От моря до моря.
Индия.
IV. Мальва, Джодпур и Бундийский дибрец.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: От моря до моря. Индия. IV. Мальва, Джодпур и Бундийский дибрец. (старая орфография)

IV.
Мальва, Джодпур и Бундийский дибрец.

На другой день я осмотрел самую крепость, кроме своей причудливой формы, мало чем отличавшуюся от других крепостей наших дней. Отобедав у любезно принявшого меня коменданта крепости, в обществе всех местных офицеров, и расплатившись в гостинице, я сел в вечерний поезд, чтобы отправиться в Мальву.

Дорогою я познакомился с одним английским должностным лицом, родившимся в Мальве. Он рассказал мне, между прочим, интересную историю об одном индусе и его соседе магометанине, характеризующую восточные нравы.

Индус и магометанин жили бок-о-бок возле Адимира, и оба ненавидели друг друга, как только могут ненавидеть на Востоке.

Индус был беднее своего соседа, и когда однажды ночью он был кем-то ограблен, то долго не мог поправиться. Это было во время уже британского владычества, когда всюду были устроены суды. Индус не захотел обратиться в суд за разследованием виновников грабежа, а сделал так, как делалось прежде, т.-е., считая виновником своего соседа, он в отместку ему, недолго думая, в одну ночь взял да и спалил всю его усадьбу. Однако в этой проделке он был уличен случайными свидетелями и отдан под пренебрегаемый им суд, который и приговорил его к четырехлетнему тюремному заключению. В этом приговоре судья добавил, что считает необходимым обязать осужденного, под угрозою более тяжелой кары, после высидки вести себя более разумно. Судья, отлично знавший, с кем имеет дело, опасался, что без этого пылкий раджпутанец в первый же день своего освобождения убьет соседа. Мудрый судья оказался прав, но и он не мог предвидеть всего. Пока индус сидел в заключении и придумывал планы дальнейшей мести ни в чем, быть-может, неповинному магометанину, последний все более богател и был назначен почетным членом адимирского магистрата.

Отсидев свой срок, индус вышел на свободу и поручился всем своим достоянием, что оставит в покое своего соседа, если только тот сам не затронет его. Но магометанин был человек благоразумный, умевший сдерживать свои чувства, поэтому с его стороны опасаться было нечего. Индус домой не вернулся, а прямо из тюрьмы направился к своим родственникам, жившим в той области. Через месяц случился день рождения магометанина. В числе множества гостей, собравшихся к нему по этому случаю, находился и переодетый индус. Когда подошла его очередь принести поздравление новорожденному, он выхватил из-под своей широкой одежды остро отточенный меч и одним ударом отсек своему врагу голову прежде, чем кто-либо из пораженных присутствовавших мог остановить его. В наступившей суматохе ему удалось скрыться, и с тех пор никто больше его не видал. Вот вам и поручительство всем достоянием. Даже это не может служить уздою для расходившихся страстей детей Востока.

Следующим местом остановки я наметил себе Джодпур, резиденцию одного из самых богатых современных магараджей. В пять часов утра, при бледном свете луны, я пересел на боковую железнодорожную ветку, принадлежащую самому магарадже. Построена она великолепно; станционные домики и все путевые сооружения поражают своим красивым, точно игрушечным, видом. Говорят, она обошлась магарадже по семнадцати тысяч рупий за милю. Это собственно недорого, принимая во внимание образцовое устройство линии со всеми её принадлежностями. Зато, как и всюду в Индии, экономится на служебном персонале: начальник станции заключает в своем лице и кассира, и стрелочника, и телеграфиста, даже чуть не сторожа и ламповщика. Впрочем, и при всех этих сложных обязанностях ему неособенно много дела, так как по этой линии проходит всего два поезда в сутки.

По обеим сторонам линии тянется необозримая песчаная пустыня с горками и чахлым кустарником. Кое-где, впрочем, разбросаны селения, окруженные редкими посадками. Но и это лишь в тех местах, где есть хоть какой-нибудь источник воды, а потому и корм для скота.

Поезд достиг Джодпура около полудня. Близ станции имеется неизбежная гостиница для приезжих, или, вернее сказать, постоялый двор, и то довольно невзрачного вида. Кормят там отвратительно и дерут за это неимоверные цены. Хорошо еще, что я заранее был предупрежден об этом и кое-чем запасся.

Самый город, окруженный двойною стеною, лежит на красном утесе, как большинство индийских городов. Улицы его засыпаны песком, по крайней мере, на окраинах где ютится беднота. В центре, где находится дворец и расположены присутственные места, вымощено камнем. Мимо меня тянулись бесконечные вереницы тяжело нагруженных верблюдов и таких, на которых сидели только всадники. Протащилось и несколько бычачьих повозок с корзинами, наполненными отчаянно визжавшими молодыми свиньями для охоты магараджи. Эта охота - одно из любимых развлечений местной знати. Конечно, о вкусах не спорят, но я решительно не могу понять, что за удовольствие травить этих домашних животных! Положим, уверяют, что для этой цели употребляются дикия свиньи, но тогда отчего же охотникам не отыскивать их самим в тех местах, где оне водятся?

Пробродив по городу до самой темноты и не найдя ничего такого, чего бы я уже не видел в других городах, я отправился обратно на постоялый двор. Над пустынею загорелись звезды. Кое-где в песках запылали костры, озаряя фигуры расположившихся вокруг них животных и людей. Откуда-то понеслись нежные звуки струнной музыки и пение свежих женских голосов. Дневной зной вдруг сменился вечернею прохладою и стало легче дышать. Красивые стройные женщины и девушки отправились за водою, с неподражаемою грацией неся на головах кувшины. Собираясь возле водоемов живописными группами, оне обменивались последними новостями. Мальчики-подростки тесною гурьбою обступали на площадях старого певца о былом, когда вся Индия от края до края металась в вечных войнах и возстаниях, или же сказочника, повествовавшого о чудесах, каких нигде никогда не было да и не могло быть.

Пренебрегая полуденным зноем, приводившим в раскаленное состояние камень и песок, я на другой день после завтрака снова отправился в город с целью пробраться во дворец. Меня взялся сопровождать очень любезный молодой брамин, маленького роста, тоненький, гибкий, как тростинка, изящный и нежный до такой степени, что его можно было принять за переодетую женщину. Он оказался очень образованным человеком, недурно объяснялся по-английски и превосходно знал местную историю.

-- Однако и жара же у вас! - заметил я, с жадностью глотая каждую струйку свежого воздуха, изредка приносимую легким ветерком откуда-то из-за дальних гор.

-- Это еще теперь, в декабре, а летом, в июне, непривычный человек и двадцати минут не выдержит под открытым небом: если не умрет от солнечного удара, то изжарится на солнце, - сказал мой спутник.

Пока мы медленно поднимались на утес, - я верхом на лошади и защищенный огромным белым зонтиком, а мой спутник пешком, в легких сандалиях, в белой одежде и с муслиновою белою чалмою, великолепно обрамлявшею его красивое бронзовое лицо с черною бородкою, - он указал на усыпанный валунами песчаный холм, в полумиле от нас, и сказал:

-- Лет около ста назад здесь княжил раджа Мон. Один из претендентов на княжский трон, раджа Сови, явился со своею артиллерией на этот холм и принялся обстреливать крепость. Осада продолжалась пять месяцев. Крепость особенно безпокоило одно орудие, каждый выстрел которого метко попадал в цель. Раджа Мон призвал своего лучшого пушкаря и обещал ему целое селение в "вековечное потомственное" владение, если ему удастся обезвредить это орудие. Пушкарь взялся сделать это. Стащив с неимоверным трудом в одно место несколько своих пушек, он направил все их жерла на неприятельское орудие и своими ядрами разбил его. Благодаря этому, Сови через некоторое время пришлось снять осаду и удалиться ни с чем во-свояси.

Из бастиона над нами зияло жерло огромнейшей пушки старинного местного производства. Брамин говорил, что ей уже несколько сот лет и она скорее служит предметом декорации, нежели действительным средством защиты, потому что при первом же выстреле непременно разорвется, хотя никто из туземцев не верит этому. Впрочем, - меланхолически добавил он, - ведь и вся крепость теперь превращена в простую декорацию; времена геройских осад и защит прошли навсегда.

Резиденция магараджи находится, как у всех здешних князей, среди самой крепости, собственно только ее когда-то и защищавшей, так как город, расположенный у подножия крепостных стен, мало имел от нея пользы и почти всегда брался неприятелем без особенных затруднений.

Понадобилась бы целая неделя на то, чтобы перечислить имена всех тех мертвецов, которые способствовали возведению, устройству и вообще приведению в настоящий вид дворцовых и крепостных зданий и сооружений, занимающих пространство в четыре мили кругом, а быть-может, и более. Описание же ошеломляющого множества дворцов, покоев, галлерей, переходов, лестниц заняло бы по менее месяца и результат получился бы тот же самый, как если бы кто задумал описать самое запутанное кошмарное видение.

расширение и украшение этого гнезда все еще продолжается, при чем оказывается, что старые постройки ничуть не хуже, а в некоторых отношениях, пожалуй, даже и лучше нынешних. И в самом деле, что значат для древних индийских зданий какие-нибудь четыреста лет, когда они разсчитаны на тысячи?

-- А знаете что, - говорил мой спутник, стоя вместе со мною на одном из более высоких бельведеров дворца, - ведь в сущности наши песчаные пустыни имеют своеобразную прелесть. Нет препятствия ни глазу, ни фантазии, ни, наконец, ногам - всему безграничный простор.

Я несовсем был согласен с таким мнением моего спутника, но, не желая оскорбить этого восторженного поклонника мертвой пустыни, только промычал что-то в ответ и в то же время невольно залюбовался эффектным соединением темно-красного города с ослепительно сверкающим вокруг белым песчаным морем, усеянным, точно кораблями, двигавшимися во всех направлениях верблюдами, но даром называемыми "кораблями пустыни". Кое-где, в самом городе и близ него, виднелись зеленые полосы растительности, Бог весть чем питающияся.

Мой спутник снова заговорил своим тихим журчащим голосом и в течение более часа развертывал передо мною полные поэтического драматизма картины прошлого этой области. Слушая его, я понял, почему Индия теперь оказывается такою сонною и безжизненною; она лишена возможности продолжать писать буквами огня и меча свои кровавые эпопеи, в чем только и находила смысл жизни.

Один из придворных служителей, водивших нас по дворцовым владениям, осведомился, не желаю ли я быть принятым магараджей.

-- А разве он принимает путешественников? - спросил я.

-- Принимает, когда в духе, - ответил служитель. - Но, - с тонкою улыбкою добавил он, - если вам очень желательно видеть его светлость, то я берусь это устроить.

Поняв намек, я дал проводнику рупию и обещал еще столько же, если он исполнит и свое обещание. Служитель оказался человеком добросовестным, судя по тому, что я в тот же вечер получил приглашение посетить магараджу между восемью и девятью часами следующого утра.

В назначенное время я был на месте, перед воротами, так называемого "Райк-Бага", отделения дворца, служащого любимым местопребыванием Такть-Синга. Лишь только я показал страже пропускной лист, монументальные бронзовые ворота тихо растворились, и я очутился перед очень странным зданием, которое, в строгом смысле, нельзя назвать ни дворцом, так как нижний его ярус и все приникающия к нему низенькия пристройки служат конюшнями для лошадей, ни конюшней, потому что верхний ярус представляет собою лабиринт покоев, убранных с особенною роскошью. Нельзя назвать это и павильоном, соединенным с конюшнями, в виду того, что павильоны обыкновенно расположены в глубине садов; это здание находится на покрытом песком дворе с небольшим количеством деревьев и бассейном посередине. Это просто "Райк-Баг" и больше ничего. А что означает такое название, этого не смог путем объяснить мне и сам ученый брамин, потому что оно очень древнее, остаток неизвестного языка.

Немного в стороне, в тени нависшого балкона верхняго яруса здания, в широком, удобном кресле старинной формы, сидел магараджа, беседуя с почтительно склонившимся перед ним старшим английским инженером.

Магараджа, красивый и статный человек лет сорока, одетый в модный английский костюм, но в белой шелковой, богато-украшенной драгоценными камнями чалме на голове, взглянул в мою сторону, вежливым наклонением головы ответил на мой почтительный поклон и, обведя кругом сверкающею чудными бриллиантами и рубинами рукою, сказал на порядочном английском язык:

-- Милости прошу, сэр. Если вам угодно взглянуть на моих лошадей, пожалуйте.

И, успокоив своего огромного тибетского дога, который очень нелюбезно скалил зубы и рычал, выглядывая из-за кресла своего господина, магараджа встал, кивнул головою раскланивавшемуся инженеру и сам пошел провожать меня по конюшням, точно простой английский или американский фермер. Такая простота и любезность меня очень удивили. Но, разумеется, я был далек от мысли злоупотребить этим не в пример тем путешественникам, которые, как мне рассказывали, позволяли себе хлопать по плечу приветливого князя. Положим, в ответ на это он бросал негодующие взоры и поворачивался спиною к этим черезчур экспансивным господам, но это заставило их только распространиться об "изменчивости настроения и грубости природных и плохо еще укрощенных деспотов".

Такт-Синг водил меня от стойла к стойлу, объясняя мне особенности и заслуги каждой лошади. Дог следовал за ним по пятам, все время не спуская с меня своих умных глаз. Кажется, при малейшем подозрительном движении с моей стороны это преданное животное вцепилось бы мне в глотку. Лучшей охраны магарадже и не нужно.

Лошади все наподбор были великолепные; большинство из них скаковые и беговые: весь Джодпур тогда увлекался лошадиным спортом. Между прочим, я видел двух лошадей, у которых были ампутированы сломанные ноги. Для этих бедных калек все было сделано, чтобы им было удобно в их грустном состоянии. Магараджа объяснил, что он не допускает убийства лошадей по каким бы то ни было причинам; когда оне кончают свое существование естественным образом, их с почетом хоронят в отведенном для этого месте. По всему видно, что Такт-Синг очень гуманный человек, любовь и сострадание которого распространяются на все живые существа, приходящия с ним так или иначе в соприкосновение.

Не желая слишком утруждать любезного князя, я, осмотрев часть его благородных коней, попросил его более не безпокоиться, так как по одному уже виденному я могу составить себе ясное понятие об остальном.

-- В таком случае пожалуйте со мною на верхнюю галлерею взглянуть, как радостно побегут мои четвероногие красавцы на прогулку, - с приветливою улыбкою предложил магараджа.

Поклонившись в ответ, я последовал за ним первым боковым выходом и через двор на широкую белую мраморную лестницу, со сверкающими бронзовыми перилами и цветущими растениями в красивых фаянсовых вазах по бокам.

В длинной и широкой галлерее с толстыми стенами и глубокими амбразурами было прохладно. Во многих местах стояли мраморные столы с бронзовыми ножками, в виде животных или пучков растений, и находилась всевозможная мебель для сидения и лежания.

Указав мне на легкое плетеное кресло возле одного из столов и заняв сам такое же кресло напротив, князь приказал толпившимся в некотором отдалении слугам принести прохладительного, фруктов и печенья. Приказание его тотчас было исполнено. Подносы, блюда, вазы, стаканы и сосуды с шербетом все это было из чистого золота, чудной работы, и по краям выложено всевозможными самоцветными камнями, составлявшими замысловатые узоры. Самые напитки, плоды и печенья представляли недоступный в европейских странах деликатес.

пустыне, судя по тому, что самые дальние, едва видные в сильный бинокль верблюды пугливо озирались. Картина была очень интересная. Снежно-белый молодой арабский жеребец делал отчаянные прыжки и движения, стараясь избавиться от взмостившейся к нему на спину черной обезьянки, крепко державшейся за его гриву и вцепившейся ему когтями задних ног в бока. Это безобразное существо выделывало уморительные гримасы, словно издеваясь над конем. Но в тот момент, когда выведенный из терпения конь намеревался опрокинуться на землю и таким образом избавиться от надоедливой мучительницы, последняя, инстинктивно почуяв угрожающую опасность быть раздавленной, проворно соскользнула на землю и удрала.

Великолепные животные всех мастей, величин и характеров красовались друг перед другом, состязаясь в быстроте, ловкости и грациозности движений. С развевающимися гривами и пышными хвостами, они мчались в обгонку по широкой и длинной площадке, устроенной для них вокруг конюшен, между первыми (считая от дворца) и вторыми крепостными воротами. Картина была живая и богатая.

Между беседою о лошадях магараджа очень тонко разспрашивал меня о цели моего путешествия, виденных уже мною областях, о моих планах в будущем и т. д. Когда я, поблагодарив его светлость за любезность, стал раскланиваться с ним, он полушутя, полусерьезно попросил меня быть в своих описаниях поснисходительнее к тем недостаткам, которые я мог заметить в его княжестве. Я, разумеется, поспешил уверить его, что никаких недостатков не встречал, да и не думаю встретить в области, управляемой таким мудрым князем, и мы разстались очень довольные друг другом.

Намереваясь посетить Китай, я решил по пути заглянуть еще в Бунди, который славится своим древним дворцом. С этою целью я в тот же день, воспользовавшись вечерним поездом, доехал по линии Раджпутана-Мальва до Назирабада, а оттуда на другой день отправился на лошадях по военной дороге в Бунди.

Оставляя до другого раза описание самого города с его пестрым 50-тысячным населением самого яркого восточного типа, ограничусь одним дворцом. О нем еще до меня сказано, что, кто видел этот дворец, тот имеет полное представление о дворцах Семирамиды. Это правда. Но при этом я должен сказать, что никакое перо не в состоянии воспроизвести эту чудную картину; ее именно нужно видеть.

по отношению к высоте поднимающихся вокруг него зубчатых стен. Нет никакой возможности определить, где кончается утес и где начинается творение гениальных зодчих, унесших с собою в вечность тайны своего изумительного искусства. Говорят, что сколько есть во дворце над утесом покоев и ходов, столько же их и в самых недрах этой скалистой высоты. Добавляют, что ни одному смертному, не посвященному в тайну этого лабиринта, не обойти его из конца в конец; где-нибудь да застрянет он. Некоторые из местных смельчаков, подвигаемых любопытством или хвастливостью, забирались туда, но ни один из них не возвращался без помощи знакомого с этим лабиринтом.

Любуясь на это дивное сооружение снизу, из центра города, я понимал, что для людей, создавших эту каменную грезу, не было ничего невозможного. Прежде всего поражает высота стен и обширность зданий. Массивные, но, несмотря на это, легкия на вид пурпурно-красные башни своими иззубренными вершинами несутся прямо в пронизанный золотыми бликами голубой эфир.

Следуя за своим проводником, уроженцем Симлы, занимающемся в Бунди комиссионерством, я шел по прекрасной вымощенной дороге, отлого ведущей из города наверх. Пройдя сквозь ворота, сверху донизу расписанные яркими красками, мы очутились в пределах дворца. Поднимаясь все выше и выше, проложенная зигзагами по утесу дороги и как стекло выполированная босыми ногами, приводит к новым воротам, по бокам которых расположены помещения для кордегардии и часовых. Встретивший нас офицер, молодой красавец, в красной шелковой чалме, с золотыми знаками своего звания, весь в пестром шелку, опоясанный роскошным поясом, на котором висела дорогая сабля, взял у меня пропускной билет, вежливо посторонился, одною рукою давая знак часовым пропустить нас, а другою приглашая меня входить. В тот же миг под сводами гулко загремели звуки местной серебряной сигнальной трубы, повторяясь в тысячах отголосков самых разнообразных оттенков. Это было знаком приветствия посетителя, - в данном случае меня.

Бунди от голода, перебил со своим отрядом всю стражу, а потом вошел во дворец и убил обоих своих дядей, завладевших троном после смерти его отца.

Первый внутренний двор за вторыми воротами был полон шума и движения от множества наполнявших его людей, преимущественно дворцовых служителей, торговцев и комиссионеров. Несколько широких каменных ступеней вели на обширную террасу, с которой был вход в местное казначейство, также запруженное, как всегда по утрам, разнохарактерною толпою. Временами на веранде показывался чиновник, дававший разъяснения галдевшей толпе. По крохотным рукам и ногам, изящной и гибкой фигуре, бледному лицу с тонкими чертами и по мягкому тихому говору, в этом чиновнике сразу можно было узнать потомка высшей касты.

Миновав этот двор, мы через третьи ворота, украшенные скульптурными изображениями исполинских слонов, вступили во второй двор, окруженный со всех сторон конюшнями. На этом дворе было тихо. Кое-где, в тени деревьев, под плеск водоема и воркованье голубей, дремали грумы. Дремали и часовые в своих каменных шатрах по бокам ворот. Однако они тотчас же встрепенулись при нашем входе и ударом в колокол вызвали своего начальника, который оставил моего проводника во дворе, а меня поручил заботам дворцового служителя, выглядывавшого из дверей какой-то фигурной пристройки.

Прямо со двора меня провели в огромную палату, где по сторонам ступеней перед мраморным тронным креслом, стояло двое часовых. Мой новый провожатый объяснил мне, что около трона нельзя проходить, а следует держаться ближе к боковым колоннам. Я принял это к сведению.

не терпит иного способа освещения, кроме свечного. Он вообще противник всех современных новшеств, на которые стали так падки другие индусские князья. Кроме европейского образца часов, я в этом дворце не заметил ничего такого, что нарушало бы его чисто восточный колорит, совсем не вяжущийся с западными мишурными изделиями.

Когда я проходил в богато инкрустированную слоновою костью дверь, косяки которой были выложены зеркальным стеклом, - все очень старинной работы, - возле меня раздался тихий жалобный стон. Таинственные звуки в таинственных дворцах таинственных стран всегда способны вызывать дрожь. Невольно вздрогнул и я, услыхав этот стон, который повторялся в определенных промежутках. Видя, как подозрительно я оглядываюсь, мой провожатый с едва заметною улыбкою указал мне в следующем покое на стоявший в амбразуре одного из решетчатых окон металлический треножник, покрытый как скатертью тонкою серебряною пластинкою с изящно вырезанными краями; то приподнимавшиеся, то опускавшиеся под действием ветра эти края и производили приведшие меня в недоумение тихие жалобные стоны, нежные, как звуки эоловой арфы в древних замках. Эти меланхолические звуки как раз гармонировали с покоем, в котором они раздавались: он весь был покрыт написанными прямо на белых стенах портретами всех прежних бундийских магараджей, которых было очень не мало, что, впрочем, и неудивительно, если принять во внимание более, чем тысячелетнее существование этого княжества.

Через бесконечный ряд покоев, поражающих фантастическим великолепием Востока древних времен и постепенно ведущих все выше и выше, что почти незаметно, так как ступени между ними совершенно отлоги, я вдруг увидел себя в необозримом саду, раскинутом на огромных террасах выше кровли.

Остановившись у монументального каменного, как и все в этом обиталище магараджи, - парапета и взглянув вниз, я невольно ахнул от неожиданности и восторга: подо мною открывалась глубокая бездна, на самом дне которой змеилась серебряная лента красивой реки, обтекающей утес с двух сторон. Прямо перед моими глазами тянулась цепь зеленых холмов, а сзади пестрел чудный цветник в тени роскошных деревьев, где порхали и пели разноцветные птицы, журчали и плескались водометы.

-- Это никому неизвестно, саиб, - ответил он. - Знаем только, что это было давно, очень давно.

На противоположной стороне сад упирается в большой мраморный павильон, весь расписанный живыми фресками на тему сражений и увеселений прежних магараджей. Из большого овального отверстия в задней стене этого павильона открывался вид на другие такие же сады, расположенные над различными частями дворца.

Желая, повидимому, еще более поразить меня, провожатый вдруг нажал в противоположном мне углу каменную плиту пола и предложил мне заглянуть в образовавшееся отверстие. Я взглянул и увидел длинный, терявшийся во мраке ряд белых ступеней.

-- Это ход для женщин, - таинственно шепнул мне мой спутник, словно боясь, что его могут услыхать другие.

-- Этот ход я узнал от моего отца, который был здесь евнухом, - продолжал шептать провожатый. - От него же я узнал и еще некоторые тайные ходы и ловушки для... неосторожных. Отец говорил, что здесь есть безчисленное множество разных тайников, западней, подземелий и тому подобного. Но он поклялся никому не говорить ничего определенного и имеет право передать об этом только перед смертью тому, кто будет назначен занять его место. К сожалению, его заместителем был не я, - со вздохом добавил он.

Хотя я видел лишь незначительную часть дворца, его пышных садов, зверинцев и прочого, провожатый дал мне понять, что я должен ограничиться этим, так как во все остальное иностранцы не допускаются. Вообще магараджа, насколько я мог понять, не любит путешественников и никогда не допускает их к себе. Такую же нетерпимость проявляет к ним и все население буддийского княжества.

Делать было нечего. Мне осталось только поблагодарить своего провожатого и удалиться прежним путем. В тот момент, когда я покидал наружный внутренний двор, снова зазвучала сигнальная труба, и на этот раз, как мне показалось, - с оттенком насмешливой радости.

Чувствуя повсюду в Бунди недоброжелательное отношение к себе, как к постороннему человеку, Бог весть что имеющему на уме, я поспешил оставить этот город и часа через два по выходе из дворца Мага-Рао-Раджа-Рам-Синг-Багадура, этого строгого охранителя старого духа Индостана, уже сидел в тряской тонге, отвозившей меня обратно к месту, откуда я мог следовать дальше рельсовым путем.

на которые большой спрос у него на родине. Мы говорили о политическом и экономическом состоянии страны, и когда я высказал ходячее мнение об её обеднении, он передернул плечами и со смехом проговорил:

-- Позвольте узнать, что вы называете бедностью? То, что люди не показывают вам своих богатств, а, наоборот, всячески их от вас прячут, опасаясь, как бы их блеск не... ослепил вам глаз...

-- То-есть, другими словами, не ввел бы меня в соблазн, - подхватил я. - Пожалуйста, не стесняйтесь говорить мне правду. Я хотя и не из тех, которые легко поддаются такого рода соблазнам, но нисколько не обижаюсь, если мне выказывают недоверие те, которые меня совсем не знают: ведь это в порядке вещей.

-- Приятно встретить такого разсудительного человека, - заметил мой собеседник, вежливо приподнимая шляпу. - Но позвольте мне вывести вас из заблуждения относительно поднятого вами вопроса. По своим делам я избороздил вдоль и поперек всю Индию, ко всему близко пригляделся, и могу сказать, положа руку на сердце, не боясь солгать, что в этой стране столько богатств, что их хватило бы на несколько государств. И эти богатства находятся в руках не одних магараджей, обыкновенных раджей, знати и ростовщиков разных племен, пустивших здесь глубокие корни; нет, их много и у самого населения. Но увидеть их вам никогда не удастся: они тихо копятся да копятся в разных укромных местечках или в виде уже денег кладутся в банк под вечный напев всех и каждого: "Я беден. Я так беден, что сам не знаю, чем жив, и как еще дышит моя несчастная семья". Бедны скорее мы с вами, потому что вот вам ваши деньги, сколько бы вы их ни получали, нужно тратить на путешествия, как вы сами говорите, а мне оне нужны на оборот, и если завтра мне придется ликвидировать мое дело, то дай Бог, чтобы у меня осталось с чем вернуться на родину. Туземцу же ничего этого не нужно; путешествует он только по крайней необходимости, да и то постарается выклянчить себе у кого-нибудь на проезд по железным дорогам и пароходам. Я говорю это, конечно, лишь о среднем и низшем обывателе; местная гордая аристократия исключается. Когда едет какой-нибудь здешний князь, то он швыряет кассиру двойную плату за билет и никогда не берет сдачи: это, мол, тебе прибавка к скудному правительственному жалованью... Да, поверьте, Индия богата, очень богата, только она стала прятать сзои богатства с тех пор, как находится под чужим владычеством. И, что всего интереснее, англичане верят, что "выжимают последние соки" из этой своей главной колонии, искренно этому верят, потому что об этом безпрестанно вопит все население из края в край. Только силою что-нибудь и возьмешь здесь. Пойдите и попросите у любого из местных крезов несколько рупий на какое бы то ни было дело, и он тотчас же запоет вам такого лазаря, что вас мороз по коже подерет. Но вышлите против него полдюжины солдат с приказанием заставит и погрознее выглядящих солдат, и я ручаюсь вам головою, что ежегодно буду извлекать из этой страны сто... даже полтораста миллионов фунтов (около 1.500.000.000 р.) и она великолепнейшим образом выдержит это кровопускание, хотя, разумеется, и будет кричать, что умирает от истощения. Чистая комедия...

К моему великому сожалению, поезд приближался к той станции, на которой должен был выйти мой интересный собеседник, и он торопливо со мною простился, пожелав мне счастливого дальнейшого пути. После него не с кем было больше беседовать, и я проспал вплоть до Назирабада.

Интересного в этом городе я ничего не нашел, а потому лучше разскажу кое-что о других странах и городах, в которых мне удалось побывать.