От моря до моря.
Индия.
III. Читор и его история.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: От моря до моря. Индия. III. Читор и его история. (старая орфография)

III.
Читор и его история.

Никому неизвестно, когда именно из огромного черного утеса, точно заброшенного руками титанов в меварскую равнину, стали созидать крепость, высекая из боков утеса каменные глыбы, из которых потом складывались стены, бастионы, башни и другия сооружения. Думают только, что это было тысячу триста лет тому назад, когда Баппа-Ракул, полу-герой, полу-бог, о котором местные барды поют, что он был двадцати локтей ростом и имел копье таких размеров и такого веса, что ни одному смертному оно было не под силу, отбил Читор у морейского князя Мен-Синга и этим, так сказать, положил начало истории Мевара. Летописи уверяют, что Мен-Синг был его родной дядя, но устное предание это опровергает. О Баппе-Равуле составилось множество фантастических легенд. По народным сказаниям, он окончил свои дни далеко от родины, в Хорассане, где имел множество жен, от которых и произошли новые племена.

Более же трезвые историки новых времен, забравшиеся во мрак давно протекших времен, руководствуясь, главным образом, официальными документами и надписями, удостоверяют, что в девятом веке нашей эры, т.-е. века за два до того времени, как Баппа-Равуль взял Читор, там уже существовала крепость, а морейская отрасль прамар-раджпутов, господствующого в меварской области рода, крепко осела на утесе уже в шестом столетии, а может-быть и еще ранее.

Баппа-Равул исчез с горизонта меварской истории приблизительно в первой половине восьмого столетия, и с тех пор до наших дней идет бесконечный ряд его потомков, в числе которых было много прославленных героев. Летописи сплошь наполнены их войнами, победами, поражениями, интригами и душу потрясающими кровавыми семейными драмами. Чтобы дать хотя слабое понятие обо всем этом, приведу сделанную мною выдержку из этих летописей.

В 1150 году родился Самар-Синг, женившийся на дочери Прити-Раджа, последняго императора индусской крови в Дели, который находился во вражде с князем соседней области Капод. Теснимый Самар-Сингом, высланным против него императором, этот князь призвал к себе на помощь князя Шабуддин-Гори, который был разбит на-голову, но через два года, собравшись с силами, сам уж пошел на Прити-Раджа и, после трехдневной битвы на берегу Каггара, убил Самар-Синга, взял в плен самого Прити-Раджа, разграбил Дели и Эмбр и возвел на костер любимую жену Самар-Синга, дочь императора. Но другая его жена, патенская княжна, отличавшаяся особенным мужеством, лично выступила во главе войска против Кютбуддина, посланного Шабуддиномь опустошить Читор, разбила его в пух и прах и спасла Читор.

После почти полувекового периода смут, возбужденных одиннадцатью князьями, спорившими за обладание Читором, в 1193 году, этот город был взят мусульманами. Только после многолетних усилий удалось изгнать этих иноверцев.

Но вскоре после того разыгрался эпизод, могущий служить благодарною темою для захватывающого исторического романа.

Дело в том, что тогдашний читорский магараджа, Лакшмен-Синг, был женат на раджпутанской княжне, взятой с о. Цейлона. Ее звали Педмини и она славилась своей необыкновенною красотою не менее Елены Троянской. Услыхав о ней, наганский император Алауддин-Кили, человек в высшей степени пылкий, явился осаждать Читор. Но при первом же приступе он потерпел такой урон, что должен был сознаться в безумии своего предприятия, и вступил в переговоры с магараджею, умоляя его позволить ему увидеть прекрасную Педмини хоть в зеркале. Польщенный супруг согласился на это, впустил императора в крепость, с почетом его встретил и позволил взглянуть в зеркало на чарующую красоту своей супруги. Алауддин-Кили обещал удовлетвориться этим, однако при первом же удобном случае, отступив от Читора, напал на Лакшмен-Синга врасплох, взял его в плен и в качестве выкупа потребовал его жену. Магараджа, после долгих отказов, согласился на это требование и послал в Читор приказание доставить Педмини ко двору Аллауддина со всем её женским штатом, состоявшим из нескольких сот человек. Но в этом письме он прибавил несколько незаметных для посторонняго глаза знаков, благодаря чему Педмини явилась в сопровождении семисот переодетых женщин, прекрасно вооруженных и храбрых как львы воинов. Произошла отчаянная схватка, руководимая самим супругом прекрасной Педмини, которому подкупом стражи удалось освободиться из заключения во дворце императора. Во время боя Лакшмен-Синг, вместе с женою, бежали, преследуемые по пятам до самого Читора, откуда им навстречу вышло уж целое войско и помогло войти в город.

Тогда Алауддин обложил Читор вторично и при первом штурме перебил весь цвет раджпутанских витязей, а при втором взял крепость.

При этом он сжег заживо нескольких взятых в плен обитательниц города. Это побудило остальных женщин Читора, во главе с Педмини, собраться в подземельях дворца и там взорвать себя вместе с этим прекрасным обиталищем. После этого оставшаяся в городе горсть храбрецов вступила в рукопашный бой с неприятелем, но была вся перебита, так что Алауддин получил почти совершенно опустошенный город.

Однако через несколько лет победителю отомстил один из племянников Лакшмена-Синга, с этой целью ускользнувший из Читора во время осады.

В союзе с другими князьями, он отобрал обратно Читор и стал сам управлять им.

Целое столетие Читор пользовался сравнительным миром, но затем в нем явился слабый, безхарактерный правитель Бикрмаджит, при котором цветущее княжество пришло в сильный упадок, Этим воспользовался гуджаратский князь Бахадур-Шах, чтобы отомстить за одного из своих предшественников, побитого меварским магараджей. В 1535 г., он с сильным войском явился под стенами Читора.

Подведя мину под один из главных бастионов, он взорвал его на воздух вместе с отрядом самых храбрых защитников Читора во главе с самим Бикрмаджитом. В ответ на это мать погибшого князя сделала отчаянную вылазку, отбросила было назад часть осаждавших, но тут же и сама погибла в бою. Вскоре пушки неприятеля довершили дело взятия крепости. Видя неизбежность сдачи города, раджпутанцы сами устроили кровавый пир в его стенах, взорвав все общественные здания, при чем добровольно погибло более тридцати тысяч человек. Женщины также храбро шли на смерть вместе с своими детьми. Многия из них еще раньше, чувствуя дурной исход осады, умерщвляли своих детей, а потом и себя, чтобы только не попасть в руки врага, который опять не взял ничего, кроме полуразрушенного города, превращенного в пустыню.

В этой бойне спасся один из молодых родственников княжившого рода, Эдай-Синг, негодный трус, сделавшийся впоследствии позором своего имени. Когда Багадур-Шах, в безсильной ярости, бросил залитые кровью развалины, Эдай-Синг занял место Бикрмаджита. В это время в Дели царствовал знаменитый Акбар, о котором говорится, что ни один народ не мог ему противостоять. Акбару будто бы было предопределено подчинить себе и свободолюбивых раджпутанцев. С этою целью он задумал овладеть многострадальным Читором, который успел уже вновь обстроиться, намереваясь сделать его одною из своих главных твердынь. Эдай-Синг готов был сдаться врагу без малейшей даже попытки сопротивления, но его жена, неизвестно за что любившая этого труса, храбро отразила первый приступ Акбара, который затем расположился станом перед городом, готовясь к дальнейшим действиям против него. Эдай-Синг позорно бежал, предоставив доверившийся ему Читор на произвол судьбы. Тут только, поняв его как следует, любившая его женщина послала ему вдогонку полное презрения письмо и при вторичном приступе Акбара также взорвала себя вместе со всеми окружающими. Акбар взял город, перебил все оставшееся в нем население и разрушил до основания уцелевшие дворцы, пощадив лишь девятиярусную башню, воздвигнутую одним из местных правителей в память победы над мусульманами. Хотя Акбар сам был мусульманином, но вместе с тем и человеком совсем особой складки.

После этого Эдай-Синг основал новую столицу Эдайпур. Внук его, наследовавший ему, хотя и вернул Читор обратно, но в качестве уже второстепенного в Меваре города. С тех пор слава этой крепости и самого города более не возобновлялась.

Теперь я разскажу кое-что повеселее всех этих осад и боен.

Как всегда, мне пришлось остановиться в гостинице, находившейся за городом. Эта гостиница выходила прямо в поле и, мало посещаемая, была в плачевном состоянии. С вечера я заказал себе слона для объезда города, и к утру слон оказался привязанным к столбу веранды под моим окном. Когда я вышел к его магуту (проводнику), тот объяснил мне, что это собственно слониха и ее зовут Геровлией

Имя, как видите, довольно благозвучное. Слониха была еще "молоденькая", всего пятидесяти одного годика отроду {Слоны, находящиеся на своей родине, при благоприятных для них условиях, доживают, как известно, до 150 лет и даже более, по уверению некоторых зоологов. Перев.}. Сообщив мне эти, так сказать, биографическия сведения о своей кормилице, магут отпросился у меня "попить" и мгновенно исчез из моих глаз. Я остался один с Геровлией. Сидя на веранде и попивая жидкий кофе с булками, я любовался на действия моей новой знакомой. Быстро сорвав сначала всю листву с окружающих деревьев, доступных её длинному хоботу, а потом и высокую траву кругом, она обнюхала кокосовую веревку, продетую одним концом в железный обруч, надетый на одну из её задних ног, а другим концом обвязанную вокруг столба; признав, вероятно, съедобною и веревку, слониха тут же разодрала ее на части хоботом и спровадила вслед за листьями и травою в желудок. Освободившись таким образом от привязи, она стащила другой пучок кокосовой веревки, лежавший на веранде, и проглотила и его, ничуть не смущаясь тем, что чинивший навес веранды плотник осыпал за это проклятиями не только ее самое, но и всех её предков вплоть до сотого колена. Потом Геровлия увидала возле дома скирду соломы, пошла и половину съела, а другую разметала по ветру.

-- Смотрите, саиб, сколько вреда наделала ваша слониха, - с упреком сказал мне плотник, собирая свои инструменты, чтобы уйти.

-- Да разве она моя, - ответил я.

-- Для вашей милости привели, а хозяин отдувайся, - бросил он мне на ходу.

Обойдя кругом дома и не найдя более ничего съедобного, Геровлия вернулась к веранде и стала отбивать мне поклоны, ударяя хоботом в верхнюю ступень веранды. Я отдал ей оставшуюся булку, но, разумеется, это только раздразнило её аппетит, и она принялась снова отбивать поклоны, издавая нечто в роде тихого ворчания. Не внимая моим знакам, что у меня ничего больше нет, она выказала явное намерение взобраться на веранду и, как мне думалось, закусить мною самим. Я схватил стоявший возле меня шест и ударил им по ступне её ноги. Слониха загудела и с покорностью подставила мне вторую ногу, чтобы я мог еще ударить ее, - очевидно, она была приучена к этому; но, убедившись, что обезоружила меня этим, тихо отступила назад и снова жалобно загудела, - вероятно, с отчаяния, что ей нечем утолить голод.

Пораженный кротостью этого исполинского животного, которому стоило только обхватить меня хоботом, чтобы раздавить во мне все кости, я уж хотел было пойти в заднюю часть дома, где дремали в сладком ничегонеделании хозяева и слуги, и заказать хорошую порцию хлеба для бедной Геровлии, как она, увидев своего возвращающагося магута, бросилась к нему навстречу.

реку, обтекающую три стороны Читора. Говорят, этот мост был построен еще до времен Алауддина, т.-е. до XII столетия, тем не менее, он еще так прочен, что может посрамить все наши новейшия сооружения в этом роде. От моста до Ново-Читора, расположенного у подножия утеса, на котором находится крепость и старый город, теперь уже не жилой, ведет старинное шоссе, поддерживаемое нынешним правительством. Шоссе это настолько широко, что по нем свободно могут проехать в ряд двенадцать всадников.

Ново-Читор - город грязный и скучный, наполненный мелкими торговлями и оружейными мастерскими. На противоположном его конце начинается довольно крутой подъем на утес. В одном месте дорога, сжатая между стеною крепости и краем обрыва, так узка, что повернуть на ней нет никакой возможности.

После получасового восхождения все выше и выше по крутизне, Геровлия принесла меня к главным воротам (всех их семь). Я вступил в старый Читор, взглянул на него и дал себе обещание не писать о нем ни слова, чтобы не быть обвиненным в излишней восторженности, не вяжущейся с нашим трезвым, практичным духом времени.

У меня была с собою книга, в которой несколько страниц было посвящено описанию археологических достопримечательностей Читора; я потом бросил и эту книгу, потому что действительность на много превзошла её описания. Да и трудно дать полное понятие о тех чудесах древняго зодчества, остатки которых еще сохранились в этом городе, несмотря на многовековую работу людей и времени над их полным уничтожением.

Геровлия с трудом пробиралась по грудам развалин и среди густой заросли, вспугивая целые стаи павлинов. Откуда-то взялся непрошенный местный проводник. Обведя широким жестом руки горизонт, он открыл было рот, чтобы начать свою заученную пояснительную речь, но я бросил ему рупию и попросил его оставить меня одного разбираться в том, что находилось перед моими глазами.

Читор еще опустошеннее Эмбра, но над всеми его развалинами все еще носятся тени его былой красоты и славы, как выразился один поэт. Спустившись со спины Геровлии, послушно остановившейся при первом требовании, я вошел в первый попавшийся дворец, в многочисленные покои которого свободно льются потоки солнечного света сквозь выбитые окна, полуразрушенную кровлю и огромные трещины в стенах. Ступени лестниц держались лишь благодаря скрепившим их деревьям, выросшим около них.

В одном месте корни дерева вытеснили с места целую каменную глыбу, но она не упала, а так и осталась на весу, обхваченная массивными корнями, точно исполинскими руками.

Уныло свищет и завывает ветер между колоннами огромного зала, бывшого когда-то приемным и слепившого взор своей роскошью. Да и вообще по всему городу несется стон ветра, точно оплакивающого его былое величие, красоту и славу и тени всех тех многочисленных жертв грозного бога войны, которые гибли здесь часто во цвете лет.

При повороте в одном узком проходе я вдруг очутился в совершенно темном помещении, и только что с гордостью сказал было себе: "Ну, здесь до меня наверное давно никто не проходил", - как тут же поскользнулся и ударился носом о какую-то ступень. С помощью карманного электрического фонаря я убедился, что лежу на краю длинного ряда ступеней, терявшихся в бесконечной глубине и сильно вытоптанных безчисленным количеством ног, когда-то ходивших по ним.

Смущенный как этим открытием, так и тем, что я чуть было не сломал себе тут шеи, что неизбежно бы случилось, если бы я полетел вниз по этим предательским ступеням, - я поспешил выбраться из этих развалин и был очень рад, когда снова очутился на надежной спине Геровлии.

Недалеко от посещенного мною дворца высится знаменитая башня "Победы", воздвигнутая в память поражения мусульман. Башня эта имеет девять ярусов и увенчана - не то в виде насмешки не то похвальбы - каменною мусульманскою чалмою, в которой уютно гнездятся птицы. За исключением этого портящого придатка, возведенная в чисто-индусском стиле, башня и сейчас так же хороша, как была в день своего окончания, много веков тому назад. Говорят, она построена после разбора другой полуразвалившейся башни, сооруженной на тысячу лет раньше, в память тоже какого-то важного события. Но какое это было событие, - я так и не мог узнать, сколько ни разспрашивал сведущих в местной истории лиц.

Подобно главному храму в Эдайпуре, уже описанному мною, эта башня тоже сверху донизу покрыта рельефными мифологическими, символическими и аллегорическими изображениями. Некоторые чудовища прямо страшны своей кажущейся живостью. Так и мерещится, что вот-вот они сорвутся со стены, набросятся на вас и поглотят своими разинутыми пастями. Умиротворяющее впечатление производит лишь изображение Магадевы с колесом закона в руке.

Внутренняя винтовая лестница башни устроена так, что чем выше вы поднимаетесь по ней, тем глубже проникаете в каменную толщу. Это производит тяжелое, подавляющее впечатление. Прибавьте к этому царящий вокруг полумрак, неисчислимое количество отовсюду глядящих на вас из этого полумрака чудовищных фигур, таких же, как снаружи, потом - скользкость вытоптанными миллионов ног ступеней, зеленую слизь, покрывающую камни, - и вы поймете, почему я пожалел, что не ограничился одним наружным осмотром это почтенной древности. Впрочем, потом, когда, наконец, выбравшись на верхнюю площадку и усевшись на широкую каменную скамью, с которой смахнул палкою птичье гнездо, я утешился мыслью, что понял аллегорию, выраженную в этой башне её мудрым строителем, желавшим своим каменным языком дать нам понятие о том, как узок, темен и какими угрожающими отовсюду опасностями обставлен путь к славе; насколько он извилист и как трудно определить заранее, ведет ли он действительно вверх, к свету и воздуху, или же на одном из его поворотов обрывается прямо в бездонную пропасть.

жизнь. И не неслись ли к нему сюда наверх стоны томившагося в подземельи этой башни, как раз под его ногами, взятого им в плен без выкупа Махмуда? Но что ему были стоны повергнутого во прах врага, когда его гордость говорила ему, как велико его могущество, если он имеет в своем распоряжении людей, способных делать из камня чудеса строительства, подобные тому, на вершине которого он стоить?

Невольно вспомнились мне слова поета об одном из индусских князей:

"Все казалось доступным ему, царю, рожденному в незапамятные времена непосредственно от солнца, - царю, подножьем которому служила земля и венец которого был составлен из звезд".

Имя зодчого башни "Победы" неизвестно. Он не оставил нам своего имени ни на пороге входной двери ни на чалме вверху.

Из скромности или гордости он пренебрег этим?

итти по этой извилистой лестнице.

Проводник по моему приказанию следовал за мною со слоном, а сам я забрался в целый лабиринт полуразрушенных монументальных зданий, на каждом шагу спотыкаясь о груды обломков, густо обросших паразитными растениями, и о разбитые памятники давно умерших князей. Увидев перед собою огромную каменную террасу, на которой образовался целый лес деревьев, я поднялся на нее по ступеням, до такой степени истертым босыми ногами, как и всюду в этой стране, все ступени сделались полупрозрачными, точно агатовыми. Это свидетельствует о тысячелетних паломничествах. Продравшись сквозь деревья, я заметил, что терраса служит продолжением утеса, круто нависшого с одной стороны над обрывом. Кое-как я протеснился к этому обрыву и, почувствовав запах ладана, точно повисшого в воздухе между деревьями, догадался, что тут где-нибудь должен находиться все еще посещаемый храм.

С целью узнать, что находится под утесом, я неосторожно наклонился вперед и, потеряв равновесие на скользкой почве, моментально, но, к счастью, благополучно, очутился внизу, на краю темно-синяго пруда, усыпанного обломками построек чуть не мифологических времен. Сквозь когда-то фигурный, а теперь безформенный высокий столб, облепленный до половины тиною, просачивается тонкая струйка мутной воды; от стоявшого под столбом бассейна видны одни широкие края; остальное ушло в тинистое дно пруда. На берегу громоздится какой-то донельзя обветрившийся каменный идол, очевидно символизирующий плодородие; под ним - такой же жертвенник, на котором лежат цветы и кучки рису. На противоположной стороне пруда целый хаос разодранных скал, откуда небольшими струйками льется чистая как кристалл вода, благодаря чему пруд и поддерживает свое существование в течение тысячелетий, судя по старине окружающих его и частью погруженных в него сооружений.

Деревья здесь так густо разрослись и так тесно переплелись своими ветвями, что образуют непроницаемый для солнечных лучей свод. Веет холодом, сыростью и затхлостью. Все глухо и мертво.

Усердные молельщики о плодородии бывают здесь только рано по утрам, при первых проблесках солнца.

шагает все дальше и дальше вперед современная цивилизация со всеми её изобретениями.

Вдруг мне кажется, будто нависшая надо мною громада утеса хочет сорваться с места и раздавить меня, но этот пугающий мираж тут же проходит. Я припоминаю, что мне уже говорили об этом месте, называемом "Воловьей пастыью", что от него идет подземный ход в тот дворец, который прекрасная Педмини взорвала вместе с собою и со всем своим женским штатом, и что этот ход охраняется каким-то чудовищем. Мне очень хотелось отыскать этот потайной ход, но вода за мною так насмешливо хлюпала в отверстие столба, а обезображенный временем идол так угрожающе смотрел на меня, что я счел за лучшее оставить это место.

С трудом взобрался я обратно на скользкий утес и на минуту присел там на обрушившийся карниз почти разрушенного храма. Отсюда не было уже видно мрачной "Воловьей пасти", и я вздохнул свободнее.

Слишком уж там мрачно и зловеще выглядит, слишком напоминает о нашем ничтожестве перед лицом времени, созидающого и разрушающого, не только единичные организмы живых существ, но и целые царства со всею их славою и могуществом.

рода мелких животных и пресмыкающихся. Какая масса творческого гения, какие гигантские труды многих и многих поколений погребены тут!

записать хоть для себя лично впечатления, полученные при осмотре старого Читора. Но пока я поднимался с постели, мне вдруг пришла фантазия проверить эти впечатления при лунном свете. И я выполнил эту фантазию.

Запомнив местность "Воловьей пасти", я один с двумя револьверами в карманах, отправился туда. Было светло, как днем, только холодно. Но холода я не боялся: мне предстояло лазить на крутизны и преодолевать разные препятствия, загромождавшия путь; поневоле согреешься, благодаря этим упражнениям. До "Воловьей пасти" я добрался другим путем, чем в первый раз, оказавшимся более удобным, и уселся на древнем могильном памятнике над спуском вниз, к пруду. Вокруг выли совы, уныло свистал и стонал ветер, таинственно шелестили деревья и зловеще журчала и хлюпала вода. Развалины и утесы бросали гигантския фантастическия тени, ежеминутно менявшияся сообразно движению луны.

Своим воображением я возсоздавал рухнувшия здания во всем их прежнем великолепии и блеске и населял их воскресшими героями и обольстительными красавицами, пока близкий вой шакала не заставил меня вспомнить действительность, Я встал и отправился домой, навсегда простившись с этим царством теней былого величия.