Лунный камень.
Период второй. Раскрытие истины. Рассказ 1-й, сообщаемый мисс Клак, племянницей покойного сэр-Джона Вериндер.
Глава I.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лунный камень. Период второй. Раскрытие истины. Рассказ 1-й, сообщаемый мисс Клак, племянницей покойного сэр-Джона Вериндер. Глава I. (старая орфография)

ПЕРИОД ВТОРОЙ. РАСКРЫТИЕ ИСТИНЫ.
(1848-1849.) 

События, описанные в нескольких отдельных разказах. 

Разказ 1-й, сообщаемый мисс Клак, племянницей покойного сэр-Джона Вериндер. 

I.

Я благодарна своим дорогим родителям (царство им небесное), за то что они приучили меня с самого юного возраста к точности и порядку.

В это блаженное былое время меня обязывали быть гладко причесанною во всякое время дня и ночи и каждый день перед отходом ко сну заставляли меня, тщательно свернув свое платье, класть его в том же порядке, на тот же самый стул, в одном и том же месте, у изголовья моей постели. Уборке моего платья неизменно предшествовало вписывание каждодневных событий в мой маленький дневник, а за ней также неизменно следовала (произносимая в постели) вечерняя молитва, после которой, в свою очередь, наступал сладкий детский сон.

В последствии (увы!) молитву сменили печальные и горькия думы, а сладкий сон перешел в неспокойную дремоту, которая всегда посещает изголовье озабоченного бедняка. Что же касается до остальных моих привычек, то я попрежнему продолжила складывать свое платье и вести свой маленький дневник. Первая из этих привычек составляет собой звено, соединяющее меня с тою порой моего счастливого детства, когда благосостояние моего отца, еще не было разрушено. Вторая же (с помощью которой я стараюсь обуздывать свою греховную природу, наследованную нами от Адама) неожиданно оказалась пригодною совершенно в ином смысле, для моих скромных материальных нужд. Это дало возможность мне, бедной родственнице, исполнить прихоть богатого члена нашей фамилии. Я почитаю себя весьма счастливою, что могу оказать пользу (разумеется, в мирском значении этого слова) мистеру Франклину Блеку.

За последнее время я лишена была всяких известий о благоденствующей отрасли нашей фамилии. Когда человек беден и живет в уединении, то он почти всегда забывается всеми. В настоящее время я живу из экономии в маленьком городке Бретани, где, посреди избранного кружка моих степенных соотечественников, я пользуюсь преимуществом иметь всегда под рукой протестантского священника и дешевый рынок.

В это-то уединенное местечко, своего рода Патмос, окруженный бурным океаном папизма, до меня дошло наконец письмо из Англии, которое известило меня, что мистер Франклин Блек внезапно вспомнил о моем ничтожном существовании. Мой богатый родственник, - желала бы я иметь право добавить: мой нравственно-богатый родственник, - не делая ни малейшей попытки замаскировать от меня настоящую цель своего письма, не стесняясь, объявляет, что имеет во мне нужду. Ему пришла в голову фантазия воспроизвести в разказе печальную историю Лунного камня. Он просит меня содействовать этому делу письменным изложением тех обстоятельств, которых я была свидетельницей в доме тетушки Вериндер в Лондоне, и с безцеремонностью, свойственной исключительно богачам, предлагает мне за это денежное вознаграждение. Я должна буду раскрыть раны, которые едва уврачевало время; должна буду воскресить в своей памяти самые тягостные воспоминания, а в награду за все это мистер Блек обещает мне новое унижение в виде его банкового билета. Я, по природе своей несовершенна, а потому я вынуждена была вынести тяжкую внутреннюю борьбу, прежде чем христианское смирение победило мою греховную гордость и заставило меня с самоотвержением принять предлагаемый мне банковый билет. Не будь у меня дневника под рукой, я сомневаюсь, были ли бы я в состоянии (скажу не обинуясь) честно заслужить свою плату. С помощью же его бедная труженица (которая прощает мистеру Блеку нанесенное ей оскорбление) сделается достойною своей награды. На одно из происшествий того времени не ускользнуло от моей наблюдательности. Каждое обстоятельство (благодаря привычкам, приобретенным мною с детства) день за день вписывалось в надлежащем порядке в мой дневник, и потому все до малейших подробностей должно иметь свое место в этом разказе. Мое священное благоговение перед истиной (благодаря Бога) стоит недосягаемо выше моего уважения к лицам. Мистер Блек может вычеркнуть из этих страниц то, что покажется ему говорящим не в пользу главного действующого лица этого разказа. Он купил мое время, но при всем своем богатстве, он не в силах был бы купить вместе с тем и мою совесть. {Примечание, прибавленное рукою Франклина Блека: Мисс Клак может быть совершенно спокойна на этот счет. В рукописи её, так же, как и во всех остальных рукописях, которые я собираю, не будет сделано никаких прибавок, изменений или изъятий. Какие бы мнения ни высказывали авторы, как бы ни относились они к лицам и событиям; как бы на искажали разказ свой в литературном отношении, они все-таки могут быть уверены, что каждая строчка с начала до конца этого повествования останется неприкосновенною. Я сохраню эти рукописи в том виде, в каком получил их: это подлинные документы, значение которых возвышается чрез свидетельство очевидцев, могущих подтвердить истину приводимых ими фактов. В заключение прибавлю только одно: что особа, которая есть "главное действующее лицо разказа" мисс Клак, так счастлива в настоящую минуту, что не только не страшится упражнений ядовитого пера её, но даже признает за ним одну весьма важную заслугу, а именно: посредством его обрисовалась личность самой мисс Клак.}

Справившись с своим дневником, я узнала, что в понедельник, 3-го июля 1848 г., я случайно проходила мимо дома тетушки Вериндер, находящемся в Монтегю Сквере.

Увидав, что ставни отперты, а гардинки спущены, я почувствовала себя обязанною из вежливости позвонить и осведомиться о тетушке. Особа, отворившая мне дверь, объявила мне, что тетушка и дочь её (право не могу называть ее кузиной!) с неделю уже как приехали из деревни и намерены пробыть некоторое время в Лондоне. Отказываясь безпокоить их своим визитом, я послала только доложить им о себе и узнать, не могу ли быть им чем-нибудь полезною.

Особа, отворившая мне дверь, в презрительном молчании выслушала мое поручение и ушла, оставив меня в передней. Она дочь этого отверженного старикашки, Бетереджа, - долго, слишком долго терпимого в семействе тетушки. В ожидании ответа я села в передней, и постоянно имея в своем ридикюле маленький запас душеспасительного чтения, я выбрала одну из книжек, которая точно нарочно написана была для особы, отворявшей мне дверь. Передняя была грязная, а стул жесткий, но утешительное сознание, что я плачу за зло добром, ставило меня недосягаемо выше подобных мелочных обстоятельств. Брошюрка эта принадлежала к разряду тех сочинений, которые беседуют с молодыми женщинами во поводу их предосудительных туалетов. Оно написано было в самом популярном духе, имело нравственно-религиозный характер и носило следующее заглавие: "Беседа с читательницей о ленточках её чепца."

- Миледи благодарит вас за внимание и приглашает вас на завтрашний полдник к двум часам, сказала особа, отворявшая мне дверь.

Не обратив внимания ни на манеру, с которою она передала мне возложенное на нее поручение, ни на дерзкую смелость её взгляда, я поблагодарила эту молодую отверженницу и сказала ей тоном христианского участия:

Она посмотрела на заглавие.

- Кто написал ее мисс? Мущина или женщина? Если женщина, то я лучше вовсе не стану читать её. Если же мущина, то прошу вас передать ему от меня, что он ровно ничего не смыслит в этих делах.

Она возвратила мне книжечку и отворила предо мной двери. Однако подобные выходки не должны смущать нас, и мы всеми силами обязаны стараться сеять доброе семя.

Выждав поэтому, чтобы за мною заперли дверь, я опустила одну книжечку в почтовый письменный ящик, а затем просунув другую сквозь решетку двора, я наконец почувствовала себя хотя в малой степени облегченною от тяжелой ответственности пред своими ближними.

В тот же самый вечер, в избирательном комитете "Материнского Общества Детской Одежды", назначен был митинг. Цель этого прекрасного благотворительного учреждения состоит в том, как известно всякому дельному человеку, чтобы выкупать из залога просроченные отцовские брюки, а в отвращение тех же самых поступков со стороны неисправимого родителя, немедленно перешивать их по росту невинного сына. В то время я была членом избирательного комитета и потому лишь упоминаю здесь о нашем Обществе, что мой безценный и прекрасный друг мистер Годфрей Абльвайт принимал участие в вашем нравственно и вещественно полезном деле. Я предполагала встретить его вечером того понедельника, о котором я теперь говорю, и собиралась при свидании в мастерской сообщат ему о приезде дорогой тетушки Вериндер в Лондон. К величайшему моему разочарованию он вовсе не приехал. Когда я высказала удивление по поводу его отсутствия, то сестры-благотворительницы, оторвав глаза от работы (в тот вечер мы все были заняты переделкой старых брюк), в изумлении спросила меня, неужто я ничего не знаю о случавшемся. Я призналась им в своем полном неведении, а тут только в первый раз мне разказала о происшествии, которое, как говорится, составляет точку отправления настоящого разказа.

В прошлый понедельник два джентльмена, занимавшие совершенно различные положения в свете, сделалась жертвами величайшого злодеяния, поразившого весь Лондон.

Один из джентльменов был мистер Септемий Локер, из Ламбета, другой - мистер Абльвайт.

Живя теперь в совершенном уединении, я не имею возможности представить в своем разказе подлинное объявление газет о том, как совершалось это злодеяние. Даже и в то время я лишена была драгоценного преимущества слышат этот разказ из уст увлекательно-красноречивого мистера Годфрея Абльвайта. Все, что я могу сделать, это изложить вам факты в тех же словах, в каких они были переданы мне в понедельник вечером, соблюдая при этом неизменный порядок, которому еще с детства следовала я при уборке своего платья, а именно: всему свое место и время. Не забудьте, что строки эти написаны бедною, слабою женщиной; а разве у кого-либо достанет жестокости требовать большого от её слабых сил?

Это случилось (благодаря моим дорогим родителям я поспорю в хронологии с любым календарем) в пятницу 30-го июня, 1848 года.

Рано утром в этот знаменательный день наш даровитый мистер Годфрей отправился в контору банка, в Ломбардскую улицу, чтобы разменять свой банковый билет. Название фирмы как-то нечаянно стерлось в моем дневнике, а благоговейное уважение к истине воспрещает мне в подобном деле говорить что-либо на-обум. К счастию, нет никакой надобности в названии фирмы. Главная суть в том, что приключалось после того как мистер Годфрей покончил свое дело в банке. Подойдя к двери, он встретил совершенно незнакомого ему джентльмена, которые случайно выходил из конторы в то же самое время как и он. Между ними возник минутный церемонный спор о том, кто первый должен пройдти чрез двери банка. Незнакомец настаивал на том, чтобы мистер Годфрей прошел первый; тогда мистер Годфрей учтиво поблагодарил его, а затем они раскланялись и разошлись в разные стороны.

Легкомысленные и недальновидные люди, может-статься, будут порицать меня на ту излишнюю подробность, с которою я описываю весьма пустой, повидимому, случай. О, мои молодые друзья, и грешные братья! Остерегайтесь и не дерзайте полагаться на ваш ограниченный разсудок. О, будьте нравственно опрятны! Пусть вера ваша будет также чиста как ваша чулки, а чулки ваши также чисты как ваша вера, а то и другое без малейшого пятна и всегда готовые безбоязненно предстать на общий суд.

Тысячу раз прошу извинить меня. Я незаметно перешла к стилю воскресных школ. Но он не годится для настоящого разказа. Попробую же заговорить на светский лад и скажу только, что нередко пустяки ведут в этом и в других подобных случаях к ужасным результатам. Теперь же, упомянув, что вежливый незнакомец был мистер Локер из Ламбета, мы последуем за мистером Годфреем в его квартиру, в Вильбурнскую улицу.

его даже о том, должен ли он ждать ответа или нет. Подобные случаи встречались нередко во время деятельного служения мистера Годфрея на поприще общественной благотворительности. Он отпустил мальчика и распечатал письмо.

Письмом этим, написанным совершенно незнакомым ему почерком, его приглашали на час времени в Нортумберландскую улицу, близь набережной, в дом, где ему ни разу не приходилось бывать прежде. Свидание это назначалось ему какою-то престарелою леди с тою целью, чтобы получить от уважаемого директора подробные сведения насчет Материнского Общества Детской Одежды. Леди эта готова была щедрою рукой содействовать увеличению средств благотворительного общества, еслибы только вопросы её получили желаемое разрешение. В конце письма она назвала себя по имени, прибавив, что краткость её пребывания в Лондоне лишает ее удовольствия и идти в более продолжительные сношения с знаменитым филантропом.

Обыкновенные люди, может-быть, колебались бы оставить свои собственные занятия для нужд совершенно незнакомого им человека. Истинный же христианин никогда не колеблется пред возможностью сделать добро, и потому мистер Годфрей немедленно отправился в назначенный дом в Нортумберландскую улицу. Человек очень почтенной наружности, но несколько тучной корпуленции, отворил дверь, и услыхав имя мистера Годфрея, немедленно повел его в пустую комнату, находившуюся в задней части бельэтажа. Войдя в гостиную, мистер Годфрей заметил две необыкновенные вещи: слабый, смешанный запах мускуса и камфары и раскрытую на столе старинную восточную рукопись, разукрашенную индейскими фигурами и девизами. Занявшись разсматриванием рукописи, мистер Годфрей стал спиной к запертым створчатым дверям, которые сообщались с передними комнатами дома, как вдруг, не слыхав на малейшого шуму, который бы мог предостеречь его от опасности, он почувствовал, что сзади хватают его за шею. Едва успел он заметить темнобурый цвет схватившей его руки, как уже глаза его была завязаны, рот зажат и, безпомощный, он повален был (как ему показалось) двумя человеками на пол. Третий же между тем принялся шарить в его карманах и, - если леди позволительно так выразиться, без церемонии раздел его и обыскал с ног до головы. Желала бы очень оказать несколько похвальных слов по поводу той благоговейной надежды на Промысл, которая одна лишь поддержала мистера Годфрея в его тяжелом испытании. Но вид и положение, в котором находился мой несравненный друг в самую критическую минуту злодеяния (как описано выше), едвали составляют предмет приличный для обсуждения женщины. Пройдем же лучше молчанием эти немногия последующия минуты и станем продолжать разказ о мистере Годфрее с того времени, когда окончился гнусный обыск его. Незримые для мистера Годфрея негодяи в безмолвии свершали свой злодейский поступок, и только окончив его, обменялась между собой несколькими словами. Язык, которым они говорили, был непонятен для мистера Годфрея, но в интонации их голоса слишком ясно слышались злоба их и негодование. Его внезапно приподняли с полу, посадили на стул и связали по рукам и по ногам. Чрез минуту после того он почувствовал струю свежого воздуха, долетавшого до него чрез открытую дверь; прислушался, и убедился, что никого нет в комнате.

Несколько времени спустя он услышал внизу шорох, похожий на шуршанье женского платья; шорох этот приближался по лестнице, наконец смолк, и женские крики огласили преступную атмосферу.

- Что там случилось? послышался снизу и мужской голос, а вслед за тем мужские шаги раздалась на лестнице. Тут почувствовал мистер Годфрей, что милосердые пальцы принялись развязывать его повязку.... В изумлении взглянул он на стоявших пред ним двух незнакомых ему мущину и даму и чуть слышно прошептал: "что все это значит, что со мной сделали?" Почтенные незнакомцы в свою очередь смотрела на него с удивлением и отвечали: "мы то же самое хотели спросить у " Тут начались неизбежные объяснения. Нет! постараюсь придерживаться более строгой точности. Сперва принесены были эфир и вода для успокоения нервов дорогого мистера Годфрея, а за тем уже последовало объяснение.

наружности, тем самым, который, как сказано выше, отворил дверь мистеру Годфрею. Заплатив вперед за неделю постоя, и за все недельные издержки, джентльмен объявил, что помещение это нанято им для трех знатных друзей его, в первый раз приехавших с Востока в Англию. Рано поутру того дня, в который свершалось злодеяние, двое из этих чужестранцев, сопровождаемые своим почтенным английским другом, заняли свою квартиру. В самом непродолжительном времени к ним должен был присоединиться, и третий квартирант; но принадлежащий им багаж (весьма объемистый по их словам) должен был прибыть после осмотра в таможне, то-есть не ранее как вечером. минут за десять до приезда мистера Годфрея прибыл и третий чужестранец. До сих пор внизу не произошло ничего достойного внимания хозяина и хозяйки дома, и только пять минут тому назад она увидала трех иностранцев, которые, в сопровождении своего почтенного английского друга, вышли все вместе из дому и преспокойно направилась к набережной. Вспомнив, что у них был посетитель, которого теперь не видно было между ними, хозяйка подивилась, зачем джентльмена оставили одного на верху. Посоветовавшись с своим супругом, она сочла благоразумным удостовериться своими глазами, не случалось ли чего недоброго. Я уже пробовала передавать читателю о результате её решения идти на верх, на чем и оканчиваются показания хозяина и хозяйки дома.

Затем последовал обыск комнаты, где найдены были разбросанные во всех углах вещи дорогого мистера Годфрея. Когда оне была подобраны, то все оказалось на лицо: часы, цепочка, ключи, кошелек, носовой платок, памятная книжка и все находившияся при нем бумаги были тщательно пересмотрены и в целости оставлены владельцу. Все хозяйския вещи осталась также нетронутыми. Знатные чужестранцы унесли с собой свой разукрашенный манускрипт, но ничего более.

Как растолковать это обстоятельство?

и невинный друг попался в его сети. Каких поучительных предостережением должно служить для всех нас зрелище христианина-подвижника, попадающого в ловушку, разставленную ему по ошибке! Как часто наши порочные страсти, так же как и эти восточные чужестранцы, могут неожиданно вовлечь нас в погибель!

Я в состоянии была бы написать на одну эту тему целые страницы дружеского предостережения, но (увы!) мне не позволено поучать - я осуждена только разказывать. Банковый билет, обещанный мне моим богатым родственником - и отныне служащий отравой моего существования - напоминает мне, что я еще не окончила разказа о злодеянии.

Мы вынуждены, пожелав выздоровления мистеру Годфрею, оставить его пока в Нортумберландской улице и проследить приключения мистера Локера, случившияся в более поздний период того же самого дня.

Выйдя из банка, мистер Локер перебывал по своим делах в разных частях Лондона. Вернувшись домой, он нашел письмо, которое не за долго пред тем было принесено к нему мальчиком. Оно написано было, как и письмо мистера Годфрея, незнакомым почерком; но имя, выставленное в конце письма, принадлежало одному из обычных покупателей мистера Локера. Корреспондент извещал его (письмо было написано в третьем лице, вероятно, чрез посредство секретаря), что он неожиданно был вызван в Лондон. Он только что занял квартиру на площади Альфреда и желал бы немедленно повидаться с мистером Локерох по поводу предстоявшей ему покупки. Джентльмен этот был ревностный собиратедь восточных древностей и уже многие годы состоял щедрым клиентом торгового дока в Ламбете. О! когда перестанем мы слушать мамоне! мистер Локер взял кеб и немедленно отправился к своему щедрому покупателю.

Все что случилось с мистером Годфреем в Нортумберландской улице, повторилось теперь и с мистером Локером на площади Адьфреда. Опять человек почтенной наружности отворил дверь и провел посетителя на верх; в отдаленную гостиную. Там точно также на столе лежали разукрашенная индейская рукопись: мистер Локер, как и мистер Годфрей, с величайшим вниманием стал разсматривать это прекрасное произведение индейского искусства, как вдруг посреди своих наблюдений он внезапно почувствовал, что голая, темно-бурая рука обвала его шею. Ему завязала глаза, заткнули рот, повалили на пол, и обыскав до-нога, наконец оставили одного. В этом положении оставался он долее нежели мистер Годфрей; но дело кончилось тою же развязкой: появлением хозяев дома, которые, подозревая что-то недоброе, пошли посмотреть, не случилось ли чего на верху. Показания их, сделанные мистеру Локеру, ничем не рознились от показаний, которые получил мистер Годфрей от хозяев в Нортумберландской улице. Как те так и другие обмануты было весьма правдоподобною выдумкой и туго набитым кошельком почтенного незнакомца, который объявил, что хлопочет для своих иностранных друзей. Одно только различие замечено было между этими двумя происшествиями, после того как вещи выброшенные из карманов мистера Локера подобраны были с полу. Его часы и кошелек была целы, но (менее счастливый нежели мистер Годфрей) он не досчитался одной из находившихся при нем бумаг. Это была квитанция на получение очень ценной вещи, которую мистер Локер отдал в этот день на сбережение своим банкирам. Документ этот не мог служить чьим-либо воровским целям, так как в росписке упомянуто было, что драгоценность имеет быть возвращена только по личному востребованию самого владельца. Как только мистер Локер опомнился от ужаса, он поспешил в банк, в том предположении, что воры, обокравшие его, по неведению своему предъявят росписку в контору банка. Однако ни тогда, ни после они и не появлялись там. Их почтенный английский друг (по мнению банкиров), вероятно, разсмотрел квитанцию прежде чем они вздумали воспользоваться ею, и успел во-время предостеречь их.

недостаточными сведениями. Они не знали даже, доверил ли мистер Локер выдачу своей драгоценности другому лицу, или нет, а бедный, учтивый мистер Годфрей поплатился за свой случайный разговор с ним. Прибавлю к этому, что мистер Годфрей не был на нашем вечернем митинге по тому случаю, что был приглашен на совещание властей, а затем, разъяснив все необходимые обстоятельства этого дела, я стану продолжать менее интересный разказ моих личных впечатлений в Монтегю-Сквере.

Во вторник я пришла к тетушке в назначенный мне час. Справка с дневником показывает, что день этот был наполнен весьма разнообразными событиями из которых одна возбудила мое глубокое сожаление, а другия сердечную благодарность.

Дорогая тетушка Вериндер приняла меня с свойственным ей радушием и лаской. Но минуту спустя я заметила, что она чем-то встревожена и ежеминутно устремляет безпокойные взгляды на свою дочь. Я всегда удивлялась сама, что такая с виду ничтожная личность как Рахиль происходить от таких знаменитых родителей как сэр-Джон и леди Вериндер. Но на этот раз она не только удивили меня, но окончательно поразила. Грустно мне было заметить в разговорах и манере её отсутствие воякой женской сдержанности. В поступках её проглядывала какая-то лихорадочная возбужденность; она особенно громко смеялась и во все время завтрака была предосудительно прихотлива и расточительна в пище и питье.

Не посвященная еще в тайны этой печальной истории, я уже глубоко сочувствовала её бедной матери.

По окончании завтрака, тетушка обратилась к своей дочери.

- Я пойду в библиотеку, мамаша, отвечала она. - Но если приедет Годфрей, то не забудьте уведомить меня об этом. Я горю нетерпением узнать что-нибудь об исходе его приключений в Нортумберландской улице. Она поцеловала свою мать в лоб, и повернувшись ко мне, небрежно прибавила: - Прощайте, Клак!

Однако наглость её не пробудила во мне гневных чувств; я только записала о том в свою памятную книжку, чтобы потом помолиться за нее. Когда мы остались вдвоем, тетушка разказала мне всю эту ужасную историю об индейском алмазе, которую, к величайшему моему удовольствию, мне нет надобности повторять здесь. Она не скрыла от меня, что предпочла бы вовсе умолчать о ней. Но так как все её слуга звала о пропаже Лунного Камня; так как некоторые обстоятельства этого дела стала даже предметом газетных объявлений и толков посторонних людей, которые отыскивали связь между происшествиями, случившимися в деревенском доме леди Вериндерь, в Нортумберландской улице и на Альфредовой площади, то скрытность была уже излишнею, и полная откровенность становилась не только необходимостью, но даже добродетелью.

Многие, услышав то, что пришлось мне выслушать в тот день, вероятно, были бы поражены удивлением. Что же до меня касается, то я приготовлена была ко всему, что могла тетушка. Сообщать мне по поводу своей дочери, так как я знала, что со времени детства Рахили, во нраве её не произошло существенной перемены. Еслибы мне сказали, что следуя по пути преступления она дошли до убийства, то я насколько не удавалась бы, а только подумала бы про себя: вот он естественный-то результат! этого всегда можно было ожидать от нея! Одно поражало протекла в безбожном семействе отца её, а потому и поступки её были естественным результатом её прежней жизни! Опять-таки простое следствие данных причин.

- Доктора предписывают Рахили как можно больше моциона и развлечений и в особенности просят меня удалять от нея всякое воспоминание о прошлом, сказала леди Вериндер.

"О, какой языческий советь!" подумала я про себя. "Боже, какой языческий совет дается в нашей христианской стране!"

и волноваться, и не давала мне покоя до тех пор, пока я не написала племяннику Абльвайту, прося его приехать к нам. Ее интересует даже, а другая личность, сделавшаяся предметом жестокого насилия - мистер Локер, или что-то в этом роде, хотя она, конечно, вовсе не знает его.

- Ваше знание света, дорогая тетушка, без сомнения, больше моего, заметила я недоверчиво. - Однако такое необъяснимое поведение со стороны Рахили должно непременно иметь свою причину. Она, вероятно, хранит от вас и ото всех окружающих ее какую-нибудь греховную тайну. Не угрожают ли недавния события сделать эту тайну известною?

Между тем как она произносила эта слова, Провидение послало нам свою помощь: дверь отворилась, и слуга возвестил приезд мистера Годфрея Абльвайта.