Лунный камень.
Период второй. Раскрытие истины. Рассказ 1-й, сообщаемый мисс Клак, племянницей покойного сэр-Джона Вериндер.
Глава IV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лунный камень. Период второй. Раскрытие истины. Рассказ 1-й, сообщаемый мисс Клак, племянницей покойного сэр-Джона Вериндер. Глава IV. (старая орфография)

IV.

Завещание было подписано гораздо скорее чем я ожидала. По моему мнению, спешили до неприличия. Послали за лакеем Самуилом, который должен был присутствовать в качестве второго свидетеля, - и тотчас подали тетушке перо. Я чувствовала сильное побуждение сказать несколько слов, приличных этому торжественному случаю; но заблагоразсудила подавить порыв, пока мистер Брофф не уйдет из комнаты. Дело было кончено минуты в две, а Самуил (не воспользовавшись тем, что я могла бы сказать) вернулся вниз.

Мистер Брофф свернул завещание, и поглядел в мою сторону, как бы желая знать, намерена ли я или нет оставить его наедине с тетушкой. Но я готовилась к делам милосердия, а мешок с драгоценными изданиями лежал у меня на коленях. Своим взглядом он скорее сдвинул бы с места собор Св. Павла нежели меня. Впрочем, он имел одно неотрицаемое достоинство, которым, без сомнения, обязан был своему светскому воспитанию. Он понимал с одного взгляда. Я, кажется, произвела на него то же самое впечатление, как и на извощика. Он тоже разразился нечестивым выражением и в сердцах поспешно вышел, уступив мне поле.

Как только мы осталась наедине с тетушкой, она расположилась на диване и с видом некоторого смущения заговорила о завещании.

- Надеюсь, вы не считаете себя забытою, Друзилла, сказала она: - я намерена собственноручно подарить вам кое-что на память, моя милая.

Вот он золотой случай! Я тотчас же за него ухватилась. Другими словами, я мигом открыла свой мешок и вынула верхнее сочинение. Оно оказалось старым изданием, только еще двадцать пятым, знаменитого анонимного труда (приписываемого безподобной мисс Беддонс) под заглавием "Змий-искуситель в домашнем быту." Цель этой книги, - быть-может, незнакомой светскому читателю, - показать, как враг подстерегает нас во всех, повидимому самых невинных, занятиях обыденной жизни. Вот главы наиболее удобные для женского чтения: "Сатана за зеркалом," "Сатана под чайным столом," "Сатана за окнами" и многия другия.

- Подарите меня, дорогая тетушка, вашим вниманием к этой безценной книге, - и вы дадите мне все, чего я прошу. С этими словами я подала ей книгу, развернутую на отмеченном месте, - бесконечном порыве пламенного красноречия! Содержание: "Сатана в диванных подушках." Бедная леди Вериндер (безпечно покоившаяся в подушках собственного дивана) заглянула в книгу и возвратила ее мне, смущаясь более прежнего.

- Мне кажется, Друзилла, сказала она: - следует подождать, пока мне будет немного полегче, чтобы читать это. Доктор...

Как только она упомянула об докторе, я уже знала, что за тем последует. Многое множество раз в прошлой моей деятельности посреди гибнущих ближних, члены отъявленно богопротивной врачебной профессии заступали мне дорогу в делах милосердия, - под жалким предлогом будто бы пациенту необходим покой, а из всех разстроивающих влияний пуще всего надо бояться влияния мисс Клак с её книгами. Вот этот-то именно слепой материализм (коварно действующий изподтишка) и теперь старался лишать меня единственного права собственности, которого я могла требовать при моей бедности, - права духовной собственности в лице погибающей тетушки.

- Доктор говорит, продолжила моя бедная, заблудшая родственница, - что я не так здорова сегодня. Он запретил принимать посторонних и предписал мне, ужь если читать, то читать легчайшия, и самые забавные книги. "Не занимайтесь, леди Вериндер, ничем утомляющим ум или ускоряющим пульс", - вот, Друзилла, его последния слова нынче на прощаньи.

Нечего делать, надо было снова уступать - лишь на время, разумеется, как и прежде. Открытое заявление бесконечно большей важности моей должности, в сравнении с должностью врача, только заставило бы доктора повлиять на человеческую слабость пациентки и подорвать все дело. По счастию, на посев доброго семени есть много способов и мало кто усвоил их лучше меня.

- Может-быть, вы часика через два почувствуете себя крепче, милая тетушка, сказала я: - или завтра поутру, может-быт, проснетесь, почувствуете, что вам чего-то недостает, и этот ничтожный томик, может-быть, пригодится. Вы позволите мне оставить у вас книгу, тетушка? Едва ли доктор запретит и это!

Я сунула ее под подушку дивана, оставив несколько на виду, как раз подле носового платка и флакончика с солями. Как только ей понадобится тот или другой, рука её тотчас и тронет книгу; а рано или поздно (кто знает?), может-быть, и книга тронет ее. Распорядясь таким образом, я почла благоразумным удалиться. "Позвольте мне дать вам успокоиться, милая тетушка; завтра я опять побываю." Говоря это, я случайно взглянула в окно; оно было заставлено цветами в горшках и ящиках. Леди Вериндер, до безумия любя эти бренные сокровища, то и дело вставала и подходила к ним полюбоваться или понюхать. Новая мысль блестнула в моем уме. "Ах! позвольте мне сорвать один цветок?" сказала я, и таким образом, отстранив всякое подозрение, подошла к окну. Но вместо того чтобы взять один из цветков, я прибавила новый в форме другой книги из моего мешка, которую запрятала, в виде сюрприза тетушке, между роз и гераниумов. За тем последовала счастливая мысль: - почему бы не сделать этого для нея, бедняжки, во всех комнатах, куда она заходит? Я тотчас простилась, и пройдя залой, проскользнула в библиотеку. Самуил, взошедший на верх чтобы проводить меня, полагая, что я ушла, вернулся вниз. В библиотеке на столе я заметила две "забавные книги", рекомендованные богопротивным доктором. Я мигом скрыла их из виду под двумя изданиями из моего мешка. В чайной комнате пела в клетке любимая тетушкина канарейка. Тетушка всегда сама кормила эту птицу. На столе, как раз под клеткой, насыпано было канареечное семя. Я положила тут же и книгу. В гостиной представилось еще более удобных случаев опростать мешок. На фортепиано лежали любимые тетушкины ноты. Я сунула еще две книги и поместила еще одну во второй гостиной под неоконченным вышиваньем, над которым, как мне было известно, трудилась леди Вериндер. Из второй гостиной был выход в маленькую комнатку, отделенную от нея портьерой. Там на камине лежал тетушкин простенький, старомодный веер. Я развернула девятую книгу на самом существенном отрывке и заложила веером место заметки. Теперь возникал вопрос, идти ли на верх попробовать счастья в спальнях, без сомнения, рискуя на оскорбление, если особа в чепце с лентами случатся на ту пору в верхнем отделении дома и встретит меня. Но что же до этого? Жалок тот христианин, который боится оскорблений. Я вошла на верх, готовая все вытерпеть. Там было тихо и пусто: прислуга, кажется, чайничала в это время. Тетушкина комната была первою. На стене против постели висел миниатюрный портрет покойного милого моего дядюшки, сэр-Джона. Он, казалось, улыбался мне; он, казалось, говорил: "Друзилла! положите книгу." По бокам тетушкиной постели стояли столики. Она плохо спала, и по ночам ей то и дело надобилась, - а может-быть, ей только казалось, что надобится, - разные разности. С одного боку я положила книгу возле спичечницы, а с другого под коробку с шоколатными лепешками. Понадобится ли ей свеча, или лепешка, ей тотчас попадется на глаза или под руку драгоценное издание и скажет ей с безмолвным красноречием: "коснись меня! коснись!" На две моего мешка оставалась лишь одна книга, и только одна комната оставалась неосмотренною, - ванная, в которую ход был из спальни. Я заглянула в все, и святой, внутренний, никогда не обманывающий голос шепнул мне: - ты всюду приготовила ей встречи, Друзилла; приготовь ей встречу в ванне, и труд твой окончен. Я заметила блузу, брошенную на кресле. Она была с карманом, и в этот-то карман я положила последнюю книгу. Можно ли выразить словами отменное чувство исполненного долга, с которым я выскользнула из дому, никем незамеченная, и очутилась на улице с пустым мешком под мышкой? О вы, светские друзья, гоняющиеся за призраком удовольствия в греховном лабиринте развлечений, как легко и доступно счастье, если Вы только захотите быть добрыми! В этот вечер, укладывая свои вещи, и размышляя об истинных богатствах, разсыпанных столь щедрою рукой по всему дому моей богатой тетушки, я чувствовала себя в такой дали от всяких горестей, как будто я снова стала ребенком. У меня было так легко на душе, что я запела стих Вечерняго Гимна. У меня было так легко на душе, что я заснула, не допев другого стиха; точно детство вернулось, полнейшее детство!

Так я провела благодатную ночь. Какою молодою чувствовала я себя, просыпаясь на следующее утро! Я могла бы прибавить: какою молодою казалась я, еслиб я была способна остановиться на чем-либо, касающемся моего бренного тела! Но я не способна к этому, - и ничего не прибавляю.

мною нумерах заглянула в дверь и доложила: "слуга леди Вериндер желает видеть мисс Клак."

В то время моего пребывания в Лондоне я занимала нижний этаж. Входная зала была моею приемной. Очень маленькая, очень низенькая, весьма бедно меблированная, но зато какая чистенькая! Я выглянула в корридор, желая знать, который из лакеев леди Вериндер спрашивал меня. То был молодой Самуил, вежливый, румяный юноша, с кроткою наружностью и весьма обязательным обхождением. Я всегда чувствовала духовное влечение к Самуилу и желание попытать над ним несколько сериозных слов. Пользуясь этим случаем, я пригласила его в приемную.

Он вошел с огромным свертком под мышкой. Кладя его на пол, он, кажется, испугался своей ноши. "Поклон от миледи, мисс; и приказано сказать, что при этом есть письмо." Передав свое поручение, румяный юноша удивил меня своим видом: как будто ему хотелось убежать.

Я удержала его, предложив несколько ласковых вопросов. Можно ли будет повидать тетушку, зайдя на Монтегю-сквер? Нет; она поехала кататься. С ней отправилась мисс Рахиль; мистер Абльвайт также занял место в экипаже. Зная в каком прискорбном запущении у милого мистера Годфрея дела по милосердию, я заходила весьма странным, что он поедет кататься, подобно праздным людям. Я остановила Самуила у двери и сделала еще несколько ласковых вопросов. Мисс Рахиль собирается нынче вечером на бал, мистер Абльвайт располагает приехать к кофе, а отправиться вместе с нею. На завтра объявлен утренний концерт, а Самуилу приказано взять места для многочисленного общества, в том числе и для мистера Абльвайта. "Того и гляди разберут все билеты, мисс, проговорил невинный юноша, - если я не успею сбегать и захватить их поскорее"! С этими словами он убежал, а я снова осталась одна, занятая некоторыми тревожными мыслями.

Сегодня вечером назначено было чрезвычайное собрание Материнского Общества Детской Одежды, созванное нарочно в видах получения совета и помощи от мистера Годфрея. Но вместо того чтобы поддержать наше братство при ошеломляющем притоке брюк, от которого маленькая наша община упала духом, он собирался пить кофе на Монтегю-сквере и затем ехать на бал! Следующее утро было избрано для празднества в Обществе Надзора за Воскресными Подругами прислуги Британских Дам. Вместо того чтобы своим присутствием вдохнуть жизнь и душу этому ратующему учреждению, он связался с компанией мирян, отправляющихся на утренний концерт! Я спрашивала себя, что бы это значило? Увы! Это значило, что наш христианский герой являлся мне в новом свете и становился в уме моем одним из ужаснейших отступников новейшого времени.

подарочка на память? И не облекся ли он в форму заношенных платьев, стертых серебряных ложек, или драгоценных камней в старомодной оправе, словом, чего-либо подобного? Готовая все принять не оскорбляясь, я развернула сверток, - и что же бросалось мне в глаза? Дюжина безценных изданий, раскиданных мною накануне по всему дому; все они возвращались мне по приказу доктора! Как же было не трепетать юному Самуилу, когда он принес этот сверток в мою комнату! Как же было не бежать ему, исполнив это несчастное поручение! Что касается письма тетушки, то она, бедняжка, просто уведомляла меня, что не смеет ослушаться своего врача. Что теперь предстояло делать? При моих сведениях и правилах, я не колебалась ни минуты.

Однажды укрепленный сознанием, однажды ринувшись на поприще очевидной пользы, христианин никогда не уступает. Ни общественные, ни домашния влияния не производят на нас ни малейшого впечатления, как скоро мы приступили к исполнению того к чему мы призваны. Пусть результатом нашей миссии будут налоги, пусть результатом её будет мятеж, пусть результатом её будет война; мы продолжаем свое дело, не обращая внимания ни на какие человеческия соображения, которые двигают внешним миром; мы выше разума; мы за пределами смешного; мы ничьими глазами не смотрим, ничьими ушами не слушаем, ничьим сердцем не чувствуем, кроме собственных. Дивное, славное преимущество! А как его добиться? О, друзья мои, вы могли бы избавить себя от безполезного вопроса! Мы одни только и можем добиться его, потому что одни мы всегда правы.

Что же касается заблудшей моей тетушки, то форма, в которой следовало теперь проявиться моей благочестивой настойчивости, представилась мне весьма ясно.

Приготовление чрез посредство моих духовных друзей не удалось, благодаря собственному нежеланию леди Вериндер. Приготовление посредством книг не удалось, благодаря богопротивному упорству доктора. Быть по сему! Что же теперь попробовать? Теперь надлежало попробовать приготовление посредством записочек. Другими словами, так как самые книги были присланы назад, то следовало сделать выписки избранных отрывков различным почерком, и адресовав их тетушке в виде писем, одне отправить по почте, а другия разместит в доме по плану, принятому мною накануне. Письма не возбудят никаких подозрений; письма будут распечатаны, а однажды распечатанные, быть-может, и прочтутся. Некоторые из них я сама написала: "Милая тетушка, смею ли просит вашего внимания на несколько строк?" и пр. "Милая тетушка, вчера вечером я, читая, случайно напала на следующий отрывок и пр." Другия письма были написаны моими доблестными сотрудницами, сестрами по Материнскому Обществу Детской одежды и пр. "Милостивая государыня! Простите участию, принимаемому в вас верным, хотя и смиренным другом...." "Милостивая государыня! позволите ли сериозной особе удивить вас несколькими шутливыми словами?" Употребляя такие, и тому подобные образцы вежливых просьб, мы воспроизвели все безценные отрывки в такой форме, что их не заподозрил бы даже зоркий материализм доктора. Еще не смерклись вокруг нас вечерния тени, как я уже запаслась для тетушки дюжиной пробуждающих писем, вместо дюжины пробуждающих книг. Шесть из них я тотчас распорядилась послать по почте, а шесть оставила у себя в кармане для собственноручного распределения по всему дому на завтра.

Вскоре после двух часов я снова была уже на поле кроткой битвы, и стоя на крыльце у леди Вериндер, предлагала несколько ласковых вопросов Самуилу.

Я сказала, что подожду в библиотеке, пока можно будет ее видеть. В ревностном желании поскорее разместить письма, мне и в голову не пришло осведомиться о Рахили. В доме было тихо; концерт давно уже начался. Я была в полной уверенности, что она с своею компанией искателей удовольствия (и мистером Годфреем, увы! в том числе) была в концерте, и ревностно посвятила себя доброму делу, пока время, и обстановка была в моем распоряжении.

Полученные поутру письма к тетушке, в том числе и шесть пробуждающих, отправленных мною накануне, лежали нераспечатанными на библиотечном столе. Очевидно, она чувствовала себя не в силах заняться такою кучей писем. Я положила одно письмо из второй полдюжины отдельно на камине, чтоб оно возбудило её любопытство своим положением в стороне от прочих. Второе письмо я с умыслом бросила на полу, в чайной. Первый слуга, который войдет сюда после меня, подумает, что тетушка обронила его, и тщательно позаботатся возвратить ей. Засеяв таком образом поле нижняго этажа, я легко вбежала на верх, чтобы разсыпать свое милосердие в гостиных. Только что я вошла в первую комнату, как на крыльце дважды стукнули в дверь, - тихо, спешно и осторожно. Прежде чем мне пришло в голову отступать к библиотеке (в которой я обещала дожидаться), проворный молодой лакей поспешил в переднюю и отворил дверь. "Не важное дело", подумала я. При тетушкином состоянии здоровья, посетителей обыкновенно не принимали. Но к ужасу и удавлению моему, постучавшийся оказался исключением из общого правила. Голос Самуила подо мною (повидимому, ответив на кое-какие вопросы, которых я не разслыхала) несомненно проговорил: "пожалуйте на верх, сэр". Вслед затем я услыхала походку - мужскую походку - приближающуюся к гостиной. Кто бы мог быть этот привилегированный посетитель мужского пола? Почти вместе с этим вопросом мне пришел в голову и ответ: "Кому же быть, как не доктору?"

лицем, оскорбившим меня отсылкой назад моих книг. Я скользнула в третью комнату, сообщавшуюся, как я выше сказала, со второю гостиной, и опустила портьеру у входа. Переждать минутки две - и наступит обычный исход подобных случаев, то-есть доктора проводят в комнату больной.

Я переждала минутки две и более двух минуток; мне слышалась безпокойная ходьба посетителя из угла в угол.

мне, что это не мистер Брофф. Кто бы он ни был, но все-таки он продолжил разговаривать с самим собой. Я крошечку раздвинула портьеру и прислушалась.

Я услыхала слова: "сегодня же сделаю это!" А голос, произнесший их, принадлежал мистеру Годфрею Абльвайту.