Лунный камень.
Период первый. Потеря алмаза.
Глава IV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лунный камень. Период первый. Потеря алмаза. Глава IV. (старая орфография)

IV.

Мне право очень жаль, читатель, что я еще на несколько времени должен удержать вас около себя и своего плетеного стула. Знаю, что сонливый старик, греющийся на солнечной стороне задняго двора, не представляет ничего интересного. Но для всего есть свой черед, и потому вам необходимо посидеть минутку со мной в ожидании приезда мистера Франклина Блека. Не успел я вторично задремать после ухода дочери моей Пенелопы, как меня снова потревожил долетавший из людской звон тарелок и блюд, который означал время обеда. Не имея ничего общого со столом прислуги (мой обед мне приносят в мою комнату), я мог только пожелать им всем хорошого аппетита, прежде чем снова успокоиться в своем кресле. Едва я успел вытянуть ноги, как на меня наскочила другая женщина. Но на этот раз то была не дочь моя, а кухарка Нанси. Я загородил ей дорогу и заметил, когда она просила меня пропустить ее, что у нея сердитое лицо, чего я, как глава прислуги, по принципу, никогда не оставляю без исследования.

- Зачем вы бежите от обеда? спросил я. - Что случилось, Нанси?

Нанси хотела было выскользнуть, не отвечая; но я встал и взял ее за ухо. Она маленькая толстушка, а я имею привычку выражать этою лаской свое личное благоволение к девушке.

- Что же случилось? повторил я.

- Розанна опять опоздала к обеду, сказала Нанси. - Меня послали за нею. Все тяжелые работы в этом доме падают на мои плечи. Отставьте, мистер Бетередж!

Розанна, о которой она упоминала, была ваша вторая горничная. Чувствуя к ней некоторого рода сострадание (вы сейчас узнаете почему) и видя по лицу Нанси, что она готова была осыпать свою подругу словами более жесткими чем того требовали обстоятельства, я вспомнил, что не имея никакого особенного занятия, я и сам могу сходить за Розанной, и кстати посоветовать ей на будущее время быть поисправнее, что она, вероятно, терпеливее примет от меня.

- Где Розанна? спросил я.

- Конечно на песках! отвечала Нанси, встряхнув головой. - Сегодня утром с ней опять приключился обморок, и она просила позволения пойдти подышать чистым воздухом. У меня не хватает с ней терпения!

- Идите обедать, моя милая, сказал я. - У меня достанет терпения, и я сам схожу за Розанной.

Нанси (имевшая славный аппетит) осталась этим очень довольна. Когда она довольна, она мила. А когда она мила, я щиплю ее за подбородок. Это вовсе не безнравственно, это не более как привычка.

Я взял свою палку и отправился на пески.

Нет, погодите. Делать нечего, видно придется еще немножко задержать вас; мне необходимо сперва разказать вам историю песков и историю Розанны, так как дело об алмазе близко касается их обоих. Сколько вы стараюсь я избегать отступлений в своем разказе, а все безуспешно. Но что же делать! В этой жизни лица и вещи так перепутываются между собой и так навязчиво напрашиваются на наше внимание, что иногда нет возможности обойдти их молчанием. Будьте же хладнокровнее, читатель, и я обещаю вам, что мы скоро проникнем в самую глубь тайны.

Розанна (простая вежливость заставляет меня отдать преимущество лицу пред вещью) была единственная новая служанка в нашем доме. Четыре месяца тому назад госпожа моя была в Лондоне и посещала один из исправительных домов, имеющих целью не допускать освобожденных из тюрьмы преступниц снова возвратиться к порочной жизни. Видя, что госпожа моя интересуется этим учреждением, надзирательница указала ей на одну девушку, по имени Розанну Сперман, и разказала про нее такую печальную историю, что у меня не хватает духа повторить ее здесь. Я не люблю сокрушаться без нужды, да и вы, вероятно, также, читатель. Дело в том, что Розанна Сперман была воровка; но не принадлежа к числу тех воров, которые образуют целое общество в Сити, и не довольствуясь кражей у одного лица, обкрадывают целые тысячи, она была схвачена и по приговору суда посажена в тюрьму, а оттуда переведена в исправительный дом.

Надзирательница находила, что (несмотря на свое прежнее поведение) Розанна была славная девушка, и что ей не доставало только случая заслужить участие любой христианки. Госпожа моя (другую подобную ей христианку трудно было бы сыскать на свете) отвечала надзирательнице, что она доставит этот случай Розанне Сперман, взяв ее к себе в услужение.

Неделю спустя Розанна Сперман поступила к нам в должность второй горничной. Кроме меня, и мисс Рахили, никто не знал её истории. Госпожа моя, делавшая мне честь спрашивать моего совета во многих случаях, посоветовалась со мной и относительно Розанны.

Усвоив себе в последнее время привычку покойного сэр Джона - всегда соглашаться с моею госпожой, я, и в настоящем случае согласился с нею вполне. Вряд ли кому пришлось бы найдти такой удобный случай для исправления, какой представился Розанне в нашем доме. На один слуга не мог бы упрекнуть ее за прошлое, потому что оно было тайной для всех. Она получала свое жалованье, пользовалась некоторыми привилегиями наравне с остальною прислугой, и от времени до времени была поощряема дружеским словом моей госпожи. За то и Розанна оказалась, нужно ей отдать справедливость, весьма достойною подобного обращения. Слабого здоровья, и подверженная частым обморокам, о которых было упомянуто выше, она исполнила свою обязанность скромно, безропотно, старательно и исправно. Но несмотря на то, она не сумела приобрести себе друзей между остальными служанками, за исключением дочери моей Пенелопы, которая, избегая особенно тесного сближения, всегда обращалась с нею ласково и приветливо. Сам не понимаю, за что она не взлюбила эту девушку. Конечно, не красота её могла возбудить их зависть, потому что она была самой непривлекательной наружности, а в добавок еще имела одно плечо выше другого. Мне кажется, что прислуге в особенности не нравилась её молчаливость и любовь к уединению. Между тем как другие в свободное время болтали и сплетничали, она занималась работой или чтением. Когда же наступала её очередь выходить со двора, то она спокойно надевала свою шляпку и шла прогуливаться одна. Она ни с кем не ссорилась, ничем не обижалась; но не нарушая правил общежития и вежливости, она упорно держала своих сотоварищей на довольно далеком от себя разстоянии. Прибавьте к этому, что при всей простоте её, в ней было нечто скорее принадлежащее леди чем простой горничной. В чем именно проявлялось это, в голосе или в выражении её лица - не умею сказать вам точно; знаю только, что с первого же дня её поступления в дом это возбудило против нея сильные нападки со стороны другах женщин, которые говорили (что было однако совершенно несправедливо), будто Розанна Сперман важничает. Разказав теперь историю Розанны, мне остается упомянуть еще об одной из многих странностей этой непонятной девушки, чтобы затем уже прямо перейдти к истории песков.

Дом наш стоит в близком разстоянии от моря, на одном из самых возвышенных пунктов Йоркширского берега. Идущия от него во всех направлениях дорожки так и манят к прогулке, за исключением одной, которая ведет к морю. Это, по моему мнению, преотвратительная дорога. Пролегая на четверть мили чрез печальные места, поросшия сосновым лесом, она тянется далее между двумя рядами низких утесов и приводит вас к самой уединенной и некрасивой маленькой бухте на всем нашем берегу. Отсюда спускаются к морю песчаные холмы и образуют наконец два остроконечные, насупротив друг друга лежащие утеса, которые далеко выдаются в море и теряются в его волнах. Один из них носит название северного, другой южного утеса. Между ними, колеблясь из стороны в сторону в известные времена года, находятся самые ужаснейшие зыбучие пески Йоркширского берега. Во время отлива что-то движется под вами в неизведанных безднах земли, заставляя всю поверхность дюн волноваться самым необыкновенным образом; вследствие чего жители этих мест дали им название "зыбучих песков". Лежащая у входа в залив большая насыпь в полмили длиной служит преградой свирепым натискам открытого океана. Зимой и летом, во время отлива, море оставляет как бы позади насыпи свои яростные волны и уже плавным, тихим потоком разливается по песку. Нечего сказать, уединенное и мрачное место! Ни одна лодка не отваживается войдти в этот залив. Дети соседней рыбачьей деревни, Коббс-Голь, никогда не приходят играть сюда, и мне кажется, что самые птицы летят как можно дальше от зыбучих песков. Потому я решительно не мог понять, каким образом молодая девушка, имевшая возможность выбирать себе любое место для прогулки и всегда найдти достаточно спутников, готовых идти с ней по её первому зову, предпочитала уходить сюда одна и проводить здесь время за работой или чтением. Объясняйте это как угодно, но дело в том, что Розанна Сперман по преимуществу ходила гулять сюда, за исключением одного или двух раз, когда она отправлялась в Коббс-Голь проведать свою единственную жившую вблизи подругу, о которой мы поговорим в последствии.

Поэтому и я направился прямо к пескам, чтобы звать Розанну обедать. Ну, слава Богу! Кажется, мы опять возвратилась к тому моменту, откуда я начал эту главу.

В сосновой аллее не было и следа Розанны. Пробравшись чрез песчаные холмы ко взморью, я увидал её маленькую соломенную шляпку и простой серый плащ, который она постоянно носила, желая сколь возможно скрыть свое увечье; она стояла на берегу одна, погруженная в созерцание моря, и песков. Увидя меня, Розанна вздрогнула и отвернулась. Мои принципы не позволяют мне, как главе прислуги, оставлять такие поступки без исследования, и потому я повернул ее к себе и тут только заметил, что она плачет. В кармане моем лежал прекрасный шелковый платок, один из полудюжины, подаренной мне миледи. Я вынул его и сказал Розанне:

- Пойдемте, моя милая, и сядемте вместе на берегу. Я сперва осушу ваши слезы, а затем осмелюсь спросить вас, о чем вы плакали?

фуляром, а своим дешевеньким кембриковым платком. Несмотря на свое спокойствие, она казалась в высшей степени несчастною; но тотчас же повиновалась мне и села. Когда вам придется утешать женщину, прибегните к вернейшему для этого средству, - возьмите ее к себе на колена. Мне самому пришло в голову это золотое правило. Но ведь Розанна была не Нанси, в этом-то вся и штука!

- Ну, моя милая, сказал я, - так о чем же вы плакали?

- Полно, полно, дитя мое, сказал я, - от вашей прошлой жизни не осталось и следа. Что же вам мешает позабыть ее?

Вместо ответа, она взяла меня за полу сюртука. Нужно вам оказать, что я пренеопрятный старикашка и постоянно оставляю следы кушанья на своем платье. Женщины поочередно отчищают их, а еще накануне Розанна вывела сальное пятно из полы моего сюртука каким-то новым составом, который уничтожает всевозможные пятна. Жир действительно вышел, но на ворсе оставался легкий след в виде темноватого пятна. Девушка указала на это место и покачала головой.

- Пятна-то нет, сказала она, - но след его остался, мистер Бетередж, след остался!

Согласитесь, что не легко отвечать на замечание, сделанное вам невзначай, а притом по поводу вашего же собственного платья. Сверх того, печальный вид девушки как-то особенно тронул меня в эту минуту. Её прекрасные томные глаза, единственное, что могло в ней нравиться, и то уважение, с которым она относилась к моей счастливой старости и заслуженной репутации, как к чему-то недосягаемому для нея самой, переполнили мое сердце глубокою жалостью к нашей второй горничной. Не чувствуя себя способным утешать ее, я счел за лучшее вести ее обедать.

- Вы, мистер Бетередж? отвечала она.

- Да, за вами послана была Нанси, отвечал я. - Но я разсудил, моя милая, что от меня вы скорее снесете одно маленькое замечаньице.

Вместо того чтобы помочь мне приподняться, бедняжка боязливо взяла меня за руку и пожала ее. Она всячески старалась подавить выступившия на глазах её слезы и наконец успела в этом. С тех пор я стал уважать Розанну.

- Вы очень добры, мистер Бетередж, отвечала она. - У меня сегодня нет аппетиту: позвольте мне посидеть здесь еще несколько времени.

- Что-то влечет меня сюда, отвечала девушка, чертя пальцем по песку. - Я делаю над собой усилие чтобы не приходить сюда и все-таки прихожу иногда, сказала она тихо, будто пугаясь своей собственной мысли, - иногда, мистер Бетередж, мне кажется, что тут найду я свою могилу.

- Знаю одно, что дома найдете вы жареную баранину и жирный пуддинг! отвечал я. - Ступайте же скорее обедать, Розанна! Вот, до чего доводят размышления на тощий желудок.

Я говорил с ней строго; мне досадно было (в мои лета) слышать, что двадцатипятилетняя женщина толкует о смерти! Но, должно-быть, она не слыхала слов моих, потому что положив мне руку на плечо, она не трогалась с места и таким образом продолжала удерживать меня подле себя.

- Это место очаровало меня, сказала она. - Ночью я вижу его во сне; днем я мечтаю о нем, сидя за своею работой. Вы знаете, мистер Бетередж, что я признательна за сделанное мне добро; я стараюсь показать себя достойною вашего расположения и доверия миледи. Но иногда мне кажется, что жизнь в этом доме слишком хороша и безмятежна для такой женщины как я, которая столько надела, мистер Бетередж, столько испытала. Я чувствую себя менее одинокою в этом уединенном месте нежели посреди прочих слуг, которые не имеют ничего общого со мной. Конечно, ни миледи, ни надзирательнице исправительного дома не понять, каким ужасным упреком служат честные люди таким женщинам, как я. Не браните меня, миленький мистер Бетередж. Ведь я все делаю, что мне приказывают - не правда ли? Не говорите же миледи, что я чем-нибудь недовольна; напротив того, я всем довольна. Иногда только душа моя смущается - вот и все.

- Смотрите, сказала Розанна, - не удивительное ли, не ужасное ли это зрелище?

Мне уже не раз приходилось его видеть и несмотря на то оно всегда кажется мне новым. Я взглянул по направлению её руки. В это время начинался отлив, и страшный песчаный берег заколыхался. Его обширная бурая поверхность медленно вздулась, потом подернулась мелкою рябью и задрожала.

- Знаете ли, на что это похоже? сказала Розанна, схватив меня опять за плечо? - Мне кажется, будто под этими песками задыхаются сотни людей; они силятся выйдти на поверхность, но все глубже и глубже погружаются в бездну! Бросьте туда камень, мистер Бетередж, бросьте и посмотрите, как его втянет в песок.

Вот он горячечный бред-то! Вот он тощий-то желудок, действующий на тревожный ум! С языка моего уже готов был сорваться резкий ответ - в интересах самой бедняжки, уверяю вас, - как вдруг внезапно раздавшийся между холмами голос остановил меня. "Бетередж, взывал голос, где вы?" "3десь", отвечал я, не понимая, кто бы мог звать меня. Розанна вскочила и стала глядеть по тому направлению, откуда слышался голос. Я и сам собирался уже встать, но заметив внезапную перемену, происшедшую в лице девушки, остался прикованным к своему месту. По щекам Розанны разлился прелестный румянец, какого еще никогда не приходилось мне у нея видеть: безмолвное, радостное изумление сказалось во всей её фигуре. Кого вы там видите? спросил я. Розанна только повторила мой вопрос: "О! кого я вижу?" прошептала она, как бы думая вслух. Но вставая с своего места, я повернулся, и стал смотреть кто бы мог звать меня. К нам шел из-за холмов молодой джентльмен, в светлом летнем платье, такой же шляпе и перчатках, с розаном в петлице и с столь ясным улыбающимся лицом, что даже эта мрачная местность должна была озариться от его улыбки. Прежде нежели я успел встать, он бросился возле меня на песок, обняв меня по иностранному обычаю и так крепко стиснул в своих объятиях, что из меня чуть-чуть не вылетел дух.

на Розанну. Вслед за ним и я посмотрел на нее. Вероятно, смутившись от взгляда мистера Франклина, она сделалась вся пунцовою, и в замешательстве, которого ничем не могу объяснить себе, ушла от нас, не поклонившись ему и не сказав ни слова мне. Я не узнавал Розанны, потому что, вообще говоря, трудно было найдти более учтивую и благопристойную горничную.

- Вот странная девушка, сказал мистер Франклин. - Не понимаю, что она находит во мне такого необыкновенного?

- Мне кажется, сэр, отвечал я, подсмеиваясь над его континентальным воспитанием, - ее уловляет ваш заграничный лоск.

Я привел здесь пустой вопрос мистера Франклина, равно как и свой дурацкий ответ лишь в утешение и ободрение всем ограниченным людям; потому что не раз случалось мне видеть, какую отраду приносит им сознание, что и более одаренные их собратья оказываются в иных случаях столько же ненаходчивы, как и она сама. Ни мистеру Франклину с его удивительным заграничным воспитанием, ни мне с моим многолетним опытом и врожденным остроумием и в голову не приходило, что было действительною причиной необъяснимого смущения Розанны Сперман. Впрочем, мы забыли о бедняжке прежде нежели скрылся за холмами её маленький серый плащ. "Ну, что же из этого следует?" вероятно, спросит читатель. Читайте, почтенный друг, читайте терпеливее, и кто знает, не пожалеете ли вы Розанну Сперман столько же, сколько пожалел я, когда узнал всю истину.