Лунный камень.
Период первый. Потеря алмаза.
Глава V.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лунный камень. Период первый. Потеря алмаза. Глава V. (старая орфография)

V.

По уходе Розанны, я прежде всего приступал к третьей попытке приподняться с песку. Но мистер Франклин остановил меня.

- Это мрачное убежище имеет свои преимущества, сказал он. - Мы может быть уверены, что здесь никто нам не помешает. Останьтесь на своем месте, Бетередж, мне нужно поговорить с вами.

Между тем как он говорил, я не опускал с него глаз, стараясь отыскать в сидевшем подле меня мущине сходство с тем мальчиком, которого я знавал когда-то. Но мущина решительно сбивал меня с толку. Я мог бы до утра смотреть на мистера Франклина, а все не пришлось бы мне увидать его детских розовых щечек, его нарядной маленькой курточки. Он был теперь бледен, а нижняя часть лица его, к величайшему моему удивлению и разочарованию, покрылась вьющеюся темною бородой и усами. Живая развязность его манер была, конечно, весьма привлекательна, но ничто не могло сравниться с его прежнею грациозною непринужденностью.

В добавок он обещал быть высоким и не сдержал своего обещания. Правда, он имел красивую, тонкую и хорошо сложенную фигуру, но рост его ни на один дюйм не превышал того, что обыкновенно зовут средним ростом. Короче сказать, он был неузнаваем. Время все изменило в нем, пощадив только его прежний открытый, светлый взгляд. По нем только и узнал я наконец прежнего любимца, и ужь дальше не пошел в своих исследованиях. - Добро пожаловать в родное гнездышко, мистер Франклин, сказал я. - Тем приятнее вас видеть, сэр, что вы несколькими часами предупредили ваши ожидания.

- Мне нужно было поторопиться, отвечал мистер Франклин. - Я подозреваю, Бетередж, что в эти последние три или четыре дня за мной присматривали и следили в Лондоне; и потому, желая ускользнуть от бдительности одного подозрительного иностранца, я, не дожидаясь послеобеденного поезда, приехал с утренним.

Слова эти поразили меня. Они мигом напомнили мне трех фокусников и предположение Пенелопы, будто они злоумышляют против мистера Франклина Блека.

- Кто же следил за вами, сэр, и с какою целью? спросил я.

- Разкажите-ка мне о трех Индейцах, которые приходили сюда ныньче, сказал мистер Франклин, не отвечая на мой вопрос. - Легко может быть, Бетередж, что мой незнакомец и ваши три фокусника окажутся принадлежащими к одной и той же шайке.

- Как это вы узнали, сэр, о фокусниках? спросил я, предлагая ему один вопрос за другим, что, сознаюсь, обличало во мне весьма дурной тон; но разве вы ждали чего-нибудь лучшого от жалкой человеческой природы, читатель? Так будьте же ко мне снисходительнее.

- Я сейчас видел Пенелопу, отвечал мистер Франклин, - она-то и разказала мне о фокусниках. Ваша дочь, Бетередж, всегда обещала быть хорошенькою и сдержала свое обещание. У нея маленькая ножка и маленькия уши. Неужели покойная мистрис Бетередж обладала этими драгоценными прелестями?

- Покойная Бетередж имела много недостатков, сэр, отвечал я. - Один из них (с вашего позволения) состоял в том, что она никаким делом не могла заняться сериозно. Она была скорее похожа на муху чем на женщину и ни на чем не останавливалась.

- Стало-быть, мы могли бы сойдтись с ней, отвечал мистер Франклин. - Я сам не останавливаюсь ни на чем. Ваше остроумие, Бетередж, не только ничего не утратило, но, напротив, выиграло с летами. Правду сказала Пенелопа, когда я просил ее сообщить мне все подробности о фокусниках: "Спросите лучше у батюшки, он разкажет вам лучше меня", отвечала ваша дочь, "он еще удивительно свеж для своих лет и говорит как книга." Тут щеки Пенелопы покрылись божественным румянцем, и несмотря на все мое уважение к вам, я не мог удержаться, чтобы.... - догадывайтесь сами. Я знал ее еще ребенком, но это не уменьшает в моих глазах её прелестей. Однако, шутки в сторону. Что делали тут фокусники?

Я был недоволен своею дочерью, не за то что она дала мистеру Франклину поцеловать себя, - пусть целует сколько угодно, - а за то, что она вынуждала меня повторять ему её глупую историю о фокусниках. Нечего делать, нужно было разказать все обстоятельно. Но веселость мистера Франклина мгновенно исчезла. Он слушал меня насупив брови и подергивая себя за бороду. Когда же я кончил, он повторил вслед за мной два вопроса, предложенные мальчику главным магиком, и повторил, очевидно, для того, чтобы лучше удержать их в своей памяти.

- Не по другой какой-нибудь дороге, а именно по той, которая ведет к этому дому, поедет сегодня Англичанин? Имеет ли его Англичанин при себе? Я подозреваю, сказал мистер Франклин, вынимая из кармана маленький запечатанный конверт, - что его означало вот это. А это, Бетередж, означает не более не менее как знаменитый желтый алмаз дяди моего Гернкасля.

- Боже праведный, сэр! воскликнул я: - как попал в ваши руки алмаз нечестивого полковника?

- В завещании своем нечестивый полковник отказал его моей двоюродной сестре Рахили, как подарок ко дню её рождения, отвечал мистер Франклин. - А отец мой, в качестве дядина душеприкащика, поручил мне доставить его сюда.

Еслибы море, кротко плескавшееся в ту минуту на дюнах, вдруг высохло перед моими глазами, явление это поразило бы меня никак не более чем слова мистера Франклина.

- Алмаз полковника завещан мисс Рахили! сказал я. - И ваш отец, сэр, был его душеприкащиком! А ведь я пошел бы на какое угодно пари, мистер Франклин, что отец ваш не решился бы дотронуться до полковника даже щипцами!

- Сильно сказано, Бетередж! Но в чем же виноват был полковник? Впрочем, ведь он принадлежал скорее к вашему поколению нежели к моему. Так сообщите же мне о нем все что вы знаете, а я разкажу вам, каким образом отец мой сделался его душеприкащиком и еще кое-что. В Лондоне мне пришлось сделать о моем дяде Гернкасле и это знаменитом алмазе не совсем благоприятные открытия; но я желаю узнать от вас, насколько она достоверны. Вы сейчас называли моего дядю "нечестивым полковником". Пошарьте-ка в своей памяти, старый друг, и скажите, чем заслужил он это название.

Видя, что мистер Франклин говорит сериозно, я разказал ему все, и вот вам сущность моего разказа, который я повторяю здесь в видах вашей же собственной пользы, читатели. Прочтите же его со вниманием, иначе вы совсем растеряетесь, когда мы доберемся до самой середины этой запутанной истории. Выкиньте из головы детей, обед, новую шляпку, словом, что бы там ни было. Попытайтесь забыть политику, лошадей, биржевые курсы и клубный неудача. Надеюсь, что вы не обидитесь моею смелостью; ведь это делается единственно для того, чтобы возбудить ваше благосклонное внимание. Боже мой! разве не видал я в ваших руках знаменитейших авторов, и разве я не знаю как легко отвлекается внимание читателей, когда его просит у них не человек, а книга?

Несколько страниц назад я упоминал об отце моей госпожи, о старом лорде с крутым нравом и длиннейшим языком. У него было пять человек детей. Прежде всего родилась два сына, потом, много лет спустя, жена его опять стала беременна, и три молодые леди быстро последовали одна за другою, - так быстро, как только допускала то природа вещей; госпожа моя, как я уже упоминал выше, была самая младшая и самая красивая из трех. Что касается до двух сыновей, старший, Артур, наследовал титул и владение отца своего; а младший, досточтимый Джон, получив прекрасное состояние, отказанное ему каком-то родственником, определился в армию.

Пословица говорит: дурная та птица, что хулит собственное гнездо. Я смотрю на благородную фамилию Гернкаслей как на мое родное гнездо и счел бы за особенную милость, еслибы мне позволила не слишком распространяться о досточтимом Джоне. По моему крайнему разумению, это был один из величайших негодяев, каком когда-либо производил свет. К такому эпитету вряд ли остается что-нибудь прибавить. Службу свою начал он в гвардии, откуда вышел не имея еще и двадцати двух лет от роду, а почему, об этом не спрашивайте. В армии, видите ли, слишком строга дисциплина, что не совсем пришлось по вкусу досточтимому Джону. Тогда он отправился в Индию, посмотреть, не будет ли там посвободнее, а также и для того, чтоб узнать походную жизнь. И в самом деле, нужно говорить правду, своею безумною отвагой он напоминал в одно и то же время бульдога, петуха-бойца и дикаря. По взятии Серингапатама, в котором он участвовал, он перешел в другой полк и, наконец, в третий. Тут он был произведен в подполковники и вскоре после того, получив солнечный удар, вернулся на родину. Дурная репутация, которую он себе составил, затворила ему двери ко всем родным, а моя госпожа (тогда только-что вышедшая замуж) первая объявила (конечно, с согласия сэр-Джона), что брат её никогда не переступит через порог её дома. Много было и других пятен на полковнике, из-за которых все обегали его; но мне подобает говорить только об одном - о похищении алмаза.

Ходили слухи, будто он овладел этим индейским сокровищем с помощью средств, в которых, несмотря на свою дерзость, он никак не решался сознаться. Не имея нужды в деньгах и (справедливость требует это заметить) не придавая им особенного значения, он никогда не пытался продать свое сокровище. Дарить его также не хотел и не показывал его вы одной живой душе. Одни говорили, что он страшился навлечь на себя неприятности со стороны военных властей; другие (совершенно не понимая натуру этого человека) утверждали, будто он боялся лишиться жизни, еслибы вздумал показать его.

был, по общему убеждению, Лунный камень. Когда полковник вернулся в Англию, все стали от него отвертываться, опять-таки из-за Лунного камня. Тайна жизни его вечно тяготела над ним, как будто изгоняла его из среды собственных соотечественников. Мущины не принимали его в члены клубов; женщины, которым он предлагал свою руку - а их было не мало - отказывала ему; знакомые и родственники, встречаясь с ним на улице, вдруг делались близорукими.

Другой на его месте попытался бы оправдаться как-нибудь в глазах общества. Но досточтимый Джон не умел уступать даже и в том случае, когда чувствовал себя неправым. В Индии он не разставался с алмазом, презирая опасность быть убитым. В Англии он хранил его также бережно, посмеиваясь над общественным мнением. Вот вам в двух чертах портрет этого человека: безпредельная наглость и красивое лицо с каким-то дьявольским выражением.

По временам до нас доходили о нем самые разноречивые слухи. Одни говорили, что он проводит свою жизнь в курении опиума и собирании старых книг; другие, что он занимается какими-то странными химическими опытами; третьи, что он бражничает и веселится в грязнейших закоулках Лондона с людьми самого низкого происхождения. Во всяком случае полковник вел уединенную, порочную, таинственную жизнь. Однажды, и только однажды, я встретился с ним лицом к лицу после возвращения его в Англию.

мисс Рахили, когда в доме, по обыкновению, собрались гости. Слуга пришел сказать мне, что меня спрашивает какой-то джентльмен. Войдя в прихожую, я нашел там полковника, худого, изнуренного, старого, оборванного, но, попрежнему, неукротимого и злого.

- Подите к сестре моей, сказал он, - и доложите ей, что я приехал пожелать моей племяннице счастливых и долгих дней.

Уже не раз пытался он письменно примириться с миледи и, по моему мнению, лишь для того, чтобы насолить ей. Но лично он являлся к ней в первый раз. У меня так и вертелось на языке сказать ему, что госпожа моя занята с гостями. Но дьявольское выражение лица его меня испугало. Я отправился на верх с его поручением, а он пожелал остаться в прихожей и ожидать там моего возвращения. Прочие слуги, выпуча на него глаза, стояли немного поодаль, как будто он был ходячая адская машина, начиненная порохом и картечью, которая могла неожиданно произвести между ними взрыв. Госпожа моя также заражена отчасти фамильным душком.

- Доложите полковнику Гернкаслю, сказала она, когда я передал ей поручение её брата, - что мисс Вериндер занята, а я не желаю его видеть. - Я попытался бы.ю склонить ее на более вежливый ответ, зная презрение полковника к светским приличиям. Все было напрасно! Фамильный душок сразу заставил меня молчать. - Когда мне бывает нужен ваш совет, я сама прошу его у вас, сказала миледи; - а теперь я в нем не нуждаюсь.

- Миледи и мисс Рахиль, с прискорбием извещая вас, что они заняты с гостями, просят извинения в том, что не могут иметь чести принять полковника.

Я ожидал взрыва, несмотря на всю вежливость, с которою передан был мною ответ миледи. Но к моему величайшему удивлению, не случилось ничего подобного: полковник встревожил меня своим неестественным спокойствием. Посмотрев на меня с минуту своими блестящими серыми глазами, он засмеялся, но не изнутри себя, как обыкновенно смеются люди, а как-то себя, каким-то тихим, подавленным, отвратительно-злобным смехом.

- Благодарю вас, Бетередж, сказал он: - я не позабуду дня рождения моей племянницы.

С этими словами он повернулся на каблуках и вышел из дому.

На следующий год, когда снова наступил день рождения мисс Рахили, мы узнали, что полковник болен и лежит в постели. Шесть месяцев спустя, то-есть за шесть месяцев до того времени, которое я теперь описываю, госпожа моя получила письмо от одного весьма уважаемого священника. Оно заключало в себе два необыкновенные известия по части фамильных новостей: первое, что полковник, умирая, простил свою сестру. Второе, что он примирился с целым обществом, и что конец его был самый назидательный. Я сам питаю (при всем моем несочувствии к епископам и духовенству) далеко нелицемерное уважение к церкви; однако я твердо убежден, что душа досточтимого Джона осталась в безраздельном владении нечистого, и что последний отвратительный поступок на земле этого гнусного человека был обман, в который он вовлек священника!

полковника в день рождения своей дочери, поразил мистера Франклина как выстрел, попавший в цель. Хоть он и ничего не сказал мне, но по лицу его было видно, что слова мои встревожили его.

- Ваш разказ кончен, Бетередж, заметил он. - Теперь моя очередь говорить. Но прежде нежели я сообщу вам об открытиях, сделанных мною в Лондоне, и о том, как пришел я в соприкосновение с алмазом, мне нужно узнать одну вещь. По вашему лицу, старина, можно заключить, что вы не понимаете к чему клонится наше настоящее совещание. Обманывает меня ваше лицо, или нет?

- Нет, сэр, отвечал, - лицо мое говорит совершенную правду.

- В таком случае, сказал мистер Франклин, - я попытаюсь прежде поставить вас на одну точку зрения со мною. Мне кажется, что подарок полковника кузине моей Рахили тесно связан с тремя следующими и весьма важными вопросами. Слушайте внимательно, Бетередж, и пожалуй отмечайте каждый вопрос по пальцам, если это для вас удобнее, сказал мистер Франклин, видимо щеголяя своею дальновидностью, что живо напомнило мне то время, когда он был еще мальчиком. - Вопервых: был ли алмаз полковника предметом заговора в Индии? Вовторых: последовали ли заговорщики за алмазом в Англию? Втретьих: знал ли полковник, что заговорщика следят за алмазом? и не с намерением ли завещал он своей сестре это опасное сокровище чрез посредство её невинной дочери? Вот к чему я вел, Бетередж. Только вы, пожалуста, не пугайтесь.

Хорошо ему говорить "не пугайтесь", когда он уже напугал меня.

негодяев, спущенных на нас злобой мертвеца. Вот в каком положении находились мы по словам мистера Франклина Блека! Кто слыхал, чтобы в ХИХ столетии, в век прогресса, и притом в стране, пользующейся всеми благами британской конституции, могло случиться что-либо подобное? Конечно, никто никогда не слыхал этого, а потому никто, вероятно, и не поверит. Однако, я все-таки буду продолжить свой разказ.

Когда вас постигает какой-нибудь внезапный испуг, читатель, в роде того, который я испытывал в ту минуту, не замечали ли вы, что прежде всего он отзывается в желудке? А раз вы почувствовали его в желудке, внимание ваше развлечено, и вы начинаете вертеться. Вот я, и начал молча вертеться, сидя на песке. Мистер Франклин заметил мою борьбу с встревоженным желудком, или духом (назовите, как знаете, а по мне, так это решительно все равно), и остановившись в ту самую минуту,) как уже готовился приступить к своим собственным открытиям, резко спросил меня: "да чего вам нужно?"

Чего мне было нужно? вам, пожалуй, открою по секрету. Мне нужно было затянуться трубочкой и пройдтись по Робинзону.