно послушать, что рассказывал о ней Тарвин с точки зрения Топаза. Кэт встретила его с неподдельною радостью. Она была сильно взволнована тем, что Дунпат Рая и вся больничная прислуга ушли и бросили свое дело. Они отправились смотреть на свадебные торжества и целых три дня не показывались в больнице. Вся работа лежала на ней одной и на дикой женщине из пустыни, пришедшей следить за ходом леченья мужа. Кэт была сильно утомлена и мучилась безпокойством о здоровьи маленького принца; она сообщила свои опасения Тарвину, когда он после завтрака увел ее на веранду.

-- Я уверена, что ему теперь нужен полный покой, - произнесла она чуть не со слезами. - Он пришел ко мне после обеда вчера вечером - я была на женской половине дворца - и плакал целые полчаса. Бедный ребенок! Это жестоко!

-- Ну, он отдохнет сегодня, нечего вам волноваться!

-- Нет; сегодня повезут его невесту назад на её родину, и он должен ехать с процессией, провожающей ее, в самый жар. Это страшно утомительно. Что, у вас не болит голова от здешних жаров, Ник? Я часто думаю о вас, когда вы сидите там у своей плотины, и не понимаю, как вы можете выносить.

-- Я многое могу вынести ради вас, милая девочка, - отвечал Тарвин, смотря ей прямо в глаза.

-- Да почему-же это для меня, Ник?

-- Вы узнаете это когда-нибудь, - уверял он; но ему не хотелось говорить о своей плотине, и он перевел разговор на более безопасную тему, на магараджу Кенвара.

На другой и на третий день он безцельно ездил верхом в окрестностях храма, не осмеливаясь опять войти за ограду его, но решившись не спускать с глаз то место, где он в первый и в последний раз видел Наулаку. В настоящую минуту не было возможности добиться разговора с тем единственным - не считая короля - живым человеком, который держал в руках его сокровище. Он напрасно ожидал появления магараджи Кенвара с его экипажем и должен был призвать на помощь весь свой запас благоразумия, чтобы не сойти с ума от нетерпения. Он сильно разсчитывал на мальчика; а пока часто заходил в больницу, чтобы узнавать, как идут дела Кэт. Изменник Дунпат Раи и его помощники вернулись, но больница была переполнена пациентами: явилась масса зашибленных при безостановочной езде королевских экипажей, и один или два случая отравления, новых в практике Кэт; злоумышленники, под предлогом приятельского угощения, давали человеку яд, обирали его и оставляли на большой дороге в безпомощном состоянии.

чем он. Она работала в больнице не для того, чтобы прикрывать какие-нибудь более глубокие и более темные планы, и она имела перед ним то неоцененное преимущество, что видела свою цель перед глазами. Эта цель не скрылась от нея, появившись на один миг; она не находилась под охраною таинственного духовенства или неосязаемого правительства; она не была запрятана в храмах с западнями, не висела на шее слабого ребенка.

Раз утром, прежде чем он по своему обыкновению ушел на плотину, Кэт прислала ему в гостинницу записочку с просьбой придти как можно скорее в больницу. На одну мимолетную секунду у него явилась мечта о невозможном счастьи. Но он горько усмехнулся своей готовности надеяться, закурил сигару и исполнил полученное приказание. Кэт встретила его на лестнице и повела в аптеку.

-- Знаете вы, какие признаки отравления коноплей? - спросила она взволнованным голосом.

Он схватил обе её руки в свои и смотрел на нее дикими глазами.

-- Зачем вам? Зачем? Неужели кто-нибудь осмелился?

Она нервно разсмеялась.

-- Нет, нет, не меня, это его.

-- Кого?

-- Магараджу, ребенка. Теперь я в этом уверена.

Она рассказала ему, как в этот день утром экипаж, конвой и один туземный сановник подъехали к дверям миссии с магараджей Кенваром, который лежал почти безжизненным трупом; как она сначала приписала его болезнь утомлению вследствие свадебных празднеств; как мальчик пришел в себя, но лежал с посинелыми губами и провалившимися глазами, и как с ним безпрестанно делались судороги до того, что она пришла в совершенное отчаяние. Наконец, он крепко заснул и она оставила его на попечении миссис Эстес. Она прибавила, что миссис Эстес считает это возвращением старой болезни маленького принца; она видела у него два раза такие припадки до приезда Кэт.

-- А теперь посмотрите сюда, - сказала Кэт, показывая ему больничный журнал, в котором были записаны признаки и история болезни в двух случах отравления коноплей, встретившихся ей за последния две недели.

-- Этих людей угостила сладким печеньем компания бродячих цыган, и все деньги были у них украдены, пока они спали. Прочтите сами.

Торвив прочел, кусая губы. Затем он бросил на нее проницательный взгляд.

-- Да, - сказал он, выразительно кивнув головой, - да. Ситабхаи?

-- Кому же больше? - взволнованно ответила Кэт.

-- Я знаю. Я знаю. Но как помешать ей? Как выяснить дело?

-- Разскажите магарадже! - решительно отвечала Кэт.

Тарвин взял её руку.

-- Хорошо, я постараюсь. Но вы понимаете, - у нас нет ни тени доказательства.

-- Не беда. Помните о мальчике. Попробуйте. Мне надобно теперь вернуться к нему.

сразу исчез при виде магараджи Кенвара. Мальчик лежал на кровати в одной из внутренних комнат миссии и был так слаб, что почти не мог повернуть головы. Когда Кэт и Тарвин вышли, миссис Эстес, только что давшая ему лекарство, встала, сказала несколько слов Кэт о ходе болезни и возвратилась к своим делам. На мальчике было надето легкое кисейное платье, но его меч и пояс, украшенный драгоценными камнями, лежали в ногах его.

-- Салаам, сагиб Тарвин, - прошептал он. - Мне очень жаль, что я заболел.

Тарвин ласково наклонился над ним.

-- Не пытайтесь разговаривать, дружок.

-- Нет, мне теперь хорошо, - отвечал мальчик. - Мы скоро поедем вместе кататься.

-- А вам было очень нехорошо?

-- Не знаю. Я был во дворце и играл с танцовщицами. Вдруг я упал. А потом я ничего не помню и не знаю, как очутился здесь.

Он проглотил прохладительный напиток, который Кэт подавала ему, и снова опустился на подушки; желтая, точно восковая, ручка его играла рукояткой меча. Кэт стояла на коленях подле него, положив одну руку под подушку и поддерживая его голову; Тарвину казалось, что до сих пор он не отдавал должной справедливости красоте её лица, дышавшого добротой, искренностью и силой. Изящная маленькая фигурка приняла более нежные очертания, твердые губы дрожали, в глазах сиял свет, которого Тарвин никогда раньше не видал.

-- Зайдите с другой стороны, так, - сказал мальчик, делая Тарвину знак по местному обычаю: он несколько раз сложил и разложил очень быстро все свои тоненькие пальчики на ладони его руки. Тарвин покорно опустился на колени с другой стороны постели.

-- Вот теперь я король, а это мой двор.

Занавес у дверей комнаты тихо раздвинулась, миссис Эстес вошла неслышными шагами, и ей показалось, что она видела достаточно и может также тихонько уйти прочь. Она о многом передумала с тех пор, как Тарвин в первый раз вошел в её дом.

Глаза мальчика потускнели и отяжелели; Кэт хотела вынуть свою руку из под подушки и дать ему лекарство.

-- Нет, оставайтесь так, - сказал он повелительно, и затем, заговорил на туземном наречии: - Кто верно служит королю, тот не останется без награды. Я им дам деревни, свободные от налогов, три, пять деревень: Суджайн, Амет и Гунжу. Пусть это будет им свадебным подарком. Они поженятся и всегда будут около меня: мисс Кэт и сагиб Тарвин.

Тарвин не понял, почему ручка Кэт тихонько отодвинулась от его руки. Он хуже ее знал местный язык.

Тарвин стиснул зубы и послал проклятие Ситабхаи. Кэт вытирала пот со лба мальчика и старалась получше уложить его головку, которая металась из стороны в сторону. Тарвин держал ручки мальчика и оне сильно сжимали его пальцы во время мучительных судорог, обычного следствия яда конопли.

В течение нескольких минут он метался и стонал, призывал на помощь разных богов, старался схватить свой меч и приказывал воображаемым отрядам повесить белых собак на столбах дворцовых ворот и замучить их до смерти.

Потом припадок миновал, он стал говорить тише и звал мать.

В воображении Тарвина воскресло воспоминание о маленькой могилке, вырытой на открытой равнине, спускавшейся к реке и положившей начало кладбищу Топаза. Они опустили в нее сосновый гробик с первым ребенком Геклера, и Кэт, стоя тут же, вырезала на гладкой сосне имя ребенка, что и должно было заменить ему надгробный памятник.

"Зеленом горохе Мендора"... да; только ватрушка с миндалем. Мне очень хотелось есть. Маленькая миндальная ватрушка, мама. Отчего же мне было не есть, когда мне хотелось. Что я сын трубочиста или короля? Держите меня! держите меня! у меня конь в голове... Громче. Я не понимаю. Разве они хотят везти меня к Кэт? Она мне поможет. Какое это было поручение? - Мальчик начал с отчаянием ломать себе руки. - Поручение! Поручение! Я забыл поручение. Никто во всей стране не умеет говорить по-английски так, как я умею. Но я забыл поручение. "Тигр, тигр, ярко блистающий во тьме лесов! Чья безсмертная рука, чей безсмертный глаз создал тебя столь страшного и прекрасного". - Да, мама, пока она не заплачет. Я должен повторять ей все сначала, пока она не заплачет. Я не забуду. Я не забыл первого поручения. Великий боже Гарь. Я это поручение забыл, - и он заплакал.

Кэт, которая привыкла сидеть у постелей больных, сохраняла твердость и мужество; она успокоивала ребенка, разговаривая с ним тихим, нежным голосом, подавая ему лекарство, делая все, что было нужно в данное время, и все так спокойно, разумно, без всякого признака волнения. Тарвин, напротив, был сильно разстроен зрелищем страдания, которое он не мог облегчить.

Магараджа Кенвар глубоко вздохпул и сдвинул брови.

-- Махадео-ки-джаи! - вскричал он. - Я вспомнил. "Это сделала цыганка. Это сделала цыганка". И я должен был повторять это, пока она заплачет.

Кэт приподнялась и с ужасом взглянула на Тарвина. Он ответил ей таким же взглядом, кивнул головой и тихонько вышел из комнаты, отирая слезы.