От моря до моря.
Индия.
II. Адимир и Эдайпур.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: От моря до моря. Индия. II. Адимир и Эдайпур. (старая орфография)

II.
Адимир и Эдайпур.

На другое утро, окончательно распростившись с гостеприимным Джейпуром, я в обществе двух англичан отправился в Адимир, где попал в совершенно другую обстановку. Прежде всего я имел удовольствие увидеть целый лагерь бедных пенджабов, расположившихся в шатрах под густой тенью огромного бананового дерева.

Адимир, входящий в состав британских владений, является центральным пунктом банкирских фирм, снабжающих деньгами все соседния княжества, а бок о бок с этими источниками золота - самая вопиющая бедность.

Так как Адимир оказался грязным унылым городом, не имевшим в себе решительно ничего достопримечательного, то я на следующий же день сел в поезд и отправился в Эдайпур, где, как я слышал, готовилось какое-то торжество. Поезд мчался по совершенно ровной, мертвой, безплодной равнине, усеянной лишь валунами да непроходимыми джунглями, в которых водились тигры. Через некоторое время, однако, появились ряды холмов и стали попадаться смоковницы. Затем потянулась местность, вся покрытая утесами. Из этих утесов добывается белый камень, брусья из которого служат для укрепления железнодорожной насыпи. Далее опять потянулись однообразные холмы, поросшие густым кустарником. Кое-где были разбросаны жалкия деревушки, куда свободно могли проникнуть голодные тигры. Наконец, прогремев по мосту, переброшенному через реку Гембер, поезд остановился в тени высот, на одной из которых расположена гордость страны - Читорская крепость. Эта высота имеет несколько миль протяжения; она своим видом напоминает исполинский броненосец и, как последний, вся ершится пушками, выглядывающими из многочисленных амбразур различных крепостных сооружений.

От Читора до Эдайпура семьдесят миль в сторону. Я желал в тот же день попасть туда, поэтому не стал тратить времени на осмотр крепости, отложив это до другого раза. На почтовой станции оказалось три "тонги", местных экипажа допотопного устройства. Но одна из этих тонг оказалась нагруженною несколькими большими чемоданами, украшенными гербом королевы, отправляемыми в тот же Эдайпур, другую занял ехавший со мною в одном поезде раджпутанский князь со своими провожатыми, третья была очень плоха на вид, и мне пришлось сделать над собою геройское усилие, чтобы решиться сесть в эту древность.

Тонгу с чемоданами её величества конвоировал вооруженный совари. Эта тонга выехала первою; за нею последовал раджпутанец, а за ним уж и я, стараясь не глядеть на пару ободранных и еле живых от голода пони, с трудом передвигавших ноги и тащивших дребезжавший экипаж.

На станциях, расположенных в шестимильном разстоянии друг от друга, вся сбруя, кое-как прилаженная и самого невзрачного вида, перекладывалась на спины других пони, не лучше первых, при чем последние одни отправлялись обратно на свою станцию, точно умные собаки.

Дорога опять идет посреди скалистых гор, при заходе солнца переливающих цветами опала, изумруда и рубина, между тем как из-под копыт лошадей и колес тонги вырываются облака золотистой пыли. Временами встречались путники на верблюдах или отряд кочевников с волами, навьюченными разным скарбом.

Один из холмов был сплошь покрыт тучею ястребов, жадно расклевывающих тушу павшого вола, а внизу, у подошвы холма, совсем голый, представлявший собою живой скелет, умирающий с голоду, туземец с такою же жадностью пожирал кусок мяса, вырезанный до нашествия ястребов из той же падали. Вид был настолько ужасный, что я закрыл глаза и отвернулся.

На горизонте поднимается красная, почти полная луна. Окрестность наполняется таинственными ночными звуками, происхождение которых трудно себе объяснить. Но мили через две высоты сразу точно обрываются и по сторонам раскидываются меварския пастбища, орошаемые двумя реками, широко разливающимися во время дождей.

Вдруг я замечаю, что одна из постромок, сплетенная из белых и синих хлопчатобумажных прядей, готова оборваться, и указываю на это своему вознице. Тот спрыгивает с козел, взглядывает на постромку, потом, вместо того, чтобы подвязать ее, начинает приплясывать на месте, неистово размахивая руками и пронзительным голосом выкрикивая незнакомое мне слово "домчи"! "домчи"! Затем он, как ни в чем не бывало, снова взмащивается на свое место и подгоняет лошадок. Я сижу и недоумеваю, что бы это значило.

Но вот тонга врезывается в целый лес высокого вереска, перемешанного с травою и колючими растениями. Не проходит и четверти часа, как переднее колесо тонги сваливается и сама она так сильно накреняется на бок, что мой чемодан летит вслед за колесом, а мы с возницею лишь только каким-то чудом удерживаемся от падения.

Осмотр колеса, оси и других частей экипажа показал, что все полусгнило и приладить колесо будет очень нелегкой задачей. Возница мой преусерднейшим образом вертел колесо во все стороны, кряхтел, пыхтел, делая совершенно напрасные усилия прикрепить его на разсыпающейся оси, и визгливым голосом выкрикивал на всю окрестность какие-то, повидимому, не то заклятия, не то проклятия.

Между тем две остальные тонги далеко уехали вперед и мы оставались одни-одинешеньки среди безлюдной пустыни. До следующей станции было еще мили две слишком. Убедившись, наконец, что колеса нельзя приладить и без него невозможно двинуться далее, возница кое-как объяснил мне, что он отпряжет одного из пони и на нем доедет до следующей станции, я же должен ожидать его возвращения с другою тонгою, если не предпочитаю также ехать верхом на второй лошади, бросив чемодан на произвол судьбы. Так как на последнее я не мог решиться, то пришлось согласиться на первое предложение возницы.

Он отвязал лошадь от дышла, сел на нее и через несколько минут исчез в тени, отбрасываемой скалистой горою, которую он должен был обогнуть. Я взял в каждую руку по револьверу и, сидя в самом неудобном положении в полуопрокинутом экипаже, призвал на помощь терпение и стал ждать, что будет дальше.

Ночь была холодная, и я дрог в своем легком одеянии. Положим, у меня было довольно времени, чтобы достать из чемодана теплый плед, куда он перед выездом из Адимира был необдуманно мною засунут; но было опасно углубиться в такое занятие - мало ли что могло случиться в этой ужасной пустыне, пока я буду возиться с чемоданом?

К счастью, все вокруг меня оставалось тихо; не было слышно ни одного звука; даже ветер не шелестил по вереску.

Только чавканье оставшагося при мне пони, который воспользовался неожиданным для него отдыхом для того, чтобы полакомиться свежими верхушками травы, его кашель да фырканье напоминали мне, что я не одинок в этой мертвой пустыне. Не будь со мною лошади, я думаю, что заболел бы в эту ночь самою черною меланхолией.

Наконец я услышал далекий шум, возвещающий приближение экипажа, так что минут через пятнадцать я мог продолжать путешествие уже в другой, более надежной тонге, и к утру благополучно достиг Эдайпура, где и водворился в гостинице, содержимой предприимчивым французом. Вой шакала, забравшагося на веранду гостиницы, послужил мне, так сказать, колыбельною песнью, и я уснул так крепко, что проснулся только около полудня. Все время мне снилось, что я осыпал упреками британского вице-короля за то, что тот не догадался для моего удобства провести рельсовый путь от Читора до Эдайпура.

Пооглядевшись немного в городе, я пришел к заключению, что княживший в то время магараджа очень мудро сделал, не выполнив намерения своего недавно умершого предшественника - провести этот путь. Это повело бы только к тому, что в Эдайпур нахлынули бы туристы, чтобы нацарапать свои имена на стенах древняго храма Гаруды и насмехаться над величавым озером Пичолы.

В меварской области все обитатели, претендующие на порядочность, носят оружие, какое у кого есть. Много встречается еще старинных кремневых ружей, перекинутых через плечо на короткой бумажной перевязи. Постоянное же таскание с собою современного оружия опасно. Так, напр., револьвер, никогда не употребляемый, в случае надобности для защиты, может при выстреле разорваться в руках своего собственника и причинить увечье ему самому. Но раджпутанское оружие не представляет никакой опасности. Мне пришлось разговориться с одним погонщиком верблюдов, который показал мне свое кремневое ружье и меч. Ружье оказалось в полной исправности и было снабжено замысловатым приспособлением для предупреждения возможности нечаянного выстрела, а меч с острым как бритва лезвием был в прочных ножнах особого устройства, тоже не допускавших возможности какого-нибудь несчастного случая с ним. К сожалению, я не был в состоянии разспросить погонщика, где он добыл такое практичное оружие: для этого у нас было слишком мало обоюдного знания наших языков.

от города. Когда я стал спускаться с веранды, где уже не было вывшого ночью шакала, я прежде всего заметил на белой стене наружной крепости города исполинский пестрый рисунок, оказавшийся но приближении к нему аляповатым изображением всадника на боевом слоне. В некотором разстоянии друг от друга оказалось множество таких рисунков не только на крепостных стенах, но и на большей части домов, прилегающих к этим стенам. По разспросам я узнал о происхождении этих загадочных рисунков следующее.

В те дни, когда раджа Мон, владевший Эмбром, служил своим мечем знаменитому Акбару {Собственно Джелал-Эддин-Магомет, великий могол Индостана, из рода Тимура. Род. в 1542 г. и умер в 1605 г. Названный Акбаром, т.-е. "Величайшим", он по справедливости считается одним из самых знаменитых индийских властителей того времени. Перев.}, завоевывая для него целые княжества, однажды Акбару вздумалось послать войско против значительнейшого из всех меварских правителей Пертаб-Синга. Во главе этого войска стоял сын Акбара, Селим. Меварцы встретили неприятеля в Хелдигатском ущелье и, несмотря на свое отчаянное мужество, потерпели полное поражение. Хотя Пертабу удалось свалить с ног боевого слона Селима, но всадник уцелел при падении на землю и взял Мевар. В прославление этого события победитель распорядился намалевать на стенах побежденного им города вышеописанные рисунки.

Обойдя часть стены, я очутился перед огромными, обитыми бронзою и снабженными железными пиками, воротами "Солнца", которые отпираются только в известный час утра. До этого же времени никто не пропускается в город без особенного разрешения магараджи. Разсказывают, что когда там раз гостил вице-король, присланный ему поздно ночью конный почетный караул английских войск должен был оставить лошадей вне стен до утра, а сами солдаты с трудом, по одиночке, пробрались в город через узенькую калиточку, открытую для них только после долгих переговоров со стражей.

Город замечательно чист. Общее приятное впечатление нарушается только видом главной улицы, мостовая которой, устроенная еще, как говорят, по повелению Александра Македонского и до сих пор ни разу не ремонтировавшаяся, вероятно, из чрезмерного уважения к его памяти, вся в глубоких выбоинах.

Эдайпур изобилует оружейными мастерами и торговцами. Я подошел к открытой лавке одного из таких торговцев и попросил его показать мне хороший меч. Он взял один из них со стойки, повертел им на воздухе, так что сталь засверкала как молния, потому погнул лезвие и снова отпустил, при чем оно издало своеобразный металлический звук, и только что протянул было мне меч, как тут же со словами: "Да на что вам, иноземцу, наше оружие?" положил его на прежнее место, к великому удовольствию хихикавших мальчишек, глядевших на эту сцену с порога соседняго дома. Я молча пожаль плечами над этой странною выходкой и отправился дальше.

Кстати сказать, раджпутанцы, как они утверждают, один из самых благородных народов в мире. - отличается, между прочим, изумительно маленькими руками и ногами, поэтому представители других народностей не могут пользоваться ли их оружием ни обувью; то и другое годится разве только для наших великосветских дам или детей.

Рядом с дворцом, на возвышенности, стоит храм, весь, сверху донизу, покрытый высеченными из камня рельефными фигурами слонов, людей, богов и различных фантастических чудовищ, составляющих самые оригинальные группы. В главной части храма высится бронзовое изображение Гаруды, божественного спутника Вишну. Это божество, символическое значение которого осталось мне непонятным, несмотря на все объяснения любезных браминов, представляется в виде человеческой фигуры с орлиными крыльями и клювом и короною на голове, а иногда и в виде прямо орла или ястреба. В храме два придела: один в честь Магадевы, а другой - Ганезы, самого популярного божества из всего индусского пантеона. Ганеза, сын Сивы, олицетворение практической сметки, добывающей благосостояние. Он изображается человеком с головою слона, отвислым животом, как признаком его особенной любви к сластям, и четырьмя руками, в которых он держит четки, топор, скипетр, какой-нибудь фрукт или кусок сладкого пирога. Этот идол встречается повсюду, во всех храмах, в домах, а также на перекрестках, на полевых межах и т. п. Ему молятся в начале года, в начале путешествия, при закладке здания, при отправлении детей в школу, - вообще при начатии каждого дела. Та индусская рукопись, которая начинается словами: "Ом, поклонимся Ганезе!" - никогда не подвергается сомнению в подлинности. Люди старые в честь его каждую пятницу даже постятся. Признавая в нем охранителя супружеского счастья, женщины носят его изображение на груди и приносят ему в жертву кокосовые орехи, сладкия печенья и другия лакомства. Разумеется, все это идет в пользу служителей храма, как и вообще всякая жертва.

дворцу и на всех этих воротах изображение жизнерадостного, добродушного Ганезы. Немного ниже дворца помещаются огромные конюшни для лошадей и дворы для слонов.

Ряд открытых для публики чудных садов с множеством водоемов, павильонов и живых беседок привел меня к озеру Пичола, при виде которого я забыл на время о самом дворце. Представьте себе огромную водную равнину стального цвета, окаймленную с одной стороны белыми мраморными зданиями дворца, с другой - цепью седых и пурпуровых утесов, с третьей - поросшими мохом городскими стенами, а с четвертой - мягкой зеленью полей и пастбищ.

У легкой, игрушечной, пристани раскачивается множество красивых, украшенных резьбою и пестрорасписанных лодок. За известное вознаграждение один из лодочников посадил меня в остроносую яхточку и направил ее вокруг озера. В одном месте, откуда получается особенно эффектный вид на все озеро, с берега на берег переброшен прелестный белый каменный мост, смелою аркою изогнувшийся над поверхностные воды, напоминающей расплавленную сталь. Этот мост соединяет часть города с обширною обителью браминов. Тут же купальни, осаждаемые женщинами, одетыми в самые пестрые и яркие цвета: киноварь, темно-красный, малиновый, небесно-голубой, васильковый, бирюзовый, шафрановый и всех их оттенков. Весь этот живой цветник картинно отражался в воде.

Лодка повернула вдоль берега, где водятся исполинския черепахи и сторожат добычу аисты, стоя на одной ноге, поджав другую, в своих громадных гнездах, напоминающих издали копны сена. Среди гигантских листьев виктории-регии, лодочником, как вдруг стали держаться от нас на таком разстоянии, куда не могла достичь пуля. Точно знали это.

Когда яркое солнце стало заходить за утесы, сразу покрывшиеся опаловым налетом, мы стали огибать закругленный мыс, вдавшийся в густую заросль только что распустившихся белых и розовых лотосов. Вокруг лодки зашелестело точно шелковыми одеждами от тонкой листвы. Я нарвал себе большой букет лотосов и наслаждался их ванильным ароматом.

Вернувшись к пристани, я почувствовал такой аппетит, что отказался от осмотра дворца и поспешил в город, где зашел в первый попавшийся приличный европейский ресторан.

Насытившись, я прошел по той части города, в которой обитают представители двух низших каст: шудров (ремесленников) Это все народ крепкий, с бронзовыми лицами и сетью морщин вокруг глаз даже у молодых, что является последствием постоянного прищуривания глаз от слишком яркого солнца.

Разговор у них вертится, главным образом, вокруг экономических вопросов, обостренных отсутствием железной дороги, благотворность которой теперь уж всеми признана. То и дело раздаются жалобы и на несчастные случаи, вследствие неимения этой дороги: то там при переправе через вздувшуюся от дождей реку утонул слон со своими седоками, то тут целое семейство, ехавшее в бычачьей повозке, застряло в болоте, то еще где-то свалились в пропасть всадники, переезжающие ради сокращения пути малодоступную гору, и т. д.

В Верхней Индии принято говорить, что повсюду, где есть нужда, обязательно явится католический патер и принесет с собою помощь. И это в сущности правда. Миссионеры католической церкви отлично знают, что желающий спасти душу сначала должен уберечь от голода и болезней её немощное обиталище-тело, и этим они не мало привлекают к себе приверженцев. В Эдайпуре мне рассказали прямо трогательную историю об одном из этих патеров. Открыв, что для такого большого города, обслуживающого все окрестное население, мало одной казенной больницы, он выпросил себе отпуск, вернулся на родину и там, в качестве странствующого проповедника, призывавшого к пожертвованиям на богоугодное дело обращения язычников, собрал сумму, вполне достаточную на постройку и оборудование второй больницы в Эдайпуре. Эта больница красуется на одной из окраин города и ни в чем не уступает казенной, пожалуй, даже превосходит ее в том отношении, что в ней больные встречают более сердечный прием и уход. Судя по виденной мною записной книге, наплыв больных в эту больницу с каждым годом все увеличивается в ущерб казенной, если только это можно называть ущербом; впрочем, с высшей, нравственной, точки зрения, пожалуй, и можно, потому что тут выражается перевес доверия населения к католической больнице. Основатель её почитается во всей области как святой.

еще свежа.

В то время, когда уже утвердилось британское господство и во многих местах были проведены железные дороги, заболел на смерть один местный князь.

Он пожелал умереть в одном из своих павильонов по соседству с городом. У него было двадцать жен, ухаживавших за ним день и ночь. Приняв во внимание, что эти женщины в первые минуты горя по умершем способны выбежать на улицу без покрывал, за что по местному обычаю, неистребимому никакою цивилизациею, оне должны были быть подвергнуты сожжению заживо на одном костре с телом князя, британский резидент старался уговорить умирающого позволить перенести его в главное здание дворца, в центре крепости, но тот упорно отказывается от этого. Резидент вместе с английскими врачами доказывал, что там и воздух лучше и болезнь его скорее пройдет, но старик продолжал отрицательно качать головой.

Наконец он пристально взглянул на резидента и спросил его:

-- Да почему вы, сэр, так хлопочете перетащить мои старые кости в крепость? в что вам это нужно?

-- А... так вот в чем дело! - догадался князь. - А я всю ночь ломал себе голову, стараясь понять, из-за чего вы так безпокоитесь... Ну, это резонно с вашей стороны, и я теперь согласен. Пусть перенесут меня.

Через четверть часа умирающий был перенесен в крепость, где к ночи и умер.

Другой князь никак не мог умереть, хотя смерть и глядела ему в глаза. Дело в том, что его любимая жена ни за что не хотела покинуть мужа до его последняго вздоха, чтобы самой закрыть ему глаза, и он наверное знал, что она, сокрушаясь о нем, забудет приличие и покажется посторонним без покрывала, которое срывается в знак высшого траура, знал и то, что тогда ей не миновать страшной смерти на костре. Все его убеждения оставить его спокойно умереть ни к чему не приводили, не помогали даже угрозы и даже нacилie. По его приказанию, ее унесли в один из задних покоев женской половины и заперли там. Но любящая жена ухитрилась самым загадочным образом выбраться из своего заключения и явиться непокрытою к смертному одру супруга, как раз в момент его отхода в тот мир, когда его окружали врачи и слуги. И она, один из лучших цветков Менара, должна была заживо сгореть вместе с умершим... Таков страшнейший из всех восточных обычаев.

Место вечного успокоения меварских магараджей находится в двух милях от "города Солнца", Эдайпура, и называется Адаром. Туда везут усопших князей в их парадном одеянии, лишенном только драгоценных украшений, за исключением золотого шитья. За ними ведут их лучших боевых коней. Вокруг пылающого костра из душистых деревьев пляшут под звуки унылой музыки красивые боядерки в воздушных одеяниях. На богато-убранном столе, возле костра, ставят золотой сосуд с водою и кладут парадную саблю умершого. Вода должна служить для омовения души, осужденной в течение двенадцати суток витать вокруг места сожжения своего бывшого обиталища, после чего она готова к новому воплощению, а меч для оказывания этой душе почета. По истечении сказанного срока эти предметы убираются на приспособленное для них тут же место и никогда еще не случалось, чтобы кто-нибудь дерзнул даже помыслить похитить их, если бы даже возле них не было охраны в виде вооруженных воинов, сменяющихся в определенные часы.

этот был совершен с ведома резидента, и ему потом, когда дело узналось, пришлось перенестись на другой конец Индии. Спасенная же таким образом княгиня-вдова во время суматохи, последовавшей за кончиною князя, безследно скрылась вместе с обоими своими детьми. Такия вещи тоже бывают в таинственной стране Ганга.

Настоящий меварский магараджа, Фюттех-Синг, является своего рода выродком среди раджпутанцев. Он ведет очень трезвый и во всех отношениях умеренный образ жизни и имеет всего одну жену, на которой был женат еще до вступления на престол в 1884 году. У его предшественника, Сюджен-Синга, не было сыновей и он умор, не оставив никаких распоряжений относительно престолонаследия. В виду этого советники избрали на его место такое лицо, которое, будучи отпрыском княжеского дома, занимало нечто в роде губернаторской должности и выказало свое умение разбираться в спутанных интересах местных племен. Таким лицом и оказался Фюттех-Синг.

Действительно, этим магараджей довольно все население, и в храмах или перед домашними алтарями ему от души желают возможного долголетия. Он доступен, снисходителен и добродушен. Нет ни одной просьбы, обращенной к нему его подданными, которую он не постарался бы исполнить, если только она не безразсудна.

Говорят, он не знает по-английски и в доказательство этого приводят следующий анекдот.

Один давно уже живший в Индии англичанин, хвалившийся основательным знанием местного, верпакуларского наречия, при представлении Фюттен-Сингу, вздумал заговорить с ним на этом наречии, ожидая доставить ему особенное удовольствие. Магараджа любезно выслушал его до конца, затем приказал своему адъютанту перевести ему речь гостя. Когда это было сделано, князь сказал адъютанту:

Адъютант усмехнулся и поспешил исполнить это приказание. Англичанин понял и, смущенный, удалился.

Небезынтересен способ распределения дня магараджи. Встает он в четыре часа утра и как бы ни было холодно, идет купаться, затем молится и приступает к занятиям текущими делами управления, докладываемыми ему первым министром. В восемь часов он завтракает и, после небольшого отдыха в садах, снова садится за дела. В час обед, в два начинается прием должностных и других лиц. Потом до пяти опять занятия с министром, а после пяти время посвящается семье и скромным развлечениям. Ложится спать магараджа не позднее девяти час. вечера, за исключением каких-нибудь выходящих из ряда случаев.

Во дворец я так и не попал, потому что как раз в это время Фюттен-Сит был болен, и безпокоить его было неудобно; зато прошелся по его любимому саду с бронзовыми фонтанами, купидонами и другими фигурами, заимствованными из древне-греческой мифологии, пробравшимися сюда, вероятно, через Англию или, еще вернее, через Францию; с темными кипарисовыми аллеями, группами деревьев самых редких пород и с большим зверинцем, полным львов, тигров и медведей.

на которое приглашается вся окрестная знать. Такое торжество, собственно, ожидалось во время моего пребывания в Эдайпуре, но по случаю болезни Фюттех-Синга было отложено на неопределенное время, так что я не дождался его. На третий день я вернулся прежним путем в Читор, только на этот раз достиг места назначения еще до вечера и без всяких приключений.