Лунный камень.
Период первый. Потеря алмаза.
Глава XXI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лунный камень. Период первый. Потеря алмаза. Глава XXI. (старая орфография)

XXI.

Когда уехала моя госпожа, я вспомнил на досуге о приставе Коффе, который, сидя в уютном уголке передней, рылся в своей записной книге и саркастически подергивал губами.

- Что, или делаете свои заметки? спросил я.

- Нет, отвечал приставь Коффь, - смотрю, какое следственное дело стоить теперь на очереди.

- О! воскликнул я. - Неужто вы думаете, что здесь все уже кончено?

- Я думаю, вопервых, отвечал пристав, - что леди Вериндерь одна из умнейших женщин в Англии, а вовторых, что розами приятнее заниматься нежели алмазом. Где садовник, мистер Бетереджь?

Я видел, что от него не добьешься более ни слова насчет Лунного камня. Он утратил всякий интерес к следствию и пошел искать садовника. Час спустя из оранжереи уже послышалась их нескончаемые споры о шиповнике.

Между тем мне предстояло осведомиться, не изменил ли мистер Франклин своего решения уехать с послеобеденным поездом. Узнав о совещании, происходившем в комнате миледи, и об его исходе, он немедленно решился ждать новостей из Фризингалла. На всякого другого человека подобная перемена в планах не произвела бы никакого впечатления, но мистера Франклина она совершенно перевернула.

При таком излишке свободного времени, какой оставался у него впереди, он сделался неугомонен, и все его заграничные коньки повыскакали один за другом, как крысы из мешка.

Представляя собой нечто в роде хамелеона, у которого к существенным чертам английского характера примешивалась немецкие, английские, французские оттенки, он без устали сновал по всему дому, не имея на другой темы для разговора, кроме жестокого обращения с ним мисс Рахили, ни другого слушателя, кроме меня. Я, например, нашел его в библиотеке, сидящого под картой современной Италии. Не находя другого выхода из постигшого его горя, он старался по крайней мере излить его в словах.

- Я чувствую в себе много прекрасных стремлений, Бетередж, сказал он, - но на что я обращу их теперь? Во мне есть зародыши многих превосходных качеств, которые могли бы развиться лишь при содействии Рахили! Но что я буду делать с ними теперь?

Затем он так красноречиво описал мне свои отвергнутые достоинства и потом стал так трогательно сокрушаться над своею судьбой, что я из всех сил придумывал что бы мне сказать ему в утешение. Вдруг прошло мне в голову, что в настоящем случае всего удобнее было бы пустить в ход Робинзона Крузо. Я поспешно заковылял в свою комнату и немедленно вернулся с этою безсмертною книгой. Глядь, а библиотека уже пуста. Только карта современной Италии уставилась на меня со стены, а я в свою очередь уставился на карту современной Италии. Заглянул в гостиную. Вижу, что на полу лежит платок мистера Франклина; ясное доказательство, что он недавно только промчался тут; но и пустая комната с своей стороны говорила также, что он уже направил свои шага в другое место. Сунулся в столовую, и вижу, стоит Самуил с бисквитом и рюмкой хереса в руках, безмолвно вопрошая пустое пространство.

Только минуту тому назад мистер Франклин порывисто дернул за звонок, чтобы спросить себе прохладительного питья. Но в то время как Самуил со всех ног кинулся исполнять его приказание, а звонок продолжал еще звенеть и колебаться, мистер Блек был уже далеко. Нечего делать, я толкнулся в чайную, и тут-то наконец нашел мистера Франклина. Он стоял у окна, чертя гиероглифы по отпотевшему стеклу.

- Вас ждет херес, сэр, сказал я. Но разговаривать с ним было, кажется, так же безполезно, как и обращаться к одной из четырех стен; он погрузился в неизмеримую бездну своих размышлений, откуда не было никакой возможности извлечь его. "Как вы объясняете себе поведение Рахили, Бетередж?" был полученный мною ответ. Не зная, что сказать на это, я подал ему Робинзона Крузо, в котором, по моему твердому убеждению, нашлось бы нужное объяснение, еслибы только он дал себе труд поискать его. Мистер Франклин закрыл Робинзона Крузо

- Отчего же не вникнуть в это дело поглужбе? сказал он, точно как будто и противной необходимости такого анализа. - На кой чорт теряете вы терпение, Батередж, когда только с помощью его мы можем добраться до истины. Не прерывайте меня. Поведение Рахили станет нам совершенно понятным, если, руководясь справедливостью, мы взглянем на дело сперва с объективной точка зрении, потом с субъективной, и наконец, в заключение, с объективно-субъективной. Что узнаем мы в таком случае? Что пропажа Лунного камня, случившаяся в прошлые четверг утром, повергла Рахиль в состояние нервного раздражения, от которого она и до сих пор еще не оправилась. Надеюсь, что пока вам нечего возражать против моего объективного взгляда. Прекрасно, так не прерывайте же меня. Раз убедившись в состоянии нервного раздражения Рахили, могла ли мы ждать, чтобы поведение её с окружающими осталось таким, каким оно было при других обстоятельствах? Объясняя таком образом её поступки на основании её внутренних ощущений, до чего доходим мы? Мы доходим до субъективной точки зрения. Да лучше, и не пытайтесь оспаривать меня, Бетередж. Хорошо; что же дальше? Боже праведный! Само собою разумеется, что отсюда проистекает объективно-субъективный взгляд на дело. Рахиль, собственно говоря, не Рахиль, а отвлеченная личность. Но могу ли я оскорбиться несправедливым со мною обращением отвлеченной личности? Само собою разумеется, что нет. При всем вашем неблагоразумии, Бетередж, вряд ли и вы обвините меня в подобной щепетильности. Ну, и что же можно из всего этого вывесть? То, что на зло нашим проклятым узким английским воззрениям и предразсудкам, я чувствую себя совершенно спокойным и счастливым. Где же мой херес?

Голова моя между тем до того отупела, что я сам не мог различат: моя ли это голова, или голова мистера Франклина. В этом жалком положении я приступил к исполнению трех, как мне казалось, чисто-объективных вещей. Вопервых, я принес мистеру Франклину его херес; потом удалился в свою комнату и, наконец, усладил свою душу наиприятнейшею и наиуспокоительнейшею трубочкой, какую я когда-либо выкуривал в своей жизни. Не думайте однако, чтоб я так дешево отделался от мистера Франклина. Из чайной заглянув в переднюю, он, наконец, пустился в людскую, и ощутив запах моей трубки, вдруг вспомнил, что он перестал курить из глупой уступчивости желаниям мисс Рахили. В одно мгновение ока он влетел ко мне с сигарочницей в руках и, с свойственным ему французским легкомыслием, и остроумием, снова принялся развивать свою неисчерпаемую тему.

- Дайте-ка мне огня, Бетередж, сказал он. - Можно ли допустить, чтобы человек, столько лет занимающийся курением табаку, как я, не открыл до сих пор на дне сигарочницы целой системы обращения мущин с женщинами? Следите за мной неуклонно, и я докажу вам это в двух словах. Представьте себе, что вы выбираете сигару, закуриваете ее, а она обманывает ваши ожидания. Что вы делаете в таком случае? Вы бросаете ее и берете другую. Теперь заметьте применение этого правила к женщинам! Вы выбираете женщину, стараетесь сблизиться с ней, а она разбивает ваше сердце. Безумец! воспользуйтесь наставлениями вашей сигарочницы. Бросьте ее, и возьмите другую!

Услыхав это, я покачал головой. Ловко было придумано, нечего сказать; но мой собственный опыт противоречил этой системе.

- При жизни покойной мистрис Бетередж, оказал я, - мне часто хотелось применить к делу вашу философию, мистер Франклин. Но, к сожалению, закон настаивает на том, чтобы раз выбрав себе сигару, вы докуривали ее до конца, и говоря это, я подмигнул ему глазом.

Мистер Франклин расхохотался, и мы оба остались в игривом настроении двух веселых сверчков, до тех пор, пока не заговорила в нем новая сторона его характера. В такой-то беседе проводили мы время с моим молодым господином в ожидании новостей из Фризингалла (между тем как пристав Кофф вед с садовником нескончаемые споры о розах).

Кабриолет вернулся домой целым получасом ранее нежели я ожидал. Решившись на время остаться в доме своей сестры, миледи прислала с грумом два письма, из которых одно было адресовано к мистеру Франклину, а другое ко мне.

Я отослал письмо мистера Франклина в библиотеку, куда он вторично забрел, безцельно снуя по дому; свое же прочитал у себя в комнате. При вскрытии пакета, я выронил оттуда банковый билет, которые известил меня (прежде нежели я узнал содержание письма), что увольнение пристава Коффа от производства следствия о Лунном камне было уже теперь делом решенным.

Я послал сказать приставу, что желаю немедленно переговорить с ним. Он явился на мой зов из оранжереи под впечатлением своих споров с садовником и объявил, что мистер Бегби не имеет, да никогда и не будет иметь себе соперника в упрямстве. Я просил его позабыть на время эти пустяки и обратить свое внимание на дело поистине сериозное. Тогда только он заметил письмо, которое я держал в руках.

- А! сказал он скучающим голосом: - вы, вероятно, получили известие от миледи. Имеет ли оно какое-либо отношение ко мне, мистер Бетередж?

- А вот судите сами, мистер Кофф.

Сказав это, я принялся (с возможною выразительностью и скромностью) читать письмо госпожи моей.

"Добрый мой Габриель, прошу вас передать приставу Коффу, что я исполнила данное ему обещание по поводу Розанны Сперман. Мисс Вериндер торжественно объявила мне, что с тех пор как эта несчастная девушка поступила в дом наш, она ни разу не имела с ней никаких тайных разговорив. Оне даже случайно не встречались в ту ночь, когда произошла пропажа алмаза, и между ними не было никаких сношений с четверга утром, когда поднялась в доме тревога, и до нынешней субботы, когда мисс Вериндер уехала после полудня из дому. Вот что узнала я от дочери в ответ на мое внезапное и краткое объявление ей о самоубийстве Розанны Сперман."

Тут я остановился, и взглянув на пристава Коффа, спросил его, что думает он об этой части письма?

- Я только оскорбил бы вас, еслибы высказал вам мое мнение, отвечал пристав. - Продолжайте, мистер Бетередж, прибавил он с самым убийственным хладнокровием, - продолжайте.

Когда я вспомнил, что этот человек только что имел дерзость упрекнуть нашего садовника в упрямстве, то мне, признаюсь, захотелось, вместо того чтобы продолжать письмо, хорошенько отделать его по-своему. Но наконец христианское смирение мое одержало верх, и я неуклонно продолжал чтение письма миледи.

"Обратившись к чувствам мисс Вериндер, так, как желал этого господин пристав, я потом заговорила с ней по внушению моего собственного сердца, что должно было подействовать на нее гораздо сильнее. Еще в то время когда дочь моя не покидала родительского крова, я при двух различных обстоятельствах предостерегала ее, что она подвергнет себя самым унизительным подозрениям. Теперь же, я откровенно разказала ей насколько сбылись мои опасения.

Торжественно уверив меня в искренности своих слов, дочь мои заявила, вопервых, что у нея нет никаких тайных долгов; а вовторых, что алмаз не был в её руках с тех самых пор, когда, ложась спать во вторник ночью, она положила его в свои индейский шкапик; на этом и остановилось признание моей дочери. Она хранит упорное молчание, когда я спрашиваю ее, не может ли она разъяснить тайну пропажи алмаза, и плачет, когда я прошу ее хоть ради меня оставить свою скрытность. - "Настанет время, говорит она, когда вы узнаете, почему я остаюсь равнодушна к обращенным против меня подозрениям, и почему я отказываюсь довериться даже вам "Поступки мои могут только вызвать сострадание моей матери, но я никогда не заставлю ее краснеть за меня." - Вот подлинные слова моей дочери.

"После всего происшедшого между мной и приставом, я считаю необходимым, несмотря на то что он человек совершенно нам посторонний, сделать ему известным, равно как и вам, мой добрый Бетередж, ответ мисс Вериндер. Прочтите ему это письмо и передайте ему прилагаемый банковый билет. Отказываясь от его услуг, я должна прибавить, что отдаю полную справедливость его уму и честности, хотя я более чем когда-либо убеждена, что обстоятельства ввели его в глубокое заблуждение относительно этого дела".

Тем и оканчивалось письмо миледи. Прежде нежели передать приставу банковый билет, я спросил его, не сделает ли он каких-нибудь замечаний по поводу высказанных моею госпожой мнений.

- Делать замечания о деле, которое мною оставлено, мистер Бетередж, - не входит в мои обязанности, отвечал он.

- Так верите ли вы по крайней мере хоть в эту часть письма миледи? спросил я, с негодованием перебрасывая ему через стол банковый билет.

Пристав взглянул на него и приподнял свои мрачные брови, в знак удивления к великодушию моей госпожи.

- Это такая щедрая плата за потраченное мною время, сказал он, - что и считаю себя в долгу у миледи. Я запомню стоимость этого билета, мистер Бетередж, и при случае постараюсь расквитаться.

- Что вы хотите сказать этим? спросил я.

- То, что миледи очень ловко устроила дела на время, сказал пристав, - но что эта семейная тайна принадлежит к числу таких неурядиц, которые снова могут возникнуть, когда коего менее ожидают этого. Посмотрите, сэр, что не пройдет двух-трех месяцев, как Лунный камень опять задаст вам дела.

Смысл и тон этих слов можно было объяснить следующим образом. Из письма госпожа моей мистер Кофф усмотрел, что мисс Рахиль оказалась настолько упорною, что не уступила самым настойчивым просьбам своей матери и даже решилась обмануть ее (и при каких обстоятельствах, как подумаешь) целым рядом гнуснейших выдумок. Не знаю как бы другие на моем месте возражали приставу; я же без церемонии отвечал ему так:

- Я смотрю на ваше последнее замечание, пристав Кофф, как на прямое оскорбление для миледи и её дочери!

- Смотрите на него лучше, мистер Бетередж, как на сделанное вам предостережение, и вы будете гораздо ближе к истине.

Уже, и без того раздраженный его замечаниями, я окончательно замолчал после этой дьявольски-откровенной выходки.

Я подошел к окну, чтобы несколько поуспокоиться. Дождь перестал, и как бы вы думала, кого я увидал на дворе? Самого мистера Бегби, садовника, который ожидал случая снова вступать с приставом Коффом в состязания о шиповнике.

- Передайте мое нижайшее почтение господину приставу, сказал мистер Бегби, увидав меня в окне, - и скажите ему, что если он согласен прогуляться до станции железной дороги, то мне было бы весьма приятно сопутствовать ему.

- Как! воскликнул пристав, из-за моего плеча: - неужто вы еще не убедилась моими доводами?

- В таком случае я пройдусь с вами до станции! сказал пристав.

- Так мы встретимся у ворот! заключил мистер Бегби.

и он постарался поддержать это благотворное настроение кстати вставленным словцом.

- Полно! полно! сказал он: - отчего вы, по примеру миледи, не считаете моего взгляда на дело ошибочным? Почему бы вам не утверждать, что я впал в величайшее заблуждение?

состояние, а с величайшим презрением готов был встретить всякое постороннее мнение о мисс Рахили, еслибы только оно противоречило мнению миледи или моему собственному.

Одного не в силах я был сделать: это воздержаться от разговора о Лунном камне! Конечно, благоразумнее было бы вовсе не затрогивать этого предмета, но что же вы хотите! Добродетели, которые украшают современное поколение, не были в ходу в мое время. Пристав Кофф задел меня за живое, и хотя я и смотрел на него с презрением, однако чувствительное место все-таки болело. Кончилось тем, что я умышленно навел его на разговор о письме миледи.

- Хотя в уме моем нет и тени сомнения, оказал я, - но вы не смущайтесь этим! продолжайте так, как бы говорили с человеком совершенно доступным вашим доводам. Вы думаете, что не следует верить мисс Рахили на слово и утверждаете, будто мы снова услышим о Лунном камне. Поддержите же ваше мнение, пристав, заключил я веселым голосом, - поддержите же ваше мнение фактами.

Вместо того чтоб обидеться моими словами, пристав Кофф схватил мою руку и так усердно пожимал ее, что у меня пальцы захрустела.

- Клянусь небом, торжественно сказал этот чудак, - что я завтра же поступил бы на должность лакея, еслибы только мне привелось служить вместе с вами, мистер Бетередж. Если я скажу, что вы чисты как ребенок, то этим самым польщу детям, из которых большая часть наверное не заслуживают подобного комплимента. Полно, полно, не будем более спорить. Любопытство ваше будет удовлетворено без всяких пожертвовании с вашей стороны. Я не упомяну ни о миледи, ни о мисс Вериндер и, так и быть, ради вас, попробую сделаться оракулом. Я уже говорил вам, что дело с Лунным камнем еще не совсем покончено. Хорошо. Теперь же на прощанье я предскажу вам три вещи, которые непременно должны случаться, и поневоле обратят на себя ваше внимание.

- Вопервых, начал пристав, - вы получите известие об Иолландах, как только в будущий понедельник почталион доставит письмо Розанны в Коббс-Голль.

Еслиб он обдал меня целым ушатом холодной воды и то, признаюсь, он и тогда поразил бы меня не столько, как в настоящую минуту. Показание мисс Рахили, подтверждавшее её неприкосновенность к этому делу, не разъяснило ни одного из поступков Розанны Сперман, как например: шитья новой кофточка, её старания отделаться от испачканного платья, и т. п.; и обстоятельство это никак не приходило мне в голову до тех пор, пока пристав Кофф сразу не навел меня на мысль о нем.

- Вовторых, продолжал пристав, - вы опять услышите кое-что об Индейцах: или в здешнем околотке, если мисс Рахиль не уедет отсюда, или в Лондоне, если она переселится в этот город.

Утратив всякий интерес к трем фокусникам и совершенно убедившись в невинности моей молодой госпожи, я довольно спокойно выслушал это второе предсказание.

- Третье и последнее, сказал пристав Кофф, - заключается в том, что рано или поздно вы получите известие об этом лондонском закладчике, ими которого я уже дважды упоминал в разговоре с вами. Дайте мне ваш портфель, мистер Бетередж, и я для памяти запишу вам его имя и адрес, так чтобы вы не могли ошибиться, в случае еслибы мое предсказание действительно сбылось.

Сказав это, он написал на частом листке следующия отроки: "мистер Септемий Локер, Мидльсекская площадь, Ламбет, Лондон."

- Этими словами, сказал он, указывая на адрес, - должны кончиться все ваши толки о Лунном камне. Я более не стану докучать вам, а время само укажет, прав ли я был или виноват. Покамест же, сир, я уношу с собой искреннее к вам сочувствие, которое, как мне кажется, делает честь нам обоим. Если ним не придется более встретиться до моего выхода в отставку, то я надеюсь, что вы посетите меня в моем маленьком домике, который я уже высмотрел для себя в окрестностях Лондона. Обещаю вам, мистер Бетередж, что в будет много газону. Что же касается до бедой мускатной розы..

- Чорта с два! не выростите вы белой мускатной розы, пока не привьете ее к шиповнику, послышался голос у окна.

Мы оба обернулись и опять увидали мистера Бегби, который, в виду предстоявших состязаний, не имел терпения более ожидать у ворот. Пристав пожал мне руку, и с своей стороны сгорая нетерпением сразиться с садовником, опрометью бросился вон из комнаты.

Но видно отвечать им было точно так же безполезно, как и насвистывать жигу вред поверстным столбом (как говорят Ирландцы). Они оба ушли, продолжая свою распрю о розах и безпощадно нанося друг другу удары. Пред тем как обоим скрыться из глаз моих, я увидал, что мистер Бегби качал своею упрямою головой, между тем как пристав Кофф схватил его за руку, как арестанта. Ну вот, подите же! Как ни насолил мне за это время пристав, а он все-таки мне нравился. Пусть читатель сам объяснит себе это странное состояние моего духа. Еще немножко, и он совсем отделается и от меня, и от моих противоречий. Разказав отъезд мистера Франклина, я закончу дневник субботних происшествий; описав же некоторые странные факты, случившиеся в течение следующей недели, я тем окончательно завершу мой разказ и передам перо той особе, которая должна продолжать его после меня. Если вы, читатель, так же утомлены чтением моего повествования, как я утомлен его изложением, - то, Боже! какая общая радость ожидает нас чрез несколько страниц!