Лунный камень.
Период первый. Потеря алмаза.
Глава VI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лунный камень. Период первый. Потеря алмаза. Глава VI. (старая орфография)

VI.

Храня про себя собственное мнение, я почтительно просил мистера Франклина продолжить.

- Не егозите, Бетередж, ответил он и продолжил разказ.

С первых слов, молодой джентльмен уведомил меня, что его открытия касательно негодного полковника с алмазом начались посещением (до приезда к вам) адвоката его отца в Гампстиде. Однажды, оставшись наедине с ним после обеда, мистер Франклин случайно проговорился, что отец поручил ему передать подарок мисс Рахили, в день её рождения. Слово-за-слово, кончилось тем, что адвокат сказал, в чем именно заключался этот подарок и как возникли дружеския отношения между полковником и мистером Блеком старшим. Попробую, не лучше ли будет изложить открытия мистера Франклина, придерживаясь, как можно ближе, собственных его слов.

- Помните ли вы, Бетередж, то время, сказал он, - когда отец мой пытался доказать свои права на это несчастное герцогство? Ну, так в это самое время и дядя Гернкасль вернулся из Индии. Отец узнал, что шурин его владеет некоторыми документами, которые, по всему вероятию, весьма пригодились бы ему в его процессе. Он посетил полковника под предлогом поздравления с возвратом в Англию. Но полковника нельзя было провести таким образом. "Вам что-то нужно, сказал он: иначе вы не стала бы расковать своею репутацией, делая мне визит." Отец понял, что остается вести дело на чистоту, и сразу признался, что ему надобны документы. Полковник попросил денька два на размышление об ответе. Ответ его пришел в форме самого необычайного письма, которое приятель-законовед показал мне. полковник начинал с того, что имеет некоторую надобность до моего отца, и почтительнейше предлагал обмен дружеских услуг между собой. Случайность войны (таково было его собственное выражение) ввела его во владение одном из величайших алмазов в свете, и он небезосновательно полагает, что на сам он, на его драгоценный камень, в случае хранения его при себе, небезопасны в какой бы то на было часта света. В таких тревожных обстоятельствах он решался сдать алмаз под сохранение постороннему лицу. Лицо это ничем не рискует. Оно может поместить драгоценный камень в любое учреждение, с надлежащею стражей и отдельным помещением, - как, например, кладовая банка, или ювелира, для безопасного хранения движимостей высокой цены. Личная ответственность его в этом деле будет совершенно пассивного свойства. Он обязуется, собственноручно или чрез поверенного, получать по условленному адресу ежегодно, в известный, условленный день, от полковника письмо, заключающее в себе простое известие о том, что он, полковник, по сие число еще находится в живых. Если же число это пройдет без получения письма, то молчание полковника будет вернейшим знаком его смерти от руки убийц. В таком только случае и не иначе, некоторые предписания, касающияся дальнейшого распоряжения алмазом. напечатанные и хранящияся вместе с ним, должны быть вскрыты и безпрекословно исполнены. если отец мой пожелает принять на себя это странное поручение, то документы полковника в свою очередь будут к его услугам. Вот что было в этом письме.

- Что же сделал ваш батюшка, сэр, спросил я.

- Что сделал-то? сказал мистер Франклин; - а вот что он сделал. Он приложил к письму полковника безценную способность, называемую здравым смыслом. Все дело, по его мнению, было просто нелепо. Блуждая по Индии, полковник где-нибудь подцепил дрянненький хрустальчик, принятый им за алмаз. Что же касается до опасения убийц и до предосторожностей в защиту своей жизни вместе с кусочком этого хрусталя, так ныне девятнадцатое столетие, и человеку в здравом уме стоит только обратиться к полиции. Полковник с давних пор заведомо употреблял опиум; и если единственным средством достать те ценные документы, которыми он владел, было признание опиатного призрака за действительный факт, то отец мой охотно готов был принять возложенную на него смешную ответственность, - тем более охотно, что она не влекла за собой никаких личных хлопот. Итак алмаз, вместе с запечатанными предписаниями, очутился в кладовой его банкира, а письма полковника, периодически уведомлявшия о бытности его в живых, получались и вскрывалась адвокатом, поверенным моего отца. На один разсудительный человек, в таком положении, не смотрел бы на дело с иной точки зрения. На свете, Бетередж, нам только то и кажется вероятным, что согласно с вашею ветошною опытностью; и мы верим в роман, лишь прочтя его в газетах.

Мне стало ясно, что мистер Франклин считал отцовское мнение о полковнике поспешным и ошибочным.

- А сами вы, сэр, какого мнения об этом деле? спросил я.

- Дайте сперва кончить историю полковника, сказал мистер Франклин; - в уме Англичанина, Бетередж, забавно отсутствие системы; и вопрос ваш, старый дружище, может служит этому примером. Как только мы перестаем делать машины, мы (по уму, разумеется) величайшие неряхи в мире.

"Вон оно, подумал я, - заморское-то воспитание! Это он во Франции, надо быть, выучился зубоскальству над вами."

Мистер Франклин отыскал прерванную нить разказа и продолжал.

- Отец мой получал бумаги, в которых нуждался, и с той поры более не видал шурина. Год за год, в условленные дни получалось от полковника условленное письмо и распечатывалось адвокатом. Я видел целую кучу этих писем, написанных в одной и той же краткой, деловой форме выражений: "Сэр, это удостоверит вас, что я все еще нахожусь в живых. Пусть алмаз остается попрежнему. Джон Гернкасль." Вот все, что он писал, и получалось это аккуратно к назначенному дню; а месяцев шесть или восемь тому назад в первый раз изменилась форма письма. Теперь вышло: "Сэр, говорят, я умираю. Приезжайте и помогите мне сделать завещание." Адвокат поехал и нашел его в маленькой, подгородной вилле, окруженной принадлежащею к ней землей, где полковник проживал в уединении, с тех пор как покинул Индию. Для компании он держал котов, собак и птиц, но ни единой души человеческой, кроме одной фигуры, ежедневно являвшейся для присмотра за домохозяйством, и доктора у постели. Завещание было весьма просто. Полковник растратил большую часть состояния на химическия исследования. Завещание начиналось и оканчивалось тремя пунктами, которые он продиктовал с постели, вполне владея умственными способностями. Первый пункт обезпечивал содержание и уход его животным. Вторым основывалась кафедра опытной химии в одном из северных университетов. Третьим завещался Лунный камень в подарок племяннице, ко дню её рождения, с тем условием, что отец мой будет душеприкащиком. Сначала отец отказался. Однако, пораздумав еще разок, уступил, частию будучи уверен, что эта обязанность не вовлечет его ни в какие хлопоты, частию по намеку, сделанному адвокатом в интересе Рахили, что алмаз все-таки может иметь некоторую ценность.

- Не говорил ли полковник, сэр, спросил я, - почему он завещал алмаз именно мисс Рахили?

- Не только сказал, а даже это было написано в завещании, ответил мистер Франклин: - я достал себе из него выписку и сейчас покажу вам. Не будьте умственным неряхой, Бетередж. Все в свое время. Вы слышали завещание полковника; теперь надо выслушать, что случилось по смерти его. Прежде чем засвидетельствовать завещание, необходимо было оценить алмаз формальным путем. Все бриллиантщики, к которым обращались, сразу подтвердили показание полковника, что он обладает одним из величайших в свете алмазов. Вопрос же о точной оценке его представлял довольно сериозные затруднения. По величине он был феноменом между рыночными бриллиантами; цвет ставил его в совершенно отдельную категорию; а в добавок к этим сбивчивым элементам присоединялся изъян в виде плевы в самом центре камня. Но даже при этом важном недостатке, самая низшая из различных оценок равнялась двадцати тысячам фунтов. Поймите удивление моего отца; он чуть не отказался быть душеприкащиком, чуть не выпустил этой великолепной драгоценности из нашего рода. Интерес, возбужденный в нем этим делом, заставил его вскрыть запечатанные предписания, хранившияся вместе с алмазом. Адвокат показывал мне этот документ вместе с прочими, и в нем (по моему мнению) содержится ключ к разумению того заговора, что грозил жизни полковника.

- Так вы думаете, сэр, сказал я, - что заговор-то действительно был?

- Не владея превосходным здравым смыслом отца моего, отвечал мистер Франклин, - я думаю, что жизни полковника действительно угрожали именно так, как он сам говорил. Запечатанные предписания, мне кажется, объясняют, как это случилось, что он все-таки преспокойно умер в постели. В случае насильственной смерти его (то-есть при неполучении обычного письма в назначенный день) отец мой должен был тайно переслать Лунный камень в Амстердам; в этом городе отдать его известнейшему бриллиантщику и сделать из него от четырех до шести отдельных камней. Тогда камни продать за то, что дадут, а выручку употребить на основание той кафедры опытной химии, которую полковник в последствии отделил в своем завещании. Ну, Бетередж, теперь пустите в ход свое остроумие, догадайтесь-ка, к чему клонились эти распоряжения полковника.

Я тотчас пустил остроумие в ход. Оно было английское, самого неряшливого свойства и вследствие того все перепутало, пока мистер Франклин не забрал его в руки и не указал, куда направить.

- Заметьте, сказал мистер Франклин, - что неприкосновенность алмаза, в виде цельного камня, весьма ловко поставлена в зависимость от сохранения жизни полковника. Ему мало сказать врагам, которых он опасается: убейте меня, и вам будет так же далеко до алмаза, как и теперь; он там, где вам до него не добраться, под охраной, в кладовой банка. Вместо этого он говорит: убейте меня, и алмаз не будет уже прежним алмазом; тождество его разрушится. Это что значит?

Тут (как мне показалось) ум мой осветился дивною, заморскою новостью.

- И похожого ничего нет! сказал мистер Франклин: - я справлялся об этом. Надтреснутый алмаз в отдельных камнях будет стоить дороже теперешняго, по той простой причине, что из него выйдет пять-шесть превосходных бриллиантов, которые в итоге выручат больше нежели один крупный камень, но с изъяном. Еслибы целью заговора была кража в видах обогащения, то распоряжения полковника делали алмаз еще дороже ворам. Выручка была бы значительнее, а сбыт на рынке несравненно легче, еслиб алмаз вышел из рук амстердамских мистеров.

- Господи Боже мой, сэр! воскликнул я: - в чем же наконец состоял заговор?

- Это заговор Индейцев, которые первоначально владели сокровищем, сказал мистер Франклин, - заговор, в основание которого легло какое-нибудь древне-индейское суеверие. Вот мое мнение, подтверждаемое семейным документом, который в настоящее время находится при мне.

Теперь я понял, почему появление трех индейских фокусников в нашем доме представилось мистеру Франклину таким важным обстоятельством.

- Нет нужды навязывать вам мое мнение, продолжал мистер Франклин; - мысль о нескольких избранных служителях древне-индейского суеверия, посвятивших себя, несмотря на всю трудность и опасности, выжиданию удобного случая для возвращения себе священного камня, кажется мне вполне согласною со всем тем, что нам известно о терпении восточных племен и влиянии восточных религий. Впрочем, во мне сильно развито воображение; мясник, хлебник и сборщик податей не представляются моему уму единственно-правдоподобными, действительными существованиями. Цените же мою догадку относительно истинного смысла этого дела во что угодно, и перейдем к единственно касающемуся нас, практическому вопросу: Не пережил ли полковника этот заговор насчет Лунного камня? И не знал ли об этом сам полковник, даря его ко дню рождения своей племяннице?

Теперь и начинил понимать, что вся суть была в миледи и мисс Рахили. Я не проронил ни словечка из всего им говоренного.

- Узнав историю Лунного камня, сказал мистер Франклин, - я не так-то охотно брался за доставку его сюда. Но приятель мой, адвокат, напомнил мне, что кто-нибудь обязан же вручить кузине её наследство, и следовательно я могу сделать это не хуже всякого другого. После того как я взял алмаз из банка, мне чудилось, что на улице за мной следит какой-то темнокожий оборванец. Я поехал к отцу, чтобы захватить свой багаж, и нашел там письмо, сверх ожидания задержавшее меня в Лондоне. Я вернулся в банк с алмазом и кажется опять видел этого оборванца. Сегодня поутру, взяв опять алмаз из банка, я в третий раз увидал этого человека, ускользнул от него, и прежде чем он снова напал на мой след, уехал с утренним поездом вместо вечерняго. Вот я здесь с алмазом, в целости и сохранности, - и что же я узнаю на первых порах? Слышу, что в дом заходило трое бродяг Индейцев и что приезд мой из Лондона и нечто, везомое мною, главная цель их розысков. Не стану тратить слов и времени на то, как они лили мальчику в горсть чернила и заставляли его смотреть в них, не увидит ли он вдали человека, который что-то везет в своем кармане. Эта штука (часто виданная мною на Востоке), по нашему с вами понятию, просто фокус-покус. Вопрос, который нам предстоит теперь решить в том: не ошибочно ли я приписываю значение простому случаю? И точно ли есть у нас доказательства, что Индейцы следят за Лунным камнем, с той минуты как он взят из банка?

Ни я, ни он, казалось, и не думали заниматься этою частью исследований. Мы глядели друг на друга, потом на прилив, тихо набегавший, выше, а выше, на зыбучие пески.

- О чем это вы задумались? вдруг сказал мистер Франклин.

- Я думал, сэр, ответил я, - что хорошо бы зарыть алмаз в песчаную зыбь и порешит вопрос таким образом.

- Если вы ужь залучили стоимость его к себе в карман, ответил мистер Франклин, - так объявите, Бетередж, и по рукам!

Любопытно заметить, как сильно облегчает легкая шутка самое тревожное состояние ума. Мы в то время открыли неисчерпаемый родник веселости в мысли о побеге с законною собственностью мисс Рахили и о том, в какие страшные хлопоты мы впутаем мистера Блека, как душеприкащика, хотя ныне я решительно отказываюсь понят, что в этом было смешного. Мистер Франклин первый свернул разговор к настоящей его цели. Он вынул из кармана пакет, вскрыл его и подал мне заключавшуюся в нем бумагу.

в Англию и до той поры, когда он сказал вам, что попомнит день рождения своей племянницы. Прочтите-ка вот это. Мистер Франклин дал мне выписку из завещания полковника. Она при мне и теперь, когда я пишу эти отроки; вот с нея копия на пользу вашу:

"Втретьих и в последних: дарю и завещаю племяннице моей, Рахили Вериндер, единственной дочери сеотры моей Юлии, вдовы Вериндер, - если её мать, упомянутая Юлия Вериндер, будет в живых к первому после моей смерти дню рождения вышеписанной Рахили Вериндер, - принадлежащий мне желтый алмаз, известный на Востоке под названием Лунного камня; единственно при том условии, если её мать, реченная Юлия Вериндер, будет в то время находиться в живых. Притом желаю, чтобы душеприкащик мой передал алмаз или собственноручно, или чрез назначенное им доверенное лицо, в личное владение означенной племянницы моей Рахили в первый после смерти моей день её рождения и, буде возможно, в присутствии сестры моей, вышеписанной Юлии Вериндер. Еще желаю, чтобы реченная сестра моя была поставлена в известность посредством точной копии с этого третьяго и последняго пункта моего завещания, что я дарю алмаз дочери её, Рахили, в знак охотного прощения зла, причиненного моей репутации в течение жизни поведением её со мною; особенно же в доказательство того, что я, как подобает умирающему, прощаю обиду, нанесенную в лице моем офицеру и джентльмену в то время, когда слуга её, по её приказу, затворил мне дверь её дома в день рождения её дочери." Дальше следовала распоряжения на случай смерти миледи или мисс Рахили до кончины завещателя; в таком случае алмаз должен быть отправлен в Голландию, согласно с запечатанными предписаниями, первоначально хранившимися вместе с ним, а выручка от продажи должна быть прибавлена к сумме, уже оставленной по завещанию на кафедру химии при одном из северных университетов.

Я в прискорбном смущении возвратил бумагу мистеру Франклину, не зная что ему сказать. До сих пор (как вам известно) я держался того мнения, что полковник умер так же нераскаянно, как и жил. Не скажу, чтоб эта копия с завещания заставила меня отступить от своего мнения, но она все-таки поразила меня.

- Ну, сказал мистер Франклин, - теперь, прочтя собственное показание полковника, что вы на это скажете? Внося Лунный камень в дом тетушки, служу ли я слепым орудием его мести, или возстановляю его в истинном свете кающагося христианина?

- Едва ли можно оказать, сэр, ответил я, - чтоб он умер с отвратительною жаждой мщения в сердце и гнусною ложью на устах. Одному Богу открыта истина. Не спрашивайте же меня.

почти безпричинно стал сдержанным, важным и задумчивым.

Он получил немецкое воспитание пополам с французским. Одно из двух до сих пор владело им (как мне кажется) на праве полной собственности. Теперь же (насколько я мог догадаться) выступало другое. У меня в жизни есть правило: никогда не обращать внимания на то, чего я не понимаю. Я пошел по пути, среднему между объективною и субъективною сторонами. Попросту, по-английски, я вытаращил глаза и на слова не вымолвил.

- Постараемся извлечь внутренний смысл этого, сказал мистер Франклин. - Зачем дядя мой завещал алмаз Рахили? Почему бы не завещать его тетушке?

- Ну, вот об этом, сэр, по крайней мере не трудно догадаться, оказал я. - Полковник Гернкасль достаточно знал миледи, чтобы не сомневаться в том, что она откажется от всякого наследства, которое перешло бы к ней от него.

--

- Да разве есть на свете, сэр, такая молодая особа, что устоит против искушения принять в день рождения подарок, подобный Лунному камню?

- Вот она субъективная точка зрения, сказал мистер Франклин. - Это делает вам честь, Бетередж, что вы способны к субъективным взглядам. Но в завещании полковника есть еще одна таинственность, до сих пор не разъясненная. Как объяснить, что он дарит Рахиль в день её рождения с тем условием, чтоб её мать была в живых?

- Не желаю чернить покойника, сэр, ответил я: - но если он точно с намерением оставил наследство, грозящее горем и бедами сестре чрез посредство её дочери, то это наследство должно обусловливаться её нахождением в живых, для того чтоб она испытала эти муки.

- О! так вот ваше объяснение его цели: это самое? Опять субъективное объяснение! Вы ни разу не бывали в Германии, Бетередж?

- Я допускаю, сказал мистер Франклин, - что полковник, - и это весьма вероятно, - мог иметь целью не благодеяние племяннице, которой сроду не видал, а доказательство сестре своей, что он умер, простив ей, и весьма изящное доказательство посредством подарка её дитяти. Вот объяснение, совершенно противоположное вашему, Бетередж, возникшее из субъективно-объективной точка зрения. Судя по всему, то и другое могут быть равно справедливы.

Дав этому делу такой приятный и успокоительный исход, мистер Франклин, повидимому, счел поконченным все что от него требовалось. Лег себе на спину на песок и спросил, что теперь остается делать. Он отличался таким остроумием и новым разумением (по крайней мере до коверканья слов на заморский лад), и до сих пор с таким совершенством держал путеводную нить всего дела, что я вовсе не был приготовлен к внезапной перемене, которую он выказал, безсильно полагаясь на меня. Лишь гораздо позднее узнал я, - и то благодаря мисс Рахили, первой сделавшей это открытие, - что этими загадочными скачками и превращениями мистер Франклин обязав влиянию своего воспитания за границей. В том возрасте, когда все мы наиболее склонны окрашиваться в чужие цвета, как бы отражая их на себе, он был послан за границу и переезжал из края в край, не давая ни одной краске пристать к себе крепче другой. Вследствие того он вернулся на родину с таким множеством разнообразных сторон в характере, более или менее плохо прилаженных друг к дружке, что жизнь его, повидимому, проходила в вечном противоречии с самим собой. Он мог быть разом дельцом и лентяем; самых сбивчивых и самых ясных понятий о вещах, образцом решимости и олицетворением безсилия. В нем было немножко Француза, немножко Немца, немножко Италиянца, причем кое-где просвечивали и врожденная английская основа, как бы говоря: "вот и я, к величайшему прискорбию, засоренная, но все жь и от меня осталось кое-что в самом фундаменте". Мисс Рахиль обыкновенно говаривала, что Италиянец в нем брал верх в тех случаях, когда он неожиданно подавался и так мило, добродушно просил вас взвалить себе на плеча лежащую на нем ответственность. Соблюдая полную справедливость, кажется, можно заключить, что и теперь в нем Италиянец взял верх.

Мистер Франклин, повидимому, не заметил всей силы моего вопроса: так в это время самая поза его не позволяла замечать ничего, кроме неба над головой.

- Я не хочу безпричинно тревожить тетушку, оказал он, - и не желаю оставить ее без того, что может быть полезным предостережением. Еслибы вы были на моем месте, Бетередж, - скажите мне в двух словах, что бы вы сделали?

Я сказал ему в двух словах:

- Подождал бы.

Я стал объяснять свою мысль.

- На сколько я понял, сэр, сказал я, - кто-нибудь обязан же вручать этот проклятый алмаз мисс Рахили в день её рождения, - а вы можете исполнит это не хуже кого иного. Очень хорошо. Сегодня двадцать пятое мая, а рождение её двадцать первого июня. У нас почти четыре недели впереди. Подождемте, и посмотрим, не случится ли чего в это время; а там предостерегайте миледи или нет, как укажут обстоятельства.

- До сих пор превосходно, Бетередж! сказал мистер Франклин: - но отныне и до дня рождения что же вам делать с алмазом?

а банк его не уступал в состоятельности английскому). Будь я на вашем месте, сэр, прибавил я: - тотчас послал бы с ним верхом в Фризингалл, прежде чем леди вернутся домой.

- Бетередж, вас надо ценить на вес золота, сказал он: - идем, а сейчас же седлайте мне лучшую лошадь изо всей конюшни!

Наконец-то (благодаря Бога) сквозь всю заморскую политуру пробилась у него врожденная основа Англичанина! Вот он памятный мне мистер Франклин, вошедший в прежнюю колею при мысли о скачке верхом и напомнивший мне доброе, старое время! Оседлать ему лошадь? Да я бы оседлал ему целый десяток, еслиб он только мог поехать на всех разом.

Мы поспешно вернулись домой, поспешно заседлали самого быстрого коня, и мистер Франклин по всех ног поскакал с проклятым алмазом еще раз в кладовую банка. Когда затих последний топот копыт его лошади, и я, оставшись один, пошел назад ко двору, мне, кажется, хотелось спросить себя, не пробудился ли я от сна.