Лунный камень.
Период первый. Потеря алмаза.
Глава X.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лунный камень. Период первый. Потеря алмаза. Глава X. (старая орфография)

X.

Вслед за Абльвайтами стали съезжаться, и остальные гости, пока не собралось наконец все общество, состоявшее, со включением самих хозяев, из 24 человек. Глазам представилось великолепное зрелище, когда все уселись за обеденным столом, и приходский священник из Фризингалла, встав с своего места, звучным, внятным голосом прочитал предобеденную молитву. Нет никакой надобности утомлять вас перечнем гостей. Ручаюсь вам, читатель, что вы не встретите их более, по крайней мере в моей часта разказа, за исключением двух лиц.

Эти два лица сидели по правую и по левую сторону от мисс Рахили, которая, как царица праздника, была предметом всеобщого внимания. Но на этот раз она исключительно обращала на себя все взоры, потому что (к тайному неудовольствию миледи) на ней сиял великолепный подарок дяди, затмивший собой все остальные подарки. Лунный камень вручен ей был без всякой оправы; но наш универсальный гений, мистер Франклин, ухитрился, с помощью своих искусных пальцев и небольшого кусочка серебряной проволоки, приколоть его в виде брошки на корсаже её белого платья. Все, конечно, удивлялись необыкновенной величине и красоте алмаза. Но лишь два упомянутые гостя, сидевшие по правую и по левую руку от мисс Рахили, говоря о нем, не ограничились одними общими местами. Гость, сидевший слева, был мистер Канди, наш доктор из Фризингалла.

Это был веселый, общительный человечек, имевший, впрочем один недостаток - восхищаться кстати и не кстати своими шуточками, и не ощупав наперед почвы, опрометчиво пускаться в разговор с незнакомыми ему людьми.

В обществе он постоянно попадал в просак и неумышленно стравливал между собой собеседников. Но за то в своей медицинской практике он был гораздо искуснее, благодаря известного рода инстинкту, который (по уверению его врагов) всегда нашептывал ему безошибочное средство там, где даже более разсудительные медики оказывались несостоятельными. Все, сказанное им мисс Рахили по поводу алмаза, имело, по обыкновению, оттенок шутки или мистификации. Он пресериозно убеждал ее (в интересах науки) пожертвовать алмазом и позволить сжечь его.

- Сначала, мисс Рахиль, говорил он, - мы подогреем его до известного градуса теплоты, потом подвергнем его действию воздуха, и мало-по-малу, - пуф! - алмаз наш испарится, и освободит вас таким образом от непрестанных забот о сохранении этой драгоценности.

По встревоженному лицу миледи видно было, что ей и в самом деле хотелось принять слова доктора не за шутку, и что она была бы очень рада, еслиб ему удалось выманит у мисс Рахили её великолепный подарок.

Другой гость, сидевший по правую руку от новорожденной, был не кто иной как знаменитый индейский путешественник, мистер Мартвет, который, с опасностью собственной жизни, проникал переодетый в такия трущобы, куда не заглядывал до тех пор ни один Европеец. Это был смуглый, длинный, сухощавый и молчаливый джентльмен; он отличался усталым видом и твердым, проницательным взглядом. Говорили, что скучая однообразным строем нашей общественной жизни, он жаждал новых странствий по диким пустыням Востока.

За исключением замечаний, сделанных им мисс Рахили по поводу алмаза, он в продолжение всего обеда вряд ли проронил шесть слов и едва ли выпил стакан вина. Единственный интерес на этом обеде представлял для него Лунный камень, о котором он, вероятно, слыхал во время своих странствий по Индии. После долгих наблюдение над алмазом, наблюдений, до такой степени упорных и пристальных, что мисс Рахиль начала наконец смущаться под его неотвязчивым взглядом, он сказал ей своим невозмутимо-спокойным тоном:

- Если вам когда-нибудь случится поехать в Индию, мисс Вериндер, то не берите с собой подарка вашего дядюшки. Индейский алмаз считается в иных местах религиозною святыней. Еслибы вы явились в этом наряде в один известный мне город и в находящийся в нем храм, то, без сомнения, вам не дали бы прожить и пяти минут.

Мисс Рахиль, сознавая себя безопасною в Англии, была в восхищении от грозившей ей опасности в Индии. Трещотки были еще в большем восторге, и с шумом побросав ножи и вилка, неистово воскликнули в один голос: "Ах, как интересно!" миледи завертелась на своем стуле и переменила разговор.

Между тем как обед подвигался вперед, я начинал замечать, что праздник наш в этом году был далеко не так удачен как в прежние годы.

Вспоминая теперь об этом две под впечатлением дальнейших событий, я почта готов верить, что проклятый алмаз набросал какое-то мрачное уныние на все общество. Напрасно подчивал я всех вином и в качестве привилегированного лица ходил вслед за самими кушаньями, конфиденциально нашептывая гостям: "Сделайте малость, поприневольтесь немного и отведайте этого блюда; я уверен, что оно вам понравится." Правда, что девять раз из десяти гости соглашались на мою просьбу, из снисхождения к старому оригиналу Бетереджу, как они говорили, но все было тщетно. Разговор не клеился, и иногда наступало такое продолжительное молчание, что мне самому становилось неловко. Когда же прекращалась эта томительная тишина, то присутствовавшие, в простоте сердечной, заводили, будто нарочно, самые несообразные и нелепые разговоры. Например, ваш доктор мистер Канди более обыкновенного говорил невпопад. Вот вам обращик его разговора, из которого вам легко будет понять, каково мне было выносить все это, стоя за буфетом и прислуживая в качестве человека, дорожившого успехом праздника.

В числе присутствовавших дам была одна достопочтенная мистрис Тредгаль, вдова профессора того же имени. Постоянно говоря о своем покойном супруге, эта достойная леди никогда не предупреждала незнакомых ей лиц, что муж её уже умер, вероятно, в той мысли, что всякий взрослый Англичанин должен был и сам знать это. Случилось, что во время одной из наступивших пауз кто-то завел сухой и неприличный разговор об анатомии человеческого тела; этого достаточно было, чтобы мистрис Тредгаль тотчас же впутала в разговор своего покойного супруга, по обыкновению не упомянув о том, что он умер. По её словам, анатомия была любимым занятием профессора в его досужие часы. Тут мистер Канди, как будто на зло сидевший насупротив почтенной леди и не имевший никакого понятия о покойном профессоре, поймал ее на слове, и как человек изысканной вежливости, поспешил предложить профессору свои услуга, по части анатомических увеселений.

- В хирургической академии получено в последнее время несколько замечательных скелетов, говорил чрез стол мистер Канди громким и веселым голосом. - Советую вашему супругу, сударыня, придти туда в первый свободный час, чтобы полюбоваться ими.

В комнате было так тихо, что можно бы услыхать падение булавки. Все общество (из уважения к памяти профессора) безмолвствовало. Я в это время находился позади мистрис Тредгаль, конфиденциально подчуя ее рейнвейном. А она, поникнув головой, чуть слышно проговорила:

- Моего возлюбленного супруга уже нет более на свете.

Несчастный мистер Канди не слыхал ничего, и не подозревая истины, продолжил говорить чрез стол громче и любезнее чем когда-либо.

- Профессору, быть-может, неизвестно, сказал он, - что карточка члена академии способна доставить ему свободный вход туда во все дни недели, кроме воскресенья, от девяти часов утра и до четырех часов пополудни.

- Мой возлюбленный супруг уже более не существует.

Я из всех сил подмигивал чрез стол мистеру Канди, мисс Рахиль толкала его под руку, а миледи бросала ему невыразимые взгляды. Но все было напрасно! Он продолжил говорить с таким добродушием, что не было никакой возможности остановить его.

- Мне будет очень приятно, сударыня, продолжал он, - послать свою карточку профессору, если только вы соблаговолите сообщить мне его настоящий адрес.

- Его настоящий адрес, сэр, в могиле, отвечала мистрис Тредгаль, внезапно теряя терпение и приходя в такую ярость, что рюмки и стаканы неистово зазвенели от её громового возгласа. - Уже десять лет, как профессор в могиле! повторила она.

- О, Боже праведный! воскликнул мистер Канди.

Исключая "трещоток", разразившихся громким смехом, остальное общество до того приуныло, что казалось, все готовилась убраться вслед за профессором и вместе с нам взывать из глубины своих могил.

Но довольно о мистере Канди; прочие гости были, каждый по-своему, столько же невыносимы, как и сам доктор. Когда следовало говорить, они молчали, а если и говорили, то совершенно невпопад. Мистер Годфрей, обыкновенно столь красноречивый в публике, теперь решительно не хотел поддерживать разговор. Был ли он сердит или сконфужен, вследствие испытанного им поражения в цветнике, не знаю наверное, только он ограничивался тихою беседой с сидевшею возле него леди. Особа эта была членом его благотворительного комитета, отличалась высокими нравственными убеждениями, красивою обнаженною шеей и необыкновенным пристрастием к шампанскому, - разумеется, крепкому и в большом количестве.

Так как я стоял за буфетом позади их, то могу сказать, что общество много потеряло, не слыхав этого назидательного разговора, отрывки которого я ловил на лету, откупоривая пробки, разрезывая баранину, и прочее, и прочее. Все сообщенное ими друг другу по поводу их общей благотворительности пропало для меня даром. Когда же я улучил удобную минутку, чтоб опять прислушаться к их разговору, она уже давным-давно разсуждала о женщинах заслуживающих, а о женщинах не заслуживающих освобождения из тюрьмы, и вообще распространялась о самых возвышенных предметах. Религия (долетало до меня, межь тем как я откупоривал пробка и разрезывал мясо) есть любовь, а любовь - религии. Земля - это рай, утративший свою первобытную свежесть; а рай - та же земля только в обновленном виде. На земле, говорила они, много порочных людей; но для исправления человечества все женщины, имеющия переселиться в вечные обители, составят на небе один обширный и небывалый комитет, члены которого никогда не будут ссориться между собой, а мущины, в виде безтелесных ангелов, будут слетать на землю, чтоб исполнять их веления. Отлично! восхитительно! И на кой чорт мистер Годфрей вздумал утаить такия занимательные вещи от остального общества!

Вы, пожалуй, подумаете, читатель, что мистер Франклин мог бы оживить праздник и сделать вечер приятным для всех? Ни чуть не бывало! Хотя он и успел уже поуспокоиться немного, узнав, вероятно чрез Пенелопу, о приеме сделанном мистеру Годфрею в цветнике, и вследствие этого был в большом ударе, однако остроумие его на этот раз оказывалось безсильным. В разговорах своих он или нападал на неудачные предметы, или обращался не к тому, к кому бы следовало; кончилось тем, что иных он задел за живое, и всех без исключения озадачил. Это заморское воспитание его, о котором я упоминал выше, эти усвоенные им своеобразные черты французской, немецкой, италиянской национальностей, проявились в самом ярком и поразительном виде за гостеприимным столом миледи.

Что вы скажете например об его блестящем, игривом, чисто-французском остроумии, с которым он старался доказать девствующей тетке фризингальского викария насколько позволительно замужней женщине увлекаться достоинствами посторонняго мущины, или как понравится вам его глубокомыслевнно, чисто-немецкий ответ одному из значительных землевладельцев Англии, когда этот великий авторитет по части скотоводства вздумал было щегольнуть пред ним своею опытностию в деле разведения быков? Опытность тут ровно ничего не значит, заметил мистер Франклин, уступая на этот раз немецким влияниям: - "вервейшее же средство для успешного разведения быков - это углубиться в самого себя, развить в голове идею образцового быка и затем произвести его". Но этим еще не кончилось. Когда на столе появился сыр и салат, присутствовавший за обедом член нашего графства, с жаром ораторствуя о чрезмерном развитии демократии в Англии, разразился следующими словами:

- Если мы пожертвуем древнийшими и самыми прочными основами нашего общественного быта, мистер Блек, что же у нас останется, я вас спрашиваю, что у нас останется?

И как бы вы думали, что отвечал на это мистер Франклин?

- У нас останутся еще три вещи, сэр, сказал он, быстро переходя на сторону своих италиянских воззрений: - любовь, музыка и салат.

Казалось, этих выходок было достаточно, чтобы привести в ужас всю публику, но мистер Франклин не пронялся ими. Когда в нем, в свою очередь, заговорил наконец истый Англичанин, куда исчез его заграничный лоск, куда девалась его светская мягкость обращения?

Случайно коснувшись медицинской профессии, он так безпощадно осмеял всех докторов, что привел в совершенную ярость маленького, добродушного мистера Канди.

Спор между вами начался с того, что мистер Франклин, - не помню по какому поводу, - стал жаловаться на безсонницу. Мистер Канди отнес это к разстроенным нервам и посоветовал ему немедленно приступить к лечению; на что мистер Франклин возразил, что лечиться и бродить ощупью в потьмах по его мнению одно и то же. Мистер Канди, быстро отражая нападение, отвечал, что с медицинской точки зрения мистер Франклин действительно бродит в потьмах, отыскивая свой утраченный сон, но что помочь ему в этих поисках может только медицина. В свою очередь парируя новый удар, мистер Франклин заметил, что хотя ему и часто приходилось слышать о слепце, ведущем другого слепца, однако истинное значение этих слов становится ему ясно только в настоящую минуту. Так продолжали они свои препирания до тех пор, пока оба не разгорячились, а особенно мистер Канди, который, отстаивая свою профессию, до того позабылся, что миледи вынуждена была вступиться и положить конец дальнейшему спору. Это необходимое вмешательство власти окончательно сковало общее веселье. Разговор возникал еще по временам то там, то сям, но без всякого одушевления, без малейшей искры огня. Над обществом положительно тяготело влияние злого духа, или, если хотите, алмаза, так что все почувствовали облегчение, когда хозяйка дома встала и тем подала знак всем дамам оставить мущин за вином.

манеры. Мы переглянулись с мистером Франклином; это были звуки индейского барабана. Не сойдти мне с места, если к нам не возвращались фокусники, по следам Лунного камня!

Когда они показались из-за угла террасы, я заковылял к ним навстречу, чтоб удалить их. Но по несчастью, "трещотки" опередили меня. Как две ракеты с шумом и треском вылетели оне на террасу, сгарая от нетерпения поскорее насладиться фокусами Индейцев. За ними последовали и остальные леди, а наконец и джентльмены. Еще не успел я и глазом мигнуть, как плуты уже начали свое представление, а "трещотки" принялись целовать их хорошенького спутника.

Мистер Франклин подошел к мисс Рахили; я поместился позади её. Ну что, если опасения наши были основательны, а она, бедняжка, стояла тут, не подозревая истины и поддразнивая Индейцев драгоценным алмазом, блиставшим на её груди!

Не умею вам сказать в чем именно заключалось представление, и хорошо ли исполнили его фокусники. Огорченный неудачным обедом и раздосадованный неожиданным возвращением плутов, как раз подоспевших к тому времени, когда они могли собственными глазами увидать драгоценный камень, я, признаюсь, совсем потерял голову. Первый кто бросился мне в глаза был, внезапно выступивший на сцену действия, индейский путешественник мистер Мортвет. Обойдя полукруг зрителей, он преспокойно подошел к фокусникам сзади и неожиданно заговорил с ними на их родном языке.

Укол штыком не произвел бы на Индейцев более потрясающого действия и не заставил бы их поспешнее обернуться назад чем звук его первых слов. Но в ту же минуту они стали низко изгибаться пред ним со всеми знаками величайшого почтения. Поговорив немного с Индейцами на незнакомом нам языке, мистер Мортвет удалился так же спокойно, как и пришел. Тогда главный магик, игравший роль переводчика, снова направился к зрителям. Я заметил, что после разговора с мистером Мортветом лицо его из кофейного сделалось серым. Он поклонился миледи и объявил ей, что представление кончено. Обманутые в своих ожиданиях, "трещотки" разразились громкими упреками против мистера Мортвета за то, что он прекратил представление. Главный Индеец, смиренно приложив руку к груди, вторично возвестил публике, что фокусы кончены. Маленький мальчик обошел зрителей со шляпой в руках, после чего леди отправились в гостиную, а джентльмены (за исключением мистера Франклина и мистера Мортвета) возвратились в столовую к своему вину. Я же с одним из слуг отправился выпроваживать Индейцев подальше с нашего дома.

Когда я возвращался назад чрез кусты, нос мой ощутил запах табаку, и я увидал мистера Франклина и мистера Мортвета (последняго с сигарой в руках), медленно ходивших взад и вперед между деревьями. Мистер Франклин сделал мне знак, чтоб я подошел к нему.

- Вот, сказал он, представляя меня знаменитому путешественнику, - рекомендую вам Габриеля Бетереджа, старого слугу и друга нашего семейства, о котором я сейчас вам разказывал. Повторите ему, пожалуста, все, что вы сообщили мне сию минуту.

Мистер Мортвет вынул изо рта свою сигару и с утомленным видом прислонился спиной к дереву.

- Мистер Бетередж, начал он, - эти три Индейца такие же фокусники, как и мы с вами.

Вот огорошил-то! Я, разумеется, спросил его, не встречал ли он их прежде.

- Никогда, отвечал мистер Мортвет, - но ведь я слишком присмотрелся к индейским фокусникам, чтобы не угадать в этих людях плохих и неискусных подражателей. Если мой опытный глаз меня не обманывает, они принадлежат скорее к высокой касте браминов. Заметили ли вы, когда я объявил им, что узнаю их даже переодетыми, как сильно они смутились, несмотря на все искусство, с которым Индейцы умеют скрывать свои ощущения. Не могу только объяснить себе, какая тайна заставляет их действовать таким образом. Она дважды преступили законы своей касты, - вопервых, переплыв чрез океан, вовторых, переодевшись фокусниками. В Индии это почитается ужасным преступлением. Но, вероятно, тут кроется какая-нибудь важная причина, с помощью которой они сумеют оправдать свой поступок в глазах соотечественников, вернувшись на родину, и возвратить свои утраченные права.

Я онемел от удивления. Мистер Мортвет снова привился за свою сигару, а мистер Франклин казалось недоумевал про себя, на каком бы из трех иностранных коньков своих подъехать к знаменитому путешественнику. Наконец он решился пустить в ход свою италиянскую тонкость с примесью здравой английской положительности.

- Мне весьма не хотелось бы, мистер Мортвет, начал он, - безпокоить вас нашими семейными делами, в которых вы, конечно, не можете принимать ни малейшого участия, и о которых я сам говорю неохотно вне своего домашняго кружка. Но после всего, что мне пришлось сейчас слышать от вас, я считаю своим долгом, в интересах леди Вериндер и её дочери, сообщить вам некоторые факты, могущие послужить ключом к разгадке таинственных происшествий нынешняго дня. Я говорю вам конфиденциально, и надеюсь, что вы этого не забудете.

После такого предисловия, он стал передавать индейскому путешественнику (употребляя на этот раз свой ясный, отчетливый французский способ изложения) все разказанное мне раньше на Песках. И сам невозмутимый мистер Мортвет до такой степени заинтересовался разказом, что даже выпустил изо рта свою сигару.

- Теперь, спросил мистер Франклин, окончив свой разказ, - что скажет на это ваша опытность?

Теперь наступил черед мистеру Франклину ахать и удивляться.

- Неужели это так сериозно? спросил он.

- По моему мнению: да, отвечал мистер Мортвет. - После всего разказанного вами я не сомневаюсь более, что тайная причина, побудившая Индейцев преступить законы своей касты и могущая в последствии послужить им оправданием, заключается именно в том, чтобы возвратить во что бы то ни стало похищенный алмаз и снова украсить им чело своего четверорукого идола. Эти люди будут с терпением кошки выжидать удобного случая и воспользуются им с жестокостью тигра. Не могу понять как вы ускользнули от них, сказал знаменитый путешественник, снова зажигая сигару и устремляя пристальный взгляд на мистера Франклина. Вы разъезжали с алмазом по Лондону, вы приехали с ним сюда, и вы еще живы! удивительно! Попробуем однако разъяснить это. Ведь вы, если не ошибаюсь, оба раза вынимали его из Лондонского банка среди дня?

- Среда белого дня, отвечал мистер Франклин.

- Конечно.

- Вы, без сомнения, заранее предупредили леди Вериндер о времени своего прибытия к ней? Ведь отсюда до станции железной дороги местность довольно глухая. Поспели ли вы к назначенному сроку?

- Я приехал четырьмя часами ранее.

- С чем вас и поздравляю! сказал мистер Мортвет. - А как скоро успели вы сдать алмаз в здешний городской банк?

- Еще раз примите мое поздравление! Ну, а возвращаясь с нам сюда из города, вы были одни, или нет?

- Мне пришлось ехать в сопровождении моего двоюродного брата, кузин и грума.

- В третий раз позвольте вас поздравить! Если когда-нибудь, мистер Блек, вам вздумается путешествовать за пределами цивилизованного мира, предупредите меня, я непременно с вами поеду. Вы пресчастливый человек.

Тут я не выдержал. В моей английской голове не вмещались подобные вещи.

- Вы курите, мистер Бетередж? спросил меня путешественник.

- Как же, сэр, курю.

- А дорожите ли вы тою золой, что остается на дне вашей трубки?

- Нисколько, сэр.

что могут убить их безнаказанно, то, конечно, они решились бы на это не задумавшись. Преступить законы касты почитается в Индии делом величайшей важности; а пожертвовать жизнью человека - на это смотрят как на пустяки.

Я высказал свое мнение насчет Индейцев, назвав их просто разбойниками. Мистер Мортвет, наоборот, заметил, что это удивительный народ, а мистер Франклин, не высказывая никаких мнений, вернул нас к прерванному разговору.

- Индейцы видели Лунный камень на платье мисс Вериндер, сказал он. - Что нужно нам делать теперь?

- Сделайте то, чем угрожал им ваш дядя, отвечал мистер Мортвет. - Полковник Гернкасль хорошо понимал людей, с которыми имел дело. Пошлите завтра же алмаз (под конвоем нескольких человек) в Амстердам и прикажите его распилить. Из одного алмаза выйдет целых шесть, и тогда конец священному значению Лунного камня, а с ним и конец заговору.

Мистер Франклин повернулся ко мне.

- Отчего же не сегодня, сэр? спросил я. - Представьте себе, что Индейцы вернутся сюда ночью?

Мистер Мортвет поспешил отвечать за него.

- Сегодня Индейцы не рискнут вернуться сюда. Они никогда не идут к своей цели прямым путем, а тем более будут они осторожны в таком деле, где малейший промах может погубить все предприятие.

- Но представьте себе, сэр, настаивал я, - что плуты отважнее чем вы предполагаете?

- Есть, сэр, две: бульдог и ищейка.

- Этого достаточно. В виду ожидаемых событии, мистер Бетередж, бульдог и ищейка являются неоцененными помощниками: они не задумаются, подобно нам, над неприкосновенностью человеческой жизни.

В то самое время как он пустил в меня этим зарядом, из гостиной раздалась звуки фортепиано. Знаменитый путешественник бросил свою сигару, и взяв мистера Франклина под руку, собрался идти к дамам. Идя вслед за ними, я заметил, что небо быстро покрывается тучами. Мистер Мортвет тоже обратил на это внимание, и окинув меня своим холодным, насмешливым взглядом, сказал:

- А ведь Индейцам понадобятся, пожалуй, их зонтики нынешнею ночью, мистер Бетередж.

ему было шутить. Но ведь я-то не был знаменитым путешественником, а благодаря своей скромной доле, не имел никакой нужды гоняться за опасностями в неизведанных странах земного шара, посреди воров и разбойников. Я отправился в свою маленькую комнатку и в изнеможении упал на стул, обливаясь потом и напрасно ломая голову, чтобы придумать какие-либо меры для отвращения опасности.

При таком тревожном настроении духа с другим сделалась бы, пожалуй, горячка. А со мной не случилось ничего подобного. Я только закурил трубочку и правился за Робинзона Крузо.

Не просидел я за ним и пяти минут, как вдруг нападаю на следующее поразительное место - страница сто шестьдесят первая: "Ожидаемая опасность в тысячу раз грознее наступившей; и мы часто убеждаемся, что бремя опасений несравненно тягостнее самого зла."

Робинзона Крузо? В таком случае у него или развинтилась гайка в мозгу, или он погряз в пучине самомнения! Вразумлять его не стоит; это значило бы тратить слова по-пустому; а сострадание лучше приберечь для человека с более живою верой. Я уже давно курил свою вторую трубку, не переставая в то же время восхищаться пророческою книгой, когда из гостиной прибежала ко мне Пенелопа, разносившая чай присутствовавшим. Она разказала мне, что пред её уходом, "трещотки" затянули дуэт, который начинался протяжным "о!" с соответствующею словам музыкой; что миледи безпрестанно ошибалась в висте, чего прежде мы никогда за ней не замечали; что знаменитый путешественник заснул себе под шумок в уголке; что мистер Франклине острил над мистером Годфреем по поводу женской благотворительности вообще, а мистер Годфрей, в свою очередь, возражал ему резче нежели подобало бы джентльмену с столь гуманным направлением. Дочь моя подметила также, что мисс Рахиль, притворно погруженная в разсматривание фотографических снимков вместе с мистрис Тредгаль, которую она желала как-нибудь умаслить, на самом деле бросала мистеру Франклину такие взгляды, что ни одна сметливая горничная не могла бы ошибиться в их значении; и наконец, что мистер Канди, сначала таинственно пропавший из гостиной, потом так же таинственно в нее вернувшийся, вступил в конфиденциальный разговор с мистером Годфреем. Одним словом, дела шли лучше нежели можно было ожидать, судя по неудачно начавшемуся обеду.

Но в этом мире нет ничего прочного; даже благотворное влияние Робинзона Крузо с своим человечьим носом оказался бы совершенно безполезен в данном случае, я взял ищейку: ужь от её чутья не укрылся бы ни один чужой человек.

Мы обошли вокруг всей усадьбы, заглянули на большую дорогу и все-таки вернулись ни с чем, нигде не подметив даже тени притаившагося живого существа. До наступления ночи я привязал собаку на цепь, и возвращаясь к дому чрез кустарники, повстречал двух джентльменов, шедших мне навстречу из гостиной. Это были мистер Канди и мистер Годфрей. Они все еще продолжили свой разговор, о котором донесла мне Пенелопа, и потихоньку смеялись над какою-то забавною выдумкой своего собственного изобретения. Внезапная дружба этих двух господ показалась мне чрезвычайно подозрительною, но я прошел мимо, будто не замечая их.

Приезд экипажей был сигналом к дождю. Он полил как из ведра и, повидимому, обещал не прекращаться во всю ночь. За исключением доктора, которого ожидала открытая одноколка, все общество преспокойно отправилось домой в каретах. Я высказал мистеру Канди свое опасение, чтобы дождь не промочил его до костей, но он возразил мне на это, что удивляется лишь одному, как мог я дожить до таких лет и не знать, что докторская кожа непромокаема.

Таким образом, орошаемый жестоким ливнем, мистер Канди отправился в своей одноколке, подсмеиваясь над собственною остротой; а с ним мы избавились, наконец, и от нашего последняго гостя. Теперь последует разказ о происшествиях ночи.