От моря до моря.
Япония.
IV. Киото и Арашима.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: От моря до моря. Япония. IV. Киото и Арашима. (старая орфография)

IV.
Киото и Арашима.

Из Осаки мы прокатились в Киото, находящийся всего в нескольких милях от нея. На пути мы увидели земледельца, запахивавшого рисовое поле на четырех волах. Это было нечто выходящее из ряда вон в этой стране, где поле отдельного лица обыкновенно такое крохотное, что и один-то вол может почти покрыть его собою, если вздумает растянуться на нем во всю свою длину и ширину.

С нами ехал один из "цивилизованных" японцев, некто мистер Ямагучи, с которым мы познакомились в гостинице. Он родом из Киото, где постоянно и живет, но часто разъезжает по всей стране в торговых целях. Он много распространялся о будущем "небывалом процветании и могуществе воспринимающей западную культуру" Японии, и очень был удивлен, когда, я сказал, что не могу понять, как это его соотечественники, да и он сам в том числе, могли решиться затянуть себя в европейские костюмы, уродующие человеческую природу, и разстаться с своей удобной и практичной национальною одеждой. В его маленьких, пристально устремленных на меня глазах выразилось даже нечто в роде презрения ко мне. Как, мол, так: англичанин (меня везде принимали за англичанина) - и вдруг унижает цивилизацию, выработанную его предками и его же единоплеменниками внесенными в эту страну? Должно-быть, это какой-нибудь жалкий выродок!

Когда этот японский мистер, впрочем, очень вежливо с нами распростившийся, вышел на промежуточной станции, мы с профессором пустились в обсуждение о характере и о будущем японцев. После долгих споров мы пришли к следующим выводам.

1) Что крайняя сдержанность и вежливость японцев проистекает из только что (21 год тому назад, т.-е. со времен введения у них конституции) оставленного обычая носить на боку меч, как это замечается у индийских раджпутанцев; 2) что эта вежливость уже начинает понемногу исчезать и в недалеком будущем совершенно исчезнет из японского обихода; 3) что оцивилизованный на английский манер японец заразит микробами нравственного разложения, сам насквозь ими пропитавшись, и своих соседей; 4) что, в конце-концов, Япония, по вышеприведенным причинам, перестанет существовать самостоятельно, превратившись в мануфактурное отделение Америки, и 5) что, вместе с этим, на земле изсякнет последний источник духовных творческих сил и душевной красоты.

Только что мы успели сделать эти выводы, как наш поезд остановился в Киото и мы вышли из вагона, обвеянные, так сказать, цветочным красно-белым снегом: хотя был и ясный солнечный день, но дул сильный прохладный ветер, безжалостно срывавший с деревьев их лучший весенний убор.

Города южных японских провинций очень схожи между собою на вид, представляя большее или меньшее скопище черновато-серых кровель, там и сям испещренных белыми огнеупорными стенами казнохранилищ богатых купцов и иных счастливцев. Над общим уровнем этого моря зданий высятся загнутые на краях кровли святилищ,

Киото наполняет собою равнину, окруженную лесистыми холмами. Когда-то это был многолюдный столичный город, да и в настоящее время в нем насчитывается не менее 250.000 обитателей. Распланирован он на манер американских городов, с прямыми улицами, пересекающимися с математическою правильностью.

Поселились в прелестнейшей гостинице в мире. Она красуется на холме, так что из окоп виден весь Киото, расположенный внизу. К задней части гостиницы примыкает сад, в котором в стройном порядке перемешаны фантастически подрезанные чайные деревья, можжевеловые кусты, карликовые сосны и вишневые деревья с картинными прудиками, в которых плещутся золотые рыбки, с каменными фонарями, искусственными горками и бархатистыми зелеными лужаечками. За садом вниз к городу тянется хвойный лесок и упирается в другой садик, полный вишневых деревьев в цвету, принадлежащий к чайному дому.

Вид такой красивый, что самый равнодушный зритель поневоле должен прийти от него в восторг. Я сидел в саду до поздняго вечера, любуясь на игру света и тени по кровлям и садам внизу и по темной зелени соседних холмов. Жмурясь от блаженства, как кот, только что сытно поевший и дремлющий на солнышке, я так же тихо мурлыкал про себя одну из своих любимых в детстве песенок. Я радовался, что у меня есть глаза, и что перед этими глазами такая дивная панорама.

Лишь только солнце скрылось за горизонтом и на землю стали спускаться серые сумерки, понесло резким холодом. Но это не препятствовало туземкам в своих шелковых кимоно и креповых шарфиках продолжать оставаться под открытым небом и оглашать воздух веселым простодушным и безпечным смехом. На следующий день предстояла торжественная служба в главном местном храме в честь расцветания вишен, и мысль об этом усиливала радостное возбуждение населения, пока еще очень приверженного к своему поэтическому культу.

В общей столовой гостиницы вечером собралась компания местных китайских купцов, за безценок скупающих здесь чай и с большим барышом перепродающих его за границу. Разговор у них шел чисто-деловой. Праздник ликующей весны не существовал для этих окаменевших в погоне за наживою сердец.

-- А на индийский чай вы обратили внимание? - спросил я одного из этих косатых джентльменов, удостоивших вступить и с нами в беседу.

-- Мы, пожалуй, и обратили бы, - ответил он, - но, к несчастью, европейские доктора затеяли против него целую войну. Пишут и говорят, что этот чай - настоящий яд для нервов, поэтому должен быть признан негодным для употребления... Впрочем, - с кривою усмешкою прибавили он, - я отлично знаю, что англичане все-таки ввозят к себе этот яд. Но мне писали, что он плохо держится и через три месяца превращается в труху.

-- Ну, вот, - возразил другой купец, - а мне по опыту известно, что индийский чай, напротив, прочнее нашего... Нас обвиняют в том, что мы подмешиваем индийский чай к нашему, но это неверно. Подмеси могут делать где угодно, только не у нас. Мы никогда не даем товара, который был бы ниже образца... Винят нас и в дороговизне чая. Однако и в этом отношении мы ни при чем. Пусть наше правительство сложит пошлину, и мы тогда доставим вам чай втрое дешевле... Имеете вы понятие о том, как у нас, в Китае, производится чайная торговля?

-- Очень слабое, - сознался я. - До сих пор я этим вопросом не интересовался. Но буду очень рад, если вы пополните этот пробел в моих познаниях.

-- Разведением чая занимается у нас преимущественно сельское население. Мы, торговцы, скупаем у него весь сбор по образцу, за наличные деньги. Делается это так. Вы даете плантатору заказ хоть на сотню тысяч долларов... Можете даже выдать ему всю эту сумму вперед. В свое время он доставит вам соответствующее количество цыбиков. Пересмотрите и перевешайте их хоть все, и вы ни в одном из них не найдете ни малейшого обмана. Китаец слишком практичен, чтобы надувать своих доверителей. Он прекрасно понимает, что ему гораздо выгоднее честно выполнять свои обязательства, чем пускаться в этих случаях в мошенническия штуки. Обманешь раз - потеряешь доверие, и тогда прощай благосостояние! Это не то, что японец: тот в этом отношении совершенно ненадежен. У него нет торговой жилки. Дайте ему несколько тысяч долларов вперед, и он растеряется, не будет знать, что с ними делать.

Впоследствии мне пришлось слышать и от европейских торговцев подтверждение того, что говорили эти китайские купцы о своей честности в делах торговли. Раз китаец с вами о чем-нибудь уговорится, то вы смело можете ему верить: не обманет, и не потому, чтобы он по своей природе был честен, чего далеко нет, а именно только по чисто-практическим соображениям. Верен был отзыв господ косоносцев и о японцах по отношению к деньгам: они действительно не умеют с ними обращаться до сих пор. Но это, вероятно, скоро изменится, в силу тоже необходимости.

Рано утром, на заре, когда еще и птицы не просыпались, мой крепкий сон был прерван каким-то странным гулом, заставившим меня вскочить и предположить, что начинается землетрясение и нам угрожает опасность быть погребенными под развалинами нашего временного обиталища на японских островках. Шум этот повторялся в определенные промежутки, но колебаний почвы или здания не ощущалось, и все кругом было спокойно.

Призванный слуга нам объяснил, что это ударяют в большой колокол главного храма. Сроду не слыхивал такого необыкновенного благовеста. Пожелав осмотреть храм с таким чудовищным колоколом, мы с профессором тотчас же после завтрака отправились на соседний холм, где находится это святилище.

Раскинувшаяся перед нами дивная панорама зелени и цветов вся залита потоками яркого солнечного. сияния. Все дышит красотою возобновляющейся природы. Идешь и чувствуешь себя наверху блаженства. Запах превосходной сигары смешивается с ароматом только что распустившихся цветов. По густой, проросшей фиалками траве, попадаем на маленькое древнее заброшенное японское кладбище. Кругом вросшие в землю надгробные памятники и затянутые густым мхом поминальные деревянные таблицы.

Поднимаемся дальше вверх. Вдруг, на повороте, под нависшим выступом горы, видим огромную зеленую массу бронзового колокола, двадцати футов в диаметре. Этот исполин прикреплен, посредством железных и бронзовых клепок, к массивным столбам. Бронзовый язык приводится в движение посредством целой системы блоков и канатов. Неудивительно, что каждый удар этого чудовищного колокола производит впечатление подземного гула: звуки лишь наполовину разносятся по воздуху, а наполовину поглощаются и проводятся далее по недрам горы, к которой примыкает колокол. На свободном месте звон его был бы слышен очень далеко, но зато не действовал бы так сильно на воображение местного населения, которое слышит в его идущем из-под земли гуле таинственное предостережение о ненадежности жизни на этих островах, где каждая минута угрожает вулканическою катастрофою.

Храм в Киото - один из самых обширных, виденных мною. Передняя его сторона имеет триста футов в длину, шестьдесят в вышину и сто в ширину. Все здание, за исключением черепиц на кровле, воздвигнуто из дерева, твердого как железо.

Дерево только самых ценных местных пород: кедровое, камфарное и лучшее сосновое. Вся постройка как с чисто-художественной, так и с технической стороны, вполне безупречна. Имя гениального строителя, называемого здесь просто "плотником", не в пример другим, сохранилось до сих пор в народной памяти.

Внутренность храма перегорожена тонкою резною решеткою, с которой спускаются длинные полотнища старинных шелковых материй, покрытые искусно вышитыми золотом изречениями Будды. По ту сторону этой преграды видно множество маленьких лакированных подставок со свитками священных писаний. В глубине находится роскошный жертвенник, весь сверкающий золотом, яркими красками и лаком. Горят толстые восковые свечи, распространяющия мягкий желтоватый свет. Из фигурных бронзовых курильниц вьются ароматные сизые струйки драгоценного ладана, медленно расплываясь в вышине, где тянутся грациозные фестоны резного кружева, нежностью своих узоров напоминающого разрисованные морозом окна. Самой верхней части великолепного потолка не видно: она теряется в большой вышине, закутанной таинственным полумраком, сотканным из душистого дыма. Отовсюду спускаются дивной работы исписанные священными изображениями шелковые флаги, очень похожие на хоругви христианских церквей.

Всего, что я видел в этом храме, невозможно ни описать ни запомнить. Осталось только впечатление чего-то необычайно разнообразного и роскошного. Сравнить все это можно разве только с храмом св. Петра в Риме. Нет лишь мраморных изваяний, которых так много в главном римском святилище, составляющем, так сказать, центральный пункт всего католичества.

Обходя широкою верандою вокруг средней части храма, мы очутились перед маленьким, изящным мостиком из потемневшого от времени полированного дерева. Этот мостик соединяет храм с монастырскими кельями. Неслышно ступая по устилающим мост мягким цыновкам шафранового цвета, шли нам навстречу два ряда бонз, одетых в такия великолепные ткани, которые только и могут быть в храмовых ризницах да княжеских дворцах старой Японии. Тут были облачения из нежно-зеленого шелка, вышитого золотыми драконами; черные, пылающия золотисто-красными огненными языками; лазурные с серебряными рыбками; сотканные точно из золотых искр и усеянные серовато-зелеными вставками в виде цветов; кроваво-красные с золотом, шафрановые с коричневыми фигурами; светло-голубые с серебром, и всяких других цветов драгоценные парчи.

Поверх этих чудных облачений были накинуты воздушные шарфы-пояса из желтовато-розового или цвета слоновой кости крепа, расписанного лиловыми хризантемами... Но и тут такое разнообразие, что глаз теряется в этом хаосе чудных красок и богатства материалов.

Возвращаемся к святилищу, наполненному теперь молящимися бонзами.

Все они распределились возле подставок с священными свитками. Главный бонза, прошедший, должно-быть, каким-нибудь отдельным ходом, так как нам он навстречу не попадался, - весь залитый золотом и горящими драгоценными камнями, величаво сидит впереди в богатейшем раззолоченном кресле.

В мертвой тишине сначала слышится лишь шелест развертываемых свитков. Затем начинается стройное пение изречений того самого великого проповедника суеты всего мирского, который вспретил своим последователям ношение пестрых тканей, золота и самоцветных камней, имеющих свойство возбуждать в человеческом сердце дурные чувства и вожделения...

По мере того, как догорали толстые свечи, пение все более и более затихало и, наконец, совсем замерло.

Не дожидаясь окончания службы, мы из веранды, на которой стояли, прошлись, в сопровождении одного из монашествующих, по кельям. Все кельи маленькия, но устроены так, что в несколько минут могут быть превращены в один огромный зал; для этого стоит лишь раздвинуть внутренния бумажные стенки. Вместе с тем каждое из этих помещений выходит на веранду, и между их рядами проложены коридоры. Блестящие полы посредине выстланы узорными цыновками из самой мягкой соломы; потолки - фанерные, украшенные резьбою, а стены, как капитальные, деревянные, так и внутренния, бумажные, покрыты художественными рисунками.

В этом отношении японские монастыри представляют настоящия картинные галлереи.

В виду того, что микадо часто посещает здешний храм, в нем устроено для него особое помещение, блестящее лаком и дивными шелками.

Разумеется, здесь и живопись еще богаче, чем в кельях. Сюда собрано все лучшее, что было написано одним из величайших японских художников, Кано, жившим более трехсот лет тому назад. Кисть его прямо изумительна по своей выразительности и технике. Особенно хороши следующие наброски, от которых мы с профессором долго не могли оторвать глаз: на одном изображен покрытый снегом сук старой корявой сосны, на котором тесною кучкою сидит несколько дрожащих фазанов; на другом наброске красуется павлин со своим великолепным хвостом, точно составленным из драгоценных камней; третий изображает группу сельчан, возвращающихся с покупками с рынка; на четвертом - охотничья сценка в горном ущелье; на пятом - захлестываемая морскими волнами лодка с рыбаками, и т. д. Мне кажется, целого года не хватило бы, чтобы подробно описать все те чудеса искусства, которые я видел в стране Восходящого Солнца...

Даже на верандах нет ни одного местечка, где бы искусным резцом или не менее искусною кистью не было изображено чего-нибудь, поражающого своей художественностью. Вот, наприм., кустик цветущого ириса, смятый толстым сосновым суком, отломанным и брошенным рукою крупной обезьяны, вскарабкавшейся на дерево; вот нависшия над водою тонкия ветви плакучей ивы; вот треплемый ветром тростник, безпомощно повисающий своими перистыми вершинами; вот древняя крепостная стена с часовым, облитым лунным сиянием, и бесконечное множество в таком роде. Вся эта прелесть украшает двери, панели и стены иногда полутемных проходов. Видно, что сделано не для славы, не для хвастовства, а просто в силу творческого порыва.

-- От этой массы впечатлений рябит в глазах и кружится голова, - выразил профессор вслух мою мысль, когда мы, наконец, очутились опять под открытым небом. - Это нечто такое изумительное, чего я себе раньше и представить не мог, несмотря на то, что кое-что читал и слыхал о Востоке. Ведь эта разбросанная на клочках земли Япония - вторая Греция.

-- Да, и тоже, повидимому, обреченная на духовную смерть, - с невольною грустью заметил я.

Наш проводник предложил посмотреть еще храм, созидаемый по собранной по всей империи подписке, на месте очень древняго, сгоревшого несколько лет назад храма.

-- Женщины, не имевшия гроша в кармане для пожертвования на этот храм, прислали свои волосы, и из них скручены толстые веревки, которыми скреплены леса вокруг постройки, - добавил проводник.

Легкая рикша быстро доставила нас на другой конец города, где, на обширной площади, заканчивается отделка храма, в виде индусских пагод, превышающого размерами тот, который мы только что покинули. И здесь нет ничего, кроме превосходно орнаментованного дерева нежного сливочного или лимоного цвета, каким его создала природа. Все места соединения отдельных частей дерева покрыты белою лакированною фанерою, чтобы воспрепятствовать проникновению вредных насекомых во все скважины, а нежные барельефы защищены от птиц тонкою проволочною сетью, похожею на паутинную. Создание этого чуда строительного искусства заняло десять лет, несмотря на быстроту, с которою вообще работают японцы.

Японцы, по своей природе, - великий народ. Их каменщики играючи ворочают и отделывают как бриллианты огромные гранитные глыбы; их плотники выделывают из дерева нежнейшее кружево; их кузнецы шутя превращают железо в тончайшия изделия или выковывают из него такия скрепы, что целые века не прогрызут их своими едкими зубами; их художники играют жизнью, смертью, - всем, что возникает и исчезает на земле. Не дала только природа японскому народу достаточно твердости характера, чтобы играть так судьбами всего мира.

Зато этой твердостью обладают европейцы с их чудовищными модами и в конец извращенным миросозерцанием, откуда и проистекает лживость и уродливость западной цивилизации. И все свои отрицательные свойства Запад прививает теперь прелестной в своей самобытности Японии, чтобы переделать на свой образец и эту чудную страну.

-- Ну, уж мне эти храмы! - полупрезрительно воскликнул один коммивояжер из Калькутты, которому я в течение этого дня имел случай выразить свое восхищение ими. - Я видел их много, и все они похожи один на другой. Если хотите видеть нечто особенное, - отправляйтесь в Арашиму, в восьми милях отсюда. Там вы найдете кое-что поинтереснее этих огромных мухоморов с толстым Буддою посредине.

Профессор так и запылал: ехать в Арашиму да и все. Ну, что ж, ехать, так ехать. Закусив и напившись чаю, мы отправились туда в той же рикше. Другого способа сообщения отсюда пока еще нет.

не обваливалась земля; всюду проведена вода; везде стоки.

Еще бы не быть здесь урожаям, когда для этого приняты все меры и не жалеется ни времени ни труда!

или плохо использованного дюйма земли. Между желтыми коврами горчицы тянутся ленты ячменя, чаю, риса, лука, бобов и разных других сортов культурных растений, которым мы не знаем даже и названий.

-- Что это они делают? - спросил я возницу, указывая на поле, где мужчины, женщины и дети, все в синих кимоно, ходили между гряд, то и дело нагибаясь и собирая что-то в плетушки

-- Полют бобы: много сорных трав появилось между бобами, - услышали мы в ответ.

-- Великолепное удобрение, совершенно изменившее к лучшему плохую саму по себе почву, образцовое орошение, образцовая обработка ручным способом и тщательное уничтожение каждой сорной травинки, - да с такою земельною культурою можно и мертвую пустыню превратить в райский сад! - восторгался профессор. - Ну, и трудоспособность же у этого крохотного японца! Настоящие кропотливые гномы!

и прочим положительным качествам, но не могу понять одного: почему сама природа, повсюду в мире такая безжалостная к человеку, относится к японцу до такой степени милостиво, что не разбивает его игрушечных плотов об утесы? Я видел плоты у себе на родине; бревна были так истрепаны во время гонки среди утесистых берегов, что щетинились подобно зубочисткам. Но здесь плотики, достигающие уже цели своего назначения, похожи на связки слоновой кости. Почему это? А просто потому, что каждое бревно перед отправкою по воде начисто выстругано и на каждом его конце сделана глубокая вырезка для веревок, которыми крепко связываются плоты. Следовательно, и тут противопоставляет свои усилия диким, разрушительным проявлениям природы и торжествует над ними.

-- В хорошую погоду весь Киото отправляется в Арашиму справлять пикник, - говорит проводник.

-- Зачем же так далеко? - спрашиваю я. - Ведь ваши горожане и без того все "пикникуют" в своих вишневых садах, в чайных домах, в гостях друг у друга...

-- Да, это верно, а все-таки отправляются и сюда.

-- Да почему же это? Неужели у вас нет другого дела, кроме пикников?

только гуляет да чаевничает; обрабатывают же для него землю и делают все остальное, должно-быть, боги...

Я невольно покраснел, сознавая всю глупость своих вопросов и замечаний. В самом деле, разве все вокруг не свидетельствовало о работоспособности и трудолюбии маленьких японцев. Следовало удивляться только тому, что при таком упорном труде они находят еще время для пикников и притом в нескольких милях от своих жилищ.

Река вдруг круто повернула среди щетинистых, покрытых соснами холмов. В одном месте по ней неслись обломки легкого мостика, снесенного на-днях во время дождей; на противоположной стороне ширится плантация молодого сахарного тростника, а на нашей, как раз в виду этой прелестной картины, тянется ряд чайных домиков и шалашей, переброшенных на сваях через реку до того берега. Не будучи в силах смягчить мрачную синеватую зелень сосновой поросли холмов, солнечный свет нежит светлую листву молодого клена и розовую пену вишневых садов, брызжущую вокруг темных кровель водяного поселка.

-----

Сам не знаю, как мы в Арашиме прежде всего попали в чайный домик. Быть-может, я и мой спутник невольно последовали приглашению хорошенькой девушки, махавшей нам веткою цветущей вишни. по как бы там ни было, мы вдруг очутились на толстой цыновке, перед открытой дверью; смотрели на поднимавшуюся из-за холмов тучу, на несущиеся по реке плоты и на резные лапчатые листья клена, сквозь которые просвечивало солнце; вдыхали смолистый запах сосновых, вылупленных как яичко бревен; слушали шопот вершин, шум реки и пение плотовщиков, и чувствовали себя счастливее, чем вообще полагается себя чувствовать смертному на нашей планете.

Хозяйка чайной оградила нас от других гостей прелестною голубою с аистами ширмочкою. Из соседних отделений неслись взрывы серебристого смеха, звон чайной посуды и топанье маленьких ног, в щелочках между изгибами ширмочки горели любопытные глазки.

молодой незамужней сестры, трех дочерей, лет пятнадцати, тринадцати и двух, и мальчика лет восьми-девяти. Бабка была в темно-синем кимоно, мать - в светло-синем, девушки - в лиловых и кремовых нарядах, с поясами цвета яблочных бутонов и дыни в разрезе, мальчик - в смеси цвета старого золота и ранета, а самый младший член семьи двухлетняя девочка, сияла всеми цветами радуги зараз. Все были красивы, за исключением совершенно поблекшей бабки, не утерявшей, однако, еще приятного выражения лица и глаз. Когда крохотные подставочки, покрытые коричневым лаком, были убраны вместе с чайною посудою, молодая тетушка прекрасно сыграла две-три песенки на гитаре, а дети затеяли игру в жмурки.

Нужно было быть каменным, чтобы равнодушно сидеть за ширмою при таком весельи рядом. Поэтому мы с профессором вышли на веранду и оттуда стали любоваться жизнерадостною картиною. Живые фарфоровые куколки с хохотом и радостным щебетаньем прыгали по комнатке, перевязав голые ножки белыми с голубым полотенцами, так как размеры помещения не позволяли двигаться свободно (а может-быть, это было одно из правил игры), и то ловили друг друга, то бросались ласкать и забавлять младшую сестренку, чтобы и та не была обойдена весельем. Наконец довозившись до того, что устали и запыхались (при чем все время держали себя вполне благопристойно), все уселись на полу, возле голубой ширмы, и начали навевать себе прохладу маленькими изящными бумажными опахалами, разрисованными такими же очаровательными куколками, как они сами.

Через несколько минут веселая возня возобновилась, и мы искренно пожалели, что, по своей тяжести и неуклюжести, не могли принять в ней участия.

Выйдя из чайной, мы столкнулись нос к носу с одним моим давнишним знакомым из Калькутты. Этот человек до сих пор ничем не интересовался, кроме лошадиного спорта, и ни во что не верил, кроме свода законов, но и его черствое сердце растопилось среди этого безыскусственного, искренняго веселья.

-- Знаете что, - говорил он нам, - здесь устроено нечто в роде рулетки, в которую выигрывают сласти. Я поставил три иена {Японская монета - около 1 руб. } и сорвал весь банк в пользу ребятишек, которых собралось сегодня в этом городе несколько тысяч. Сроду не видывал такой простодушной радости и признательности, какие были выражены мне этими прелестными японскими куколками. Я первый раз в жизни почувствовал истинное счастье, глядя на эти сияющие глазенки и смеющияся рожицы. А как потешно кивали они мне головками, и какой концерт серебристых голосков осыпал меня криками благодарности. И заметьте, не толкаются, не перебивают друг друга, а в полном порядке ждут очереди. Наши дети все непременно передрались бы до полусмерти и больше бы напортили сластей, отбивая их друг у дружки, чем бы воспользовались ими. Удивительный народец! Прямо какая-то райская непосредственность в них.

были усеяны цветами ириса вперемежку с фиалками. Рядом с другого, довольно высокого утеса, покрытого трещинами и глубокими разселинами, каскадами ниспадали два кристальных потока, змеившихся внизу между стволами сосен и клена. Немного далее были уж настоящие водопады, шумно низвергавшиеся прямо в реку, образуя в одном месте бурно крутящуюся пенистую воронку. На острой вершине, над этой водяной бездною, одиноко росла вся растрепанная ветрами сосна, ясно во всех подробностях обрисовывавшаяся на голубом фоне вечерняго неба. Управляемый искусными руками, длинный ряд плотов легко перелетал через шумящие пороги. Между рифами скользили серебристые лодочки с синими фигурами, что-то там ловившими. Вдали, за городом, пестрели драгоценные ковры неподражаемо прекрасно обработанных полей. Повсюду с криками неслись птицы, охотясь за роями легкокрылых насекомых в воздухе. Среди зелени полей и холмов, среди игрушечных стен чайных домиков, на воде в лодочках - везде сновали нарядные и веселые женщины и дети, походившия издали на огромных бабочек.

Как хорош вид этой роскошной живой панорамы; как хорошо лежать в душистом море травы, ирисов и фиалок; как упоителен свежий горный воздух; как грациозно играют волны цветущею веткой персикового дерева, и как нежно просвечивают сквозь стальной флер струй её красные цветы!

-- Пора и домой, - заметил, наконец, профессор, пробужденный от сладкой дремоты звонким хохотом компании девушек и молодых людей, проплывавших мимо нас по реке. - Пластинки мои все использованы. Надо будет взять свежих и отправиться в городской парк, который нам так расхваливали.

Жаль было мне разставаться с этим поэтическим уголком, хотя я знал, что таких уголков еще много на японских островах - по крайней мере, пока.

В нашей гостинице в Киото никого не оставалось, кроме десятилетних ребят, отлично исполнявших обязанности взрослых, то же отправившихся "пикниковать" под цветочными шатрами вишен. Полномочным распорядителем был мальчуган, прозванный мною "министром" за важное выражение его цветущого личика, степенную походку и сдержанный голос. И дело шло отлично. Ни в чем не было ни малейшого упущения в сложном деле обслуживания постояльцев с их многообразными требованиями. Что значит врожденная деловитость, добросовестность и сообразительность. Не мешало бы европейскому и американскому юношеству поучиться у японского и китайского. Тогда бы, пожалуй, действительно вернулись времена легендарного "золотого века" для всей земли.

Один из кварталов Киото занят мануфактурною торговлей. Здесь нет обычая улеплять дома вывесками. Фирма может вести крупную торговлю с Парижем, Лондоном или Нью-Йорком, но у нея нет наружных признаков её местонахождения, и прибывающие из названных городов коммивояжеры должны ее отыскивать при помощи проводников.

Мы побывали в трех таких фирмах, известных своими фарфоровыми, глиняными, бронзовыми, мозаичными и т. п. изделиями. Первая ютилась за черным палисадником в помещении, которое снаружи ничем не отличалось от самых обыкновенных лавок. Половина внутренняго помещения оказалась набитой разнородною глиняною посудою нового производства, очень неважною, - такою, какою теперь завалены большие европейские и американские рынки. В другой половине сидел сам глава фирмы на толстой цыновке перед жаровнею, с лицом, обращенным к раздвижной задней стенке, за которою виднелся крохотный садик, в несколько футов в квадрате; там не было ничего, кроме лужаечки, похожей на зеленый бархатный коврик, с двумя вазами посредине: в одной была пальма, а в другой - карликовая сосна. Японец жить не может без клочка зелени возле себя.

съестного), указывая на груды разсортированной посуды.

Потом он повел нас по веранде из полированного дерева к обжигательным печам, чанам с разведенною глиною и мастерским, где формуется посуда. Все приспособления, формочки, колеса и пр. сделаны с математическою точностью. Все разсчитано так аккуратно, что нигде ни в чем ни на волос нет уклонения.

Старший мастер сидел посредине мастерской на полу, разумеется, на чистенькой цыновочке, и пил чай из капельной лиловой с белыми цветами чашечки. Рядом с ним лежала еще мягкая ваза, которую он отделывал в промежутках между чаепитием. Выпьет одну чашку, проведет гладилом, где нужно, по вазе и принимаются за вторую. Это делается с таким расчетом, что глина не успевает остыть, пока пьется чай, но в свое время вся поверхность вазы окажется гладкою, как зеркало, хотя и разглаживается с промежутками.

В другом помещении производилось раскрашивание уже готовой посуды. Этим было занято десятка два мужчин, женщин и мальчиков. На них, вокруг них, даже на полу, несмотря на обилие красок, все было так красиво, чисто и в таком образцовом порядке, как это может быть именно только у японцев. За раздвижною стенкою, перед которою сидят артисты, имеются тоже палисадник. В одном его углу красуется осыпанное цветами вишневое деревцо, в другом тянется ввысь синеватая старая сосна, а в трех шагах от стенки серебрится поверхность маленького прудика, окаймленного цветущим ирисом и перистыми травами, слегка колышащимися в утреннем ветерке. Артистам стоит только поднять глаза, чтобы иметь перед собою натуральный образчик рисунка, если у них на минуту изсякнет воображение.

В грязной Европе мечтают о выработке таких социальных условий, при которых творческая мысль и сила рабочих могли бы свободно развиваться, и в погоне за выполнением этих человеколюбивых грезь впадают из одной крупной ошибки в другую. Вместо этого им просто следовало бы присмотреться к тому, как работают в Японии. Там пока еще нет (но - увы - теперь каждую минуту они могут зародиться под пагубным влиянием Европы) никаких союзов, цехов и прочих рабочих корпораций, связанных одним лишь бумажным уставом; нет буйных митингов, на которых вырабатываются способы "борьбы труда с капиталом", - словом, в Японии пока нет ничего, кроме любви к природе, к делу, к опрятности, к образцовому порядку, к красоте в формах и красках; ничего, кроме бьющей ключом творческой жилки; нет ни грубой эксплуатации, с одной стороны, ни безсмысленной требовательности - с другой; там все, чего уже нет больше в Европе, и чем губить сама себя и старается губить других эта заблудшаяся дщерь темноты (слово "Европа" происходит от ассирийского "эреб", что значит в смысле того, что в Европе, которая по отношению к Азии находится на западе, заходить солнце).

Собственника второй фирмы я нашел в келейке (комнатою этого помещения нельзя было назвать) из черного дерева, в компании неизбежной бронзовой и безценной по своей чудной работе жаровни, и множества медалей, полученных им на различных выставках Франции, Англии, Германии и Америки. Он походил на жирного кота, и говор его, соответственно наружности, походил на мурлыканье. Узнав, что мы желали бы осмотреть его мастерския, он повел нас садом, от которого мы долго не могли оторваться. Обросшие зеленым мохом каменные фонари были окружены искусственною бамбуковою зарослью, в которой сверкали бронзовые аисты. Вычурно подстриженная ель широко раскидывала свои иглистые ветви над прудом, где плавали жирные карпы, гоняясь за червячками и личинками. Тут же кричали на нас две ушастые гагары. В этом садике было так тихо, что мы могли слышать падение цветов в воду и шлепанье рыбы о каменную облицовку пруда.

Японцы любят окружать себя всем, что может удовлетворять их склонность к поэтическим грезам, не препятствующим, однако, заботиться и о насущных нуждах. Они собирают источенные водою или изъеденные мхом старые камни, фантастического вида обломки утесов, кремни с просвечивающими жилками и т. п., и украшают этими предметами свои жилища. Когда им почему-либо приходится бросать свое насиженное гнездышко и переселяться в новое где-нибудь неподалеку, они забирают вместе с остальным имуществом и все, что служило убранством садика: деревца, камни, фонари и пр.

Плотно убитая мелким камнем дорожка привела нас к целому ряду мастерских. Первое помещение состояло из хорошеньких полочек, уставленных чистенькими баночками с разного рода эмалевыми порошками. Тут же находилась лакированная стойка, на которой в живописном порядке разставлены образцы работ. Слышались свист и стрекотанье невидимой птицы: сидела, должно-быть, где-нибудь за тонкою стенкою. В следующем помещении работало трое мужчин, две женщины и два мальчика. Все были так поглощены своим делом, что даже не оглянулись при нашем входе. Никто не говорил ни слова. И действительно, их работа требовала самого напряженного внимания. Так, наприм., один из мужчин вкладывал в углубленные линии нежного рисунка тончайшую серебряную проволоку. Этот рисунок, выгравированный на подносике из блестящого черного дерева (размер этой вещицы - десять квадратных дюймов), представлял бабочек, летающих над травою с цветами. Каждая черточка едва заметная простому глазу, закладывалась серебряным волосом, до такой степени была тонка проволока. Терпение для такой кропотливой работы нужно иметь совсем особенное, вдохновляемое любовью к делу.

чтобы не испортить прежде времени еще неокрепшее зрение. Эмалевые краски вполне воспроизводят природные колера изображаемых предметов. Это своего рода миниатюрная живопись, только по готовым уже очертаниям.

Когда мы всласть налюбовались этою работой, хозяин стал показывать нам разные предметы с готовыми уже инкрустациями. Тут были чудовищные драконы, пучки хризантем, всякого рода насекомые, травы, птицы, змеи, - словом, все, что есть в натуре на Японских островах, было здесь изображено тончайшими, как паутинка, но безошибочными линиями и чудными красками, или же, как я уже сказал, проволокою, перламутром и другими материалами. Оказалось, что у хозяина имеется собрание природных образцов, рисунков и моделей, по которым и работают его артисты. (Нельзя же называть людей, делающих такия чудеса, простыми рабочими или ремесленниками, какими они, по своей душевной простоте, сами считают себя).

Из разъяснений хозяина мы, между прочим, узнали, что самая главная работа, - это полировка вещей. Некоторые предметы приходится полировать несколько месяцев, чтобы получилась желаемая степень совершенства в отделке. Сидит себе маленький японец на цыновке, окруженный чайным и курительным приборами: перед ним чашечка с водою, два-три горшечка с разного рода песком, добытым из ближайшого ручья; в руке у него кусок фланели, который он обмакивает в воду и песок. Нет у него, как на Западе, ни полировочного колеса с наждаком, трепелом или буйволовой кожей и ничего другого, кроме сказанного куска фланели, воды и песку. И полируя, он треть прямо рукою, трет терпеливо, с любовью отделывая каждую линию и чувствуя величайшее наслаждение, когда мало-по-малу его усердный труд увенчивается успехом и вещица в его терпеливых руках оживляется все больше и больше. Я видел одного такого труженика, который уже целый месяц полировал вазочку, вышиною в пять дюймов. Он сказал, что понадобится еще столько же времени, чтобы закончить эту работу, т.-е. пока эмаль выложенного на её голубой поверхности огненного дракона не засияет, как драгоценный камень.

-- Что будет стоит эта вазочка? - полюбопытствовал я.

-- Иен семьдесят, - отвечал японец. - Сами видите, что дешевле невозможно продать.

юными работниками наблюдал взрослый мастер, изображавший тоненькими золотыми, серебряными и медными (красными) пластинками на большом щите, как двое бонз нечаянно набрели на страшного "дождевого" дракона, который проснулся и набросился на них. Тут же на полу сидел пятилетний толстяк, которому дали кусочек железа, несколько металлических шпенечков и крохотный молоточек, чтобы и он мог заблаговременно развить свои артистическия способности, удовлетворение которых потом наполнит всю его жизнь. Этот малыш так усердно мастерил какую-то замысловатую штуку, что кряхтел и сопел, как маленький носорог. Заставьте пятилетняго европейца или американца заняться чем-нибудь подобным, и он через несколько минут обязательно все испортит, порежется и поднимет такой рев, что самого спокойного человека выведет из себя. Здесь же никогда не бывает таких сцен. Если крохотный японец и ушибется или порежется немножко, то только засмеется и скажет: "Бо-бо.^," Приложат ему к больному месту какой-нибудь зеленый листочек или что-нибудь в роде этого, обвяжут чистенькою тряпочкою - и дело с концом. На другой день заживет, и можно слова приниматься за работу.

В этой же мастерской мы наблюдали, как деревянные изделия покрываются золотым лаком, который держится на маленьких агатовых палитрах и берется с них особою кисточкой. И опять вы, даже под увеличительным стеклом, не заметите ни малейшей неровности на покрытой лаком поверхности предмета.

-- Кажется, японцы не способны ни в чем делать ошибок, - сказал я профессору, когда мы вечером сидели у себя на веранде и пили чай.

-- Нет, это скорее можно сказать о работе европейских мастеров, - горячо возразил я. - Боже мой, представить только себе, что этот народ-поэт, народ-художник серьезно ухватился за цивилизацию, точно насмех подсунутую ему с Запада!.. На что ему это, когда душа его и без того чиста, как только что выпавший снег?.. Вот увидите, профессор, что благодаря этой заморской штуке, лета через тридцатьсорок нельзя будет узнать этого народа: такой же будет черствый, эгоистичный и злобный, как его самозванные учителя; все лучшее будет в нем вытравлено и окажется одним лишним зверинцем на земле больше! - с негодованием прорицал я.

Профессор молча кивал головою, задумчиво следя за выпускаемыми им колечками сизого сигарного дыма. Очевидно, он был вполне согласен со мною.