Лунный камень.
Период второй. Раскрытие истины. Рассказ 1-й, сообщаемый мисс Клак, племянницей покойного сэр-Джона Вериндер.
Глава III.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лунный камень. Период второй. Раскрытие истины. Рассказ 1-й, сообщаемый мисс Клак, племянницей покойного сэр-Джона Вериндер. Глава III. (старая орфография)

III.

Почтительное участие к бедной леди Вериндер не дозволило мне даже и намекнуть на то, что я угадала грустную истину, пока она сама не заговорит об этом. Я молча выждала её доброй воли и мысленно, подобрав на всякий случай несколько ободрительных слов, чувствовала себя готовою к исполнению всякого долга, которые мог призвать меня, как бы на был он тягостен.

- Вот уже несколько времени, Друзилла, как я не на шутку больна, начала тетушка, - и, странно сказать, сама этого не знала.

Я подумала о том, сколько тысяч погибающих ближних в настоящую минуту не на шутку больны духом, сами того не зная; и мне сильно сдавалось, что бедная тетушка, пожалуй, в том же числе.

- Так, милая тетушка, грустно проговорила я, - так!

- Я привезла Рахиль в Лондон, как вам известно, с тем, чтобы посоветоваться с врачами, продолжала она; - я сочла за лучшее пригласить двух докторов.

Двух докторов! И, увы мне! (в положении Рахили) ни одного священника!

- Так, милая тетушка, повторила я, - так!

- Один из медиков, продолжила тетушка, - мне вовсе не был знаком. Другой, старый приятель моего мужа, ради его памяти, всегда принимал во мне искреннее участие. Прописав лекарство Рахили, он выразил желание поговорить по мной с глазу на глаз в другой комнате. Я, разумеется, ожидала каких-нибудь особенных предписании относительно ухода за болезнию дочери. К удивлению моему, он озабоченно взял меня за руку а сказал: "Я все смотрел на вас, леди Вериндер, как по профессии, так и с личным участием. Вы сами, кажется, гораздо больше дочери нуждаетесь в совете медика." Он поразспросил меня, чему я сначала не придавала большой важности, пока не заметила, что ответы мои его встревожили. Кончилось тем, что он взялся посетить меня с своим приятелем, медиком, на другой день и в такой час, когда Рахили не будет дома. Результатом этого визита, сообщенным мне с величайшею деликатностью и осторожностью, было убеждение обоих докторов в ужасной, невознаградимой запущенности моей болезни, развившейся ныне за пределы их искусства. Более двух лет страдала я скрытою болезнью сердца, которая, без всяких тревожных признаков, мало-по-малу, безнадежно уходила меня. Быть-может, я проживу еще несколько месяцев, быть-может, умру, не дождавшись следующого утра, - положительнее этого доктора не могли и не решались высказаться. Напрасно было бы уверять, мой друг, что я обошлась без горьких минут с тех пор, как истинное мое положение стало мне известным. Но теперь я легче прежнего покоряюсь моей судьбе и стараюсь по возможности привести в порядок земные дела. Пуще всего мне хотелось бы, чтобы Рахиль оставалась в неведении истины. Узнав ее, она тотчас припишет разстройство моего здоровья этой передряге с алмазом и станет горько упрекать себя, бедняжка, в том, что вовсе не её вина. Оба медика согласны, что недуг начался года два, если не три, тому назад. Я уверена в том, что вы сохраните мою тайну, Друзилла, так же как и в том, что вижу в лице вашем искреннюю печаль и участие ко мне.

Печаль и участие! Да можно ли ждать этих языческих чувств от английской женщины-христианки, укрепленной на якоре веры!

Бедная тетушка и не воображала, каким ливнем ревностной благодарности переполнилось мое сердце по мере того, как она досказывала свою грустную повесть. Вот, наконец, открывается предо мной то поприще, на котором я могу быть полезною! Вот возлюбленная родственница и погибающий ближний, накануне великого пременения вовсе к нему неприготовленная, но наставленная, - свыше наставленная, - открыться в своем положении предо мной! Как описать мне ту радость, с которою я вспомнила ныне, что безценных духовных друзей моих, на которых могу положиться, надо считать не единицами, не парами, а десятками и более. Я заключала тетушку в объятия: теперь моя нежность, выступавшая через край, не могла удовлетвориться чем-либо менее объятия. "О, каким неописанным счастием вдохновляете вы меня!" ревностно проговорила я: "сколько добра я вам сделаю, милая тетушка, прежде чем мы разстанемся!" Сказав несколько сериозных слов в виде вступительного предостережения, я указала ей троих из моих друзей, равно упражнявшихся в делах милосердия с утра до ночи по всему околотку, равно неутомимых на увещание, равно готовых с любовью приложить к делу свои дарования по одному моему слову. Увы! результат вышел далеко не ободрителен. Бедная леди Вериндер казалась озадаченною, испуганною, и на все, что я ни говорила ей, отвечала часто светским возражением, будто не в силах еще видеться с чужими людьми. Я уступила, но только на время, разумеется. Обширная моя опытность (в качестве чтеца и посетительницы, под руководством не менее четырнадцати духовных друзей, считая с первого и до последняго) подсказала мне, что в этом случае требуется подготовка посредством книг. У меня была библиотека, составленная из сочинений как нельзя более соответствующих неожиданно постигшей меня заботе и как бы разчитанных на то, чтобы пробудить, убедит, приготовить, просветит и укрепить мою тетушку. "Может-быт, вы вздумаете почитать, милая тетушка?" сказала я как можно вкрадчивей. "Я бы вам принесла своих собственных, безценных книжек? С загнутыми страницами в надлежащем месте, тетушка, и с отметками карандашом там, где вам следует приостановиться, и спросить себя: не относится ли это ко мне?" Но даже эта простая просьба, - так безусловно язычески влияет свет, - повидимому, пугала тетушку. "По возможности, Друзилла, я сделаю все угодное вам", оказала она с видом удивления, который был и поучителен, и ужасен. Нельзя было терять на минуты. Часы на камине показывали, что я как раз только успею сбегать домой, запасшись первым отделением избранных сочинений (ну, хоть одною дюжинкой) и вернуться во-время, чтобы принять адвоката и засвидетельствовать завещание леди Вериндер. Обещав наверное возвратиться к пяти часам, я вышла из дому и отправилась по делам милосердия.

Когда дело идет о моих собственных интересах, я при переезде с места на место смиренно довольствуюсь омнибусом. Позвольте дать вам понятие о моей ревности к интересам тетушки, упомянув, что в настоящем случае я провинилась в расточительности и взяла кеб.

Я поехала домой, выбрала и переметила первое отделение книг, и вернулась в Монтегю-сквер с дорожным мешком, набитым дюжиною сочинений, которому подобных, по моему твердому убеждению, не найдется ни в одной литературе из всех прочих стран Европы. Извощику я заплатила по таксе, что следовало; но он принял деньги с побранкой, вследствие чего я тотчас подала ему печатную проповедь. Но этот отверженец так растерялся, точно я завела ему в лицо пистолетное дуло. Он прыгнул на козлы и с нечестивыми кликами ужаса яростно погнал прочь. К счастию, это было уже безполезно! На зло ему, я посеяла доброе семя, бросив другую проповедь в оконце кеба.

Слуга, отворивший мне дверь, - к величайшему облегчению моему, не та особа, что в чепце с лентами, а просто лакей, - уведомил меня, что доктор пожаловал и все еще сидит взаперти с леди Вериндер. Мистер Брофф, адвокат, прибыл с минуту тому назад и дожидается в библиотеке. Меня также провели в библиотеку дожидаться. Мистер Брофф, кажется, удивился, увидав меня. Он ведет дела всего семейства, и мы с вам еще прежде встречалась под кровом леди Вериндер. То был человек, - прискорбно сказать, - состаревшийся, и поседелый на службе свету, человек, бывший в часы занятий избранным служителем Закона и Маммона, а в досужное время равно способный читать романы и рвать сериозные трактаты.

- Погостить приехали, мисс Клак? спросил он, взглянув на мой дорожный мешок.

- Тетушка известила меня о своем намерении подписать завещание, ответила я, - и была так добра, что просила меня присутствовать в числе свидетелей.

- А! Вот как! Что жь, мисс Клак, вы на это годитесь. Вам более двадцати одного года, и в завещании леди Вериндер вам нет на малейшей денежной выгоды.

Ни малейшей денежной выгоды в завещании леди Вериндер! О, как я была благодарна, услыхав это! еслибы тетушка, владея тысячами, вспомнила обо мне бедной, для которой и пять фунтов сумма немаловажная, еслиб имя мое появилось в завещании при маленьком наследстве, в виде утешения, - враги мои заподозрили бы чистоту побуждений, которые нагрузили меня избраннейшими сокровищами моей библиотеки, а из скудных средств моих извлекли разорительный расход на кеб. Теперь меня не заподозрит и злейший насмешник. Все к лучшему! О, конечно, конечно, все к лучшему!

Голос мистера Броффа вызвал меня из этих утешительных размышлений. Мое созерцательное молчание, кажется, угнетало дух этого мирянина и как бы заставляло его против воли беседовать со мной.

- Ну, мисс Клак, что же новенького в кружках милосердия? Как поживает приятель ваш мистер Абльвайт после трепки, что задали ему эти мошенники в Нортумберланд-стрите? Признаюсь, славную историю разказывают в моем клубе об этом милосердом джентльмене!

Я пренебрегла ужимкой, с которою эта личность заметила, что мне более двадцати одного года и что в тетушкином завещании не предстоит мне денежной выгоды. Но тона, которым он говорил о дорогом мистере Годфее, я уже не могла вынести. После всего происшедшого пополудни в моем присутствии, я чувствовала себя обязанною заявить невинность моего давняго друга, как только высказано сомнение относительно её, - и, признаюсь, также чувствовала себя обязанною к исполнению правдивого намерения прибавить и язвительное наказание мистеру Броффу.

- Я живу вдали от света, сэр, сказала я, - и не пользуюсь выгодами принадлежности к какому-нибудь клубу. Но история, на которую вы намекаете, случайно известна мне, а также, и то, что еще не бывало клеветы более подлой чем эта история.

- Да, конечно, мисс Клак, вы уверены в своем друге. Весьма естественно. Но мистеру Годфрею Абльвайту не так легко будет убедить весь свет, как он убеждает комитеты милосердых леди. Все вероятности безнадежно против него. Он был в доме во время пропажи алмаза, и первый из всех домашних выехал после того в Лондон. Гаденькия обстоятельства, сударыня, если еще поосветить их позднейшими событиями.

безспорно могла говорить с положительным знанием дела. Увы! Соблазн искусно довести адвоката до поражения самого себя был слишком силен. С видом крайней наивности, я спросила, что он разумеет под "позднейшими событиями".

- Под позднейшими событиями, мисс Клак, я разумею те, в которых замешаны Индейцы, продолжал мистер Брофф, с каждым словом все более и более забирая верх надо мною бедняжкой: - что делают Индейцы тотчас по выпуске их из фризингальской тюрьмы? Они едут прямо в Лондон и останавливаются у мистера Локера. Что же говорит мистер Локер, впервые обращаясь к судебной защите? Он заявляет подозрение на Индейцев в подговоре проживающого в его заведении иностранца рабочого. Возможно ли яснейшее нравственное доказательство, по крайней мере, хоть того, что мошенника нашли себе сообщника в числе наемников мистера Локера и знали о местонахождении Лунного камня в его доме? Очень хорошо. Что же дальше? Мистер Локер встревожен (и весьма основательно) насчет безопасности драгоценного камня, взятого им в залог. Он тайно помещает его (описав его в общих выражениях) в кладовую своего банкира. Чрезвычайно умно с его стороны, но Индейцы, с своей стороны, не глупее. Она подозревают, что алмаз тайком перевезен с одного места на другое, и нападают на необыкновенно смелое, и удовлетворительнейшее средство выяснить свои подозрения. За кого жь она хватаются? Кого обыскивают? Не одного мистера Локера, что было бы еще понятно, а также и мистера Годфрея Абльвайта. Почему? Мистер Абльвайт объясняет, что они действовала по темному подозрению, случайно застав его в разговоре с мистером Локером. Нелепость! В то утро с мистером Локером говорило по крайней мере полдюжины людей. Почему же за ними никто не следил до дому и не заманил их в ловушку? Нет! Нет! Простейший вывод тот, что мистер Абльвайть лично был не менее мистера Локера заинтересован в Лунном камне, а Индейцы так мало знали, у кого он двух находится алмаз, что им не оставалось ничего иного, как обыскать обоих. Таково общественное мнение, мисс Клак. И в этом случае общественное мнение не так-то легко отвергнуть.

Последния слова он проговорил с видом такой поражающей мудрости, так светски-самоуверенно, что, право, я (к стыду моему будь сказано) не могла удержаться, чтобы не провести его еще крошечку подальше, прежде чем ошеломить истиной.

- Не смею спорить с таким даровитым законником, сказала я. - Но вполне ли честно, сэр, в отношении мистера Абльвайта, пренебрегать мнением знаменитого в Лондоне полицейского чиновника, производившого следствие по этому делу? У пристава Коффа и в мыслях не было подозрения на кого-либо, кроме мисс Вериндер.

- Ужь не хотите ли вы сказать, мисс Клак, что согласны с приставом?

- А я грешен и в том и в другом, сударыня. Я виню пристава в полнейшем заблуждении и заявляю мнение, что еслиб он, подобно мне, знал характер мисс Рахили, то заподозрил бы сначала всех домашних, прежде чем добраться до нея. Я допускаю в ней недостатки: она скрытна, своевольна, причудлива, вспыльчива и не похода на других своих сверстниц; но чиста как сталь, благородна и великодушна до последней степени. Еслиб яснейшия в свете улика клонила дело в одну сторону, а на другой стороне не было бы ничего, кроме честного слова мисс Рахили, я отдал бы преимущество слову её перед уликами, даром что я законник! Сильно сказано, мисс Клак, но таково мое искреннее мнение.

- Не найдете ли удобным выразить ваше мнение понагдяднее, мистер Брофф, так чтобы во мне ужь не оставалось сомнения, что я поняла его? положим, вы нашли бы мисс Вериндер неизвестно почему заинтересованною происшествием с мистером Абльвайтом и мистером Локером. Предположим, она стала бы самым странным образом разспрашивать об этом ужасном скандале и выказала бы неодолимое волнение, увидав, какой оборот принимает дело?

- Предполагайте все, что вам угодно, мисс Клак, вы ни на волос не пошатнете моей веры в Рахиль Вериндер.

- До такой степени.

самою мисс Вериндер в сильнейших выражениях, каких я и не слыхивала от молодых леди.

Я наслаждалась торжеством, - кажется, надо сознаться, грешным торжеством, - видя мистера Броффа в конец уничтоженным и опрокинутым моими немногими простыми словами. Он вскочил на ноги и молча вытаращил на меня глаза. Я же, спокойно сидя на своем месте, разказала ему всю сцену точь-в-точь как она происходила.

- Что же вы скажете о мистере Абльвайте? - спросила я со всею возможною кротостью, как только договорила.

- Если мисс Рахил засвидетельствовала его невинность, я не стыжусь сказать, что и я верю в его невинность не менее вас, мисс Клак. Я, подобно прочим, был обманут кажущимися обстоятельствами и сделаю все возможное во искупление своей вины, публично опровергая, где бы я ни услышал ее, сплетню, которая вредит вашему другу. А между тем позвольте мне приветствовать мастерскую ловкость, с которою вы открыли по мне огонь из всех ваших батарей в ту самую минуту, когда я менее всего мог этого ожидать. Вы далеко бы пошли в моей профессии, сударыня, еслибы вам посчастливилось быть мущиной.

С этими словами он отвернулся от меня и начал раздражительно ходить из угла в угол.

Я могла ясно видеть, что новый свет, брошенный мною на это дело, сильно удивил и смутил его. По мере того как он более и более погружался в свои мысли, с уст его срывались некоторые выражения, позволившия мне угадать отвратительную точку зрения, с какой он до сих пор смотрел на тайну пропажи Лунного камня. Он, не стесняясь, подозревал дорогого мистера Годфрея в позорном захвате алмаза и приписывал поведение Рахили великодушной решимости скрыть преступление. В силу же утверждения самой мисс Вериндер, неопровержимого, по мнению мистера Броффа, это объяснение обстоятельств оказывается теперь совершенно ложным. Смущение, в которое я погрузила высоко-знаменитого юриста, до того ошеломило его, что он уже не в силах был и скрыть его от моей наблюдательности.

С моей стороны вовсе не требовалось ответа на эти слова, но все-таки я ответила! Трудно поверить, что я все еще не могла оставить в покое мистера Броффа. Пожалуй, покажется верхом человеческой испорченности, что я нашла в последних словах его новый повод наговорить ему неприятностей. Но что жь делать, друзья мои, разве есть мера людской испорченности! все возможно, когда падшая природа осиливает нас!

- Извините, что я помешаю вашим размышлениям, сказала я ничего не подозревавшему мистеру Броффу: - мне кажется, можно сделать еще предположение, до сих пор никому из нас не проходившее в голову.

- Может-быть, мисс Клак. Признаюсь, даже не знаю какое.

- Пред тем как мне посчастливилось, сэр, убедить вас в невинности мистера Абльвайта, вы упомянули в числе поводов к подозрению самое присутствие его в доме во время пропажи алмаза. Позвольте напомнить вам, что мистер Франклин Блек в то время также находился в доме.

- Нет, вы не так ловки в адвокатуре, как я полагал, мисс Клак, задумчиво проговорил он: - вы не умеете в пору кончить.

- Боюсь, что я не совсем понимаю вас, мистер Брофф, скромно сказала я.

- Неподходящее дело, мисс Клак, - на этот раз, право, не подходящее. Франклин Блек, как вам хорошо известно, первый любимец мой. Но не в том дело. Извольте, я в этом случае согласен с вашим взглядом. Вы совершенно правы, сударыня. Я подозревал мистера Абльвайта в силу тех обстоятельств, которые, отвлеченно говоря, оправдывают подозрения, и относительно мистера Блека. Очень хорошо, заподозрим и его. Скажем, что это в его характере, - он в состоянии украсть Лунный камень. Я спрашиваю только, выгодно ли это было для него?

- Долги мистера Франклина Блека, заметила я, - дело известное всему семейству.

сообщить вам, что огромное большинство его кредиторов (зная богатство его отца) очень охотно ждет уплаты, причисляя проценты к сумме. Вот первое затруднение, - и довольно тяжеловесное. А другое, увидите, еще тяжелее. Мне известно из уст самой леди Вериндер, что пред самым исчезновением этого адского индейского алмаза, дочь её готовилась выйдти замуж за Франклина Блека. Она завлекла его и оттолкнула потом по кокетству молодой девушки. Но все-таки она успела признаться матери, что любит кузена Франклина, а мать посвятила кузена Франклина в эту тайну. И вот он пребывает, мисс Клак, в уверенности, что кредиторы терпеливы, и в надежде жениться на богатой наследнице. Считайте его мошенником, сколько угодно, только скажите на милость, зачем же ему красть-то Лунный камень?

- Сердце человеческое неисповедимо, сказала я с кротостью: - кто в него проникнет?

- То-есть, другими словами, сударыня: хотя не было никакой надобности красть алмаз, он тем не менее взял его по врожденной испорченности. Очень хорошо. Положим так. За коим же чортом....

- Меня извините, мисс Клак, я постараюсь вперед быть поразборчивей в выражениях. Я только одно хотел спросить. Зачем бы Франклину Блеку, - предположив даже, что он взял алмаз, - становиться во главе всех домашних для розысков? Вы можете сказать, что он употребил хитрость для отвлечения от себя подозрений. Но я отвечу, что ему не было нужды отвлекать подозрения, так как никто его не подозревал. Итак он сначала крадет Лунный камень (без малейшей надобности) по врожденной испорченности, а потом вследствие пропажи камня играет роль, вовсе не нужную и доводящую его до смертельного оскорбления молодой особы, которая иначе вышла бы за него замуж. Вот какой чудовищный тезис вы принуждены защищать, если попытаетесь связать пропажу Лунного камня с Франклином Блекомь. Нет, нет, мисс Клак! После всего оказанного сегодня между нами, узелок затянут наглухо. Невинность мисс Рахили (как известно её матери и мне) вне сомнений. Невинность мистера Абльвайта также безспорна, - иначе мисс Рахиль не свидетельствовала бы об ней. А невинность Франклина Блека, как видите, неопровержимо говорит сама за себя. С одной стороны мы нравственно уверены во всем этом. А с другой стороны, мы равно уверены в том, что кто-нибудь да привез же Лунный камень в Лондон, и что в настоящее время он в руках мистера Локера или его банкира. К чему же ведет моя опытность, к чему привела бы чья бы то ни было опытность, в подобном деле? Она сбивает с толку и меня, и вас, и всех.

"Нет, не всех. Оно не сбило с толку пристава Коффа", только что я хотела сказать это, - со всевозможною кротостью и с необходимою оговоркой, чтобы не заподозрили меня в желании запятнать Рахиль, - как лакей пришел доложить, что доктор уехал, а тетушка ожидает нас.

Это прекратило прения. Мистер Брофф собрал свои бумаги, видимо утомленный вопросами, которые задал ему ваш разговор. Я подняла свой мешок, наполненный драгоценными изданиями, чувствуя себя в состоянии протолковать еще целые часы. Мы молча отправились в комнату леди Вериндер.

Позвольте мне, прежде чем разказ мой перейдет к другам событиям, прибавить, что я описала происходившее между мной и адвокатом, имея в виду определенную цель. Мне поручено включить в мою письменную дань прискорбной истории Лунного камня полное изложение не только общого направления подозрений, но и имена тех особ, которых подозрение касалось в то время, когда стало известно, что индейский алмаз находится в Лондоне. Изложение моего разговора с мистером Броффом в библиотеке показалось мне как раз соответствующим этому требованию; вместе с тем, оно обладает и великим нравственным преимуществом, принося греховное самолюбие мое в жертву, которая с моей стороны была существенно необходима. Я должна была сознаться, что греховная природа пересилила меня. Сделав же это указательное призвание, я осилила свою греховную природу. Нравственное равновесие возстановлено; духовная атмосфера снова прочищается. Мы можем продолжить, дорогие друзья мои.