Лунный камень.
Период первый. Потеря алмаза.
Глава IX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лунный камень. Период первый. Потеря алмаза. Глава IX. (старая орфография)

IX.

21-го июня, в день рождения мисс Рахили, погода, с утра пасмурная, и переменчивая, к полудню разгулялась, а солнце выглянуло во всей красе.

Этот торжественный праздник начинался у нас обыкновенно тем, что все слуги подносили свои маленькие подарки мисс Рахили, причем я, как глава их, каждый год произносил приличный торжеству спич. Я решился раз навсегда держаться методы нашей королевы при открытии парламента, а именно, из году в год аккуратно повторять одно и то же. Спич мой (подобно королевскому) обыкновенно возбуждал самые нетерпеливые ожидания, как нечто новое и доселе неслыханное. Но как скоро я его произносил, обманутые слушатели, хоть и ворчали немножко, но затем снова начинали питать надежду, что в будущем году им придется услыхать что-нибудь поновее и поинтереснее. Не следует ли из этого, что и в парламенте, и на кухне английский народ не взыскателен, и что управлять им вовсе не трудно?

После завтрака я имел с мистером Франклином тайное совещание по поводу Лунного камня, так как наступало, наконец, время вынуть его из Фризингальского банка и вручить самой мисс Рахили.

Пробовал ли мистер Франклин еще раз приволокнуться за своею двоюродною сестрицей, но потерпел при этом поражение, или виновата была его безсонница, которая с каждым днем увеличивала странные противоречия и нерешительность его характера, - не знаю; только он показал себя в это утро в самом невыгодном свете. Он ежеминутно изменял свои намерения насчет алмаза. Что же до меня касается, то я держался простых фактов, не давая воли своему воображению. За все это время не случилось ни малейшого обстоятельства, которое дало бы нам повод тревожить миледи открытиями об алмазе; следовательно и мистер Франклин не имел никакого права уклоняться от принятого им на себя обязательства передать завещанный подарок в руки своей двоюродной сестры. Таков был мой взгляд на дело, и как ни переиначивал его мистер Франклин, а под конец он все-таки вынужден был со мной согласиться. Мы порешили, что после полдника он поедет в Фризингалл и вернется оттуда с алмазом, вероятно, в обществе мистера Годфрея и двух его сестер.

Уговорившись со мной на этот счет, наш молодой джентльмен отправился к мисс Рахили.

Целое утро и некоторую часть дня провозились они за разрисовкой двери, при участии Пенелопы, которая, стоя тут же по их приказанию, терла и мешала краски, между тем как миледи, по мере приближения полдника, то входила к ним, то уходила вон, зажимая нос платком, (от нестерпимого запаха, распространяемого составом мистера Франклина) и тщетно пытаясь оторвать артистов от их работы. Наконец, в три часа она сняла свои передники, отпустила Пенелопу (которой больше всех досталось от состава) и смыла с себя всю эту пачкотню. Цель была достигнута, дверь готова, а молодые люди гордились своим произведением. И в самом деле, прелестное зрелище представляли эта грифы, купидоны и прочия изображенные на двери существа; но их было так много, она была так перепутаны цветами и девизами, имели такия ненатуральные позы, что даже час спустя после созерцания всех этих прелестей, не было никакой возможности выбросать их из головы. Если я прибавлю сверх того, что по окончании этой утренней возни Пенелопу стошнило в задней кухне, то вы не подумайте, пожалуста, что я хочу компрометтировать состав. Ей-ей, насколько! Вопервых, высохши, он перестал распростравять зловоние, а вовторых, ужь если искусство немыслимо без подобных жертв, то воздадим ему должное, хотя бы от этого пострадала и моя родная дочь.

Закусив на скорую руку, мистер Франклин уехал в Фризингалл, чтобы привезти оттуда своих кузин, как объявил он миледи, в сущности же для того чтобы вынуть из банка Лунный камень.

В виду предстоявшого торжественного обеда, на котором, в качестве главного буфетчика, я должен был наблюдать за сервировкой стола, мне еще о многом предстояло подумать и позаботиться до возвращения мистера Франклина. Сначала я приготовил вино; потом, сделав смотр своей мужской и женской команде, которая должна была служить за обедом, я удалился к себе, чтобы собраться с мыслями и запастись бодростью духа для приема гостей. Для этого мне стоило только затянуться разок-другой, - сама знаете: чем? - да заглянуть в известную книгу, о которой я уже имел случай упоминать выше, и я почувствовал полное душевное и телесное спокойствие. Раздавшийся на дворе топот лошадиных копыт внезапно пробудил меня, не то чтоб от сна, но скорее от раздумья, и я выбежал встречать кавалькаду, состоявшую он мистера Франклина, его двоюродного брата мистера Годфрея, и двух сестер последняго, сопровождаемых одном из грумов старого мистера Абльвайта. Я был чрезвычайно поражен, увидав, что мистер Годфрей, подобно мистеру Франклину, не в своей тарелке. Правда, он, по обыкновению, дружески пожал мне руку и даже выразил удовольствие видеть своего старого приятеля Бетереджа в добром здоровьи. Однако его озабоченный вид оставался для меня загадкой, а на вопрос мой о здоровьи его батюшки он отрывисто отвечал: "Попрежнему, Бетередж, попрежнему". За то обе мисс Абльвайт были веселы за десятерых и вполне возстановляли нарушенное равновесие. Почти одного роста с своим братом, эти дюжия, желтоволосые, краснощекия девицы поражали избытком мяса и крови, здоровья и чрезмерной веселости. Когда бедные лошади, шатаясь от усталости, подтащили их к крыльцу, барышни (без чужой помощи) сами соскочили с седел, и подпрыгнули на земле словно пара резиновых мячиков. Каждому их слову предшествовало протяжное "о-о!" каждое движение их непременно сопровождалось шумом, и оне кстати и не кстати хихикали, ахали и тараторили. Я прозвал их трещотками.

Пользуясь шумом, производимым молодыми девицами, я имел возможность незаметно перешепнуться в прихожей с мистером Франклином.

- С вами ли алмаз, сэр? спросил я.

Он кивнул мне головой и ударил себя по боковому карману сюртука.

- А Индейцы? Не попадались ли где?

- Как в воду канули.

Затем он спросил где миледи, и узнав, что она в маленькой гостиной, тотчас же отправился к ней. Но не прошло и минуты, как из гостиной раздался звонок, и Пенелопу послали доложить мисс Рахили, что мистер Франклин Блек желает о чем-то говорить с ней. Проходя чрез столовую полчаса спустя, я остановился как вкопанный, услыхав внезапный взрыв восклицаний несшихся из маленькой гостиной. Не могу сказать, чтоб это обстоятельство встревожило меня, потому что посреди шума я тотчас же различил неизменное протяжное "о-о" обеих мисс Абльвайт. Однако (под предлогом получения необходимых инструкций насчет обеда) я взошел в комнату, чтоб удостовериться, не произошло ли и в самом деле чего-нибудь сериозного.

Масс Рахиль стояла у стола как очарованная, держа в руках злосчастный алмаз полковника. Трещотки помещались подле нея на коленях, пожирая глазами драгоценный камень и восторженно ахая, всякий раз как он сверкал он в глаза новыми разноцветными огнями. На противоположном конце стола мистер Годфрей, как взрослый ребенок, восторженно всплескивал руками, тихо повторяя своим певучим голосом: "Как хорош! Как очарователен!" А мистер Франклин, сидя около книжного шкафа, пощипывал свою бороду и тревожно посматривал на окно, у которого стоял предмет его наблюдений - сама миледи, спиной ко всему обществу, и с завещанием полковника в руках. Когда я подошел к ней за приказаниями, она обернулась; лоб её был наморщен, рот судорожно подергивался, и я тотчас же узнал фамильные черты.

- Зайдите чрез полчаса в мою комнату, отвечала она. - Мне нужно сказать вам кое-что; и с этими словами она вышла из гостиной. Очевидно было, что миледи находилась в том же затруднении, в каком находились и мы с мистером Франклином во время беседы вашей на песках. Она сама не умела определить, следовало ли ей упрекать себя за несправедливость и жестокость относительно брата, или наоборот видеть в нем злейшого и мстительнейшого из людей? Между тем как она пыталась разрешить эта два сериозные вопроса, дочь её, непосвященная в тайну семейных раздоров, уже держала в своих руках подарок дяди.

Только что хотел я в свою очередь выйдти из комнаты, как меня остановила мисс Рахиль, всегда столь внимательная к своему старому слуге, который знал ее с самого дня её рождения.

- Взгляните-ка сюда, Габриель, сказала она, сверкнув предо мной на солнце своим драгоценным алмазом.

Господи помилуй! Ужь это и впрямь был алмаз! почти с яйцо ржанки! Блеск его уподоблялся свету луны во время ущерба. Всматриваясь в глубину камня, вы чувствовали, что его желтоватая пучина неотразимо притягивала ваш взор и затмевала собой все окружающее. Этот алмаз, который легко можно было держать двумя пальцами, казался неизмеримым, бесконечным как само небо. Мы положили его на солнце, притворили ставни, и он странно заблистал в темноте своим лунным сиянием. Не удивительно, что мисс Рахиль была им очарована, и что кузины её ахали. Алмаз околдовал даже меня, так что и я, подобно трещоткам, разинул рот и испустил громкое "о-о!" Из всех вас один только мистер Годфрей сохранил свое спокойствие. Держа своих сестер за талии и сострадательно посматривая то на мевя, то на алмаз, он произнес наконец:

- А ведь это простой уголь, Бетередж, не более как простой уголь, дружище!

Цель его, вероятно, была научить меня, но он только напомнил мне о забытом обеде, и я заковылял поскорее вниз к своей команде. Я слышал как мистер Годфрей сказал мне вслед: "Милый, старый Бетередж, я искренно его уважаю!" Удостоивая меня подобным изъявлением дружбы, он в то же время обнимал сестер своих и строил глазки мисс Рахили. По истине неисчерпаемый источник любви! Мистер Франклин в сравнении с ним был настоящий дикарь.

По прошествии получаса, я, по приказанию миледи, явился в её комнату.

Наш разговор на этот раз был почти повторением моей беседы с мистером Франклином на песках, с тою только разницей, что я ничего не сказал ей о фокусниках, не имея покамест ни малейшого повода тревожить ее на этот счет. Когда аудиенция кончилась, и миледи дала мне позволение удалиться, я мог заметить, по её лицу, что она истолковала побуждения полковника в самую дурную сторону и втайне порешила воспользоваться первым удобным случаем, чтоб отнять у дочери Лунный камень.

Возвращаясь на свою половину, я повстречал мистера Франклина, который осведомился у меня, не видал ли я кузины его, Рахили. И на мой ответ, что я не видал её, он пожелал узнать, не известно ли мне, по крайней мере, куда девался его двоюродный брат Годфрей? Но я и на это не сумел отвечать ему удовлетворительно, хотя, по правде сказать, мне начинало сдаваться, что двоюродный братец Годфрей был, по всей вероятности, не далеко от своей двоюродной сестрицы Рахили. Должно-быть, те же подозрения промелькнули и в голове мистера Франклина, потому что он сильно щипнул себя за бороду, ушел в библиотеку и громко хлопнул дверью, предоставляя мне выводить из этого какие угодно заключения.

с предложением причесать мои жиденькие волосенки и завязать бант моего белого галстуха. Дочь моя была в большом воодушевлении, а я сейчас заметил, что она собирается что-то сообщать мне. Поцеловав меня в лысину, она шепнула мне:

- Новости, батюшка! мисс Рахиль ему отказала.

- Кому ему? спросил я.

- Да члену женского комитета, отвечала Пенелопа. - Прегадкое, а прелукавое существо! Я ненавижу его за то, что он старается оттеснить мистера Франклина!

сила её ненависти к мистеру Годфрею перешла в её пальцы. В жизнь мою еще никто не душил меня таким образом, и никогда не был я так близок к опасности задохнуться.

- Я сама видела, как он повел ее в цветник, продолжила Пенелопа, - и притаившись за остролиственником, стала ждать их возвращения. Отправились-то они под ручку и смеючись, а возвратились уже врознь, нахмуренные, почти не глядя друг на друга, так что не мудрено было догадаться, отчего она поссорились. Ужь никогда я так не торжествовала, батюшка, уверяю вас! Нашлась же наконец хоть одна женщина, которая может устоять протон мистера Годфрея Абльвайта, и будь я леди, то нашлась бы и другая!

как жестоко она меня исцарапала; если нет, то пропустите эти строки и возблагодарите Бога, что голова ваша еще защищена чем-нибудь от колючей щетины.

- Мистер Годфрей остановился как раз на противоположной стороне остролиственника, продолжила Пенелопа. - "Вы желаете, чтоб я остался здесь, сказал он, - как будто между нами не произошло ничего особенного." Мисс Рахиль повернулась к нему с быстротой молнии. - "Вы приехали сюда по приглашению мамаши, отвечала она, - и если не хотите чтобы вышел скандал, то, конечно, должны остаться." Однако, сделав несколько шагов вперед, она, повидимому, смягчилась. - "Забудем это, Годфрей, сказала она, подавая ему руку, - и сохраним ваши прежния родственные отношения." Он поцеловал протянутую ему руку, что я вам наверное не приходилось никогда видеть человека более сконфуженного. "Неловко!" проговорил он наконец сквозь зубы, поднимая голову и направляясь к дому, - "весьма неловко!"* Если этими словами он выражал свое мнение о себе, то я была с ним совершенно согласна. А в конце концов, ведь я-таки угадала, батюшка, воскликнула Пенелопа, в последний раз из всех сил царапнув меня щеткой по голове, - что победителем-то вышед мистер Франклин.

Завладев наконец щеткой, я уже открыл было рот, чтобы дать дочери хорошенький нагоняй, который, вы согласитесь, читатель, она вполне заслужила своими непристойными словами и поступками. Но не успел я вымолвить слова, как у подъезда раздался стук колес. Гости начинали съезжаться. Пенелопа тотчас же улизнула, а я надел свой фрак и посмотрелся в зеркало. Правда, голова моя была красна как у печеного рака; но за то во всех других отношениях туалет мой вполне соответствовал предстоявшему пиршеству. Я во-время поспел в прихожую, чтобы доложит о приезде двух первых гостей. То были, впрочем, неинтересные личности - отец и мать знаменитого филантропа, мистер и мистрис Абльвайт.