Лунный камень.
Период второй. Раскрытие истины. Рассказ 1-й, сообщаемый мисс Клак, племянницей покойного сэр-Джона Вериндер.
Глава VII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лунный камень. Период второй. Раскрытие истины. Рассказ 1-й, сообщаемый мисс Клак, племянницей покойного сэр-Джона Вериндер. Глава VII. (старая орфография)

VII.

Вышеизложенная переписка достаточно объясняет, почему мне не остается иного выбора, как только упомянуть о смерти леди Вериндер, чем и заканчивается пятая глава моего разказа.

Далее, строго удерживаясь в пределах личных моих сведений, надо начать с того, что по кончине тетушки я более месяца не видала Рахили Вериндер. Свидание ваше произошло, когда мне довелось провести несколько дней под одним кровом с нею. В продолжение моих гостин случилось нечто, касающееся её помолвки с мистером Годфреем и на столько важное, что требует особого отчета на этих страницах. Разъяснением этого последняго из множества прискорбных домашних обстоятельств я завершу свой труд; ибо тогда я передам все, что мне известно, в качестве действительного (и весьма неохотного) свидетеля событий. Тетушкины останки были перевезены из Лондона и погребены на маленьком кладбище, прилегающем к церкви, в собственном её парке. В числе прочих членов семейства и я получила приглашение на похороны; но не могла еще в такое короткое время (при моих религиозных понятиях) очнуться от удара, нанесенного мне этою кончиной. Сверх того, меня уведомили, что заупокойную службу будет совершать фризингальский ректор. Видав нередко в прошлые времена, как этот отверженец духовного звания составлял партию виста у леди Вериндер, я сомневаюсь, могло ли быть оправдано мое присутствие на печальной церемонии, еслиб я даже была в состоянии предпринять поездку.

Леди Вериндер оставила дочь на попечение своего зятя, мистера Абльвайта старшого. Он назначался в завещании опекуном до тех пор, пока племянница его выйдет замуж или достигнет совершеннолетия. При таких обстоятельствах мистер Годфрей, вероятно, уведомил своего отца о новых отношениях между нам и Рахилью. Как бы то на было, дней десять спустя по смерти тетушки, помолвка уже не была тайной в семейном кругу, а мистер Абльвайт старший, еще один из отъявленнейших отверженцев, очень заботился, как бы ему сделать и себя, и власть свою наиболее приятными для молодой леди, которая собиралась замуж за его сына.

Рахаль заставала его порядочно похлопотать насчет выбора места, где бы можно было уговорить ее поселиться. Дом в Монтегю-Сквере напоминал ей о горестной утрате матери. Йоркширский дом напоминал о скандальной пропаже Лунного камня. Собственный дом её опекуна в Фризингалле не представлял этих затруднений; но присутствие в нем Рахили, после недавней утраты, мешало бы веселиться её двоюродным сестрам, и она сама просила о том, чтобы посещение было отложено до более удобного времени. Кончилось тем, что старик Абльвайт предложил попробовать нанять дом в Брайтоне. Жена его, больная дочь и Рахиль поселятся там вместе, поджидая прочих к концу сезона. Оне не будут принимать никого, кроме нескольких старых друзей и Годфрея, который всегда будет у них под рукой, разъезжая по железной дороге из Лондона к ним и обратно.

Я описываю эти безцельные перелеты с места на место, эту ненасытную суетню тела и ужасающий застой души, имея в виду их последствия. Этот наем дома в Брайтоне оказался именно тем случаем, которым Провидение воспользовалось, чтобы снова свести меня с Рахилью Вериндер.

Тетушка Абльвайт, высокая, неговорливая, цветущая на взгляд женщина. В её характере одна только замечательная черта: она с роду ничего не делала сама и прожила жизнь, принимая всяческия услуги, усваивая всяческия мнения. Я никогда не встречала более безнадежной личности с духовной точки зрения: этот субъект озадачивает полнейшим отсутствием элементов сопротивления, над которыми стоило бы поработать. Тетушка Абльвайт внимала бы и тибетскому далай-ламе, точно так же как внимает мне, а подобно зеркалу отразила бы его воззрения так же охотно, как отражает мой. Она отыскала квартиру в Брайтоне, оставаясь в лондонском отеле, покоясь на диване и послав за себя сына. Она нашла необходимую прислугу, завтракая однажды утром в постели и отпустив со двора свою горничную с условием, чтобы та "начала свои визиты, сходив за мисс Клак". Я застала ее мирно обмахивающуюся веером, в блузе, в одиннадцать часов.

- Милая Друзилла, мне нужна кое-какая прислуга. Вы такая умница, пожалуста, найдите мне.

Я окинула взглядом неубранную комнату. Церковные колокола благовестили ко вседневной службе, подсказывая мне слова кроткого выговора с моей стороны.

- О тетушка! сказала я с грустью: - достойно ли это английской женщины и христианки? Так ли совершается переход от временного к вечному?

А тетушка ответила:

- Я надену платье, Друзилла, если вы будете так добры, поможете мне.

Что оставалось говорить после этого? Я производила чудеса над женщинами-убийцами, но ни на шаг не подвинулась в деле тетушки Абльвайт.

- Где же список потребной нам прислуги? спросила я.

Тетушка кивнула головой. В ней не хватало энергии даже составить спискок.

- У Рахили, душа моя, сказала она: - в той комнате.

Я пошла в ту комнату и таким образом, в первый раз после разлуки в Монтегю-Сквере, увидала Рахиль. Она казалась такою жалкою, маленькою, худенькою, в траурном платье. Еслиб я придавала сколько-нибудь сериозное значение такой преходящей мелочи, как внешний вид, то, пожалуй, прибавила бы, что цвет её лица был из тех, которые всегда теряют, если их не выделить полоской белого воротничка. Но что такое цвет вашего лица и ваша внешность? Это препятствия и западни, разставленные вам с вами, милые подруги, на пути к высшим целям! К величайшему изумлению, при входе моем в комнату, Рахиль встала и пошла навстречу мне с протянутою рукой.

- Очень рада вас видеть, сказала она: - В прежнее время, Друзилла, у меня была привычка очень глупо и очень резко возражать вам. Я прошу прощения. Надеюсь, вы простите меня.

- При жизни моей бедной матушки, её друзья не всегда бывали моими друзьями. Теперь, потеряв ее, сердце мое ищет утешения в тех, кого она любила. Вы были ею любимы. Попробуйте сблизиться со мной, Друзилла, если можете.

Всякого человека, с правильно-устроенною головой, высказанная таким образом побудительная причина просто поразила бы. Как! в христианской Англии молодая женщина, потерпевшая утрату, до такой степени лишена понятия о том, где следует искать истинного утешения, что надеется найдти его в друзьях своей матери! В моей родственнице пробуждается сознание своих выходок против других лиц, но не вследствие убеждения и долга, а под влиянием чувства и настроения! Плачевные думы, но все-таки подающия некоторую надежду лицам, подобно мне искусившимся в совершении добрых дел. Не худо бы, подумала я, изследовать, в какой мере изменился характер Рахили вследствие утраты матери. Я решилась, вместо пробного камня, употребить её помолвку с мистером Годфреем Абльвайтом.

Ответив на первый шаг со всевозможным радушием, я, по её приглашению, села рядом с нею на диван. Мы говорили о семейных делах и планах на будущее время, все еще обходя тот план, который завершался её замужеством. Как я ни старалась направить разговор на этот пункт, она решительно уклонялась от моих намеков. Открытая постановка вопроса с моей стороны была бы преждевременна на первых порах нашего примирения. К тому же, я разузнала все, что мне хотелось знать. Она уже не была тою легкомысленною, дерзкою девушкой, которую я слышала и видела во время моего мученичества в Монтегю-Сквере. Одного этого достаточно было для поощрения меня взяться за её обращение на путь истинный, начав с нескольких слов сериозного предостережения, направленных против поспешного заключения брачных уз, а затем вереходя к высшим целям. Взирая на нее с новым участием, и вспоминая, как внезапно, очертя голову, приняла она супружеския воззрения мистера Годфрея, я считала мое вмешательство священным долгом и ощущала в себе ревность, подававшую надежды на достижение необыкновенных результатов. В таком деле, думала я, главнейшее - быстрота действия. Я тотчас вернулась к вопросу о прислуге, необходимой для нанятого дома.

- Где же список, моя милая?

Рахиль отыскала его.

- Повар, черная кухарка, горничная и лакей, читала я. - Милая Рахиль, эта прислуга нужна только на время, на то время, пока дом будет в найме у вашего опекуна. Нам затруднительно будет найдти людей подходящого характера и способностей на такой краткий срок, если искать их в Лондоне. Есть ли еще и дом-то в Брайтоне?

- Да. Годфрей нанял; и кое-кто из тамошних просились в услужение; но он не думал, чтоб они годились нам, и приехал сюда, ничем не порешив с нами.

- А сама вы опытны в этих делах, Рахиль?

- Нет, нисколько.

- А тетушка Абльвайт не хлопочет?

- Нет, бедняжка. Не судите её, Друзилла. Мне кажется, она единственная истинно счастливая женщина из всех кого я знаю.

- Счастье счастью рознь, дружок мой. Когда-нибудь надо вам поговорить об этом предмете. А между тем я приму на себя хлопоты о прислуге. Тетушка напишет письмо к тамошним....

- То-есть подпишет, если я напишу за нее, что, впрочем, одно и то же.

- Совершенно то же самое. Я захвачу письмо и поеду завтра в Брайтон.

- Вы чрезвычайно любезны! Мы подоспеем как раз к тому времени, когда все будет готово. И надеюсь, вы останетесь моею гостьей. В Брайтоне так весело, вам верно понравится.

Таким образом я получила приглашение, и предо мной открывалась блистательная надежда на вмешательство.

Тот день была середа. В субботу к полудню дом для них приготовили. В этот краткий промежуток времени я изследовала не только характеры, но и религиозные воззрения всей обращавшейся ко мне прислуги без места, и успела сделать выбор, одобренный моею совестью. Я узнала также, что в городе проживают двое сериозных друзей моих, которым я вполне могла поверить благочестивую цель, привлекавшую меня в Брайтон, и посетила их. Один из них, - церковный друг, - любезно помог мне достать нашему кружку места для сиденья в церкви, где он сам проповедывал. Другая, подобно мне, незамужняя леди все богатства своей библиотеки (составленной исключительно из драгоценнейших изданий) передала в полное мое распоряжение. Я заимствовала у нея полдюжины изданий, тщательно избранных для Рахили. Обдуманно разложив их по всем комнатам, где она могла, по всей вероятности, бывать, я нашла, что приготовления мои кончены. Глубокая назидательность в нанятой для нея прислуге; глубокая назидательность в священнике, который будет ей проповедывать, и глубокая назидательность книг, лежащих у нея на столе, - вот какова была триединая встреча, приготовленная этой сиротке моим рвением! Ум мой исполнился небесного успокоения в тот день субботний, когда я сидела у окна, поджидая приезда моих родственниц. Суетные толпы проходили пред моими глазами. Увы! многие ли из них, подобно мне, ощущала в себе несравненное сознание исполненного долга? Страшный вопрос! Оставим это. Часам к семи путешественницы приехали. К неописанному изумлению моему, их сопровождал не мистер Годфрей (как я ожидала), а законовед, мистер Брофф.

Этот намек на тот случай, когда я заставала его отложить свое дело и уступать первенство моему, во время нашей встречи в Монтегю-Сквере, убедил меня, что старый болтун приехал в Брайтон, имея в виду какую-то личную цель. Я было приготовила маленький рай для возлюбленной Рахили, - а змий-искусатель ужь тут как тут!

- Годфрей очень досадовал, Друзилла, что не мог приехать с нами, сказала тетушка Абльвайт: - ему что-то помешало и задержало его в городе. Мистер Брофф пожелал заменить его и дать себе отдых у нас до понедельника. Кстати, мистер Брофф, мне предписано движение на вольном воздухе, а я ведь этого не люблю. Вот, прибавила тетушка Абльвайт, показывая в окно на какого-то больного, которого человек катал в кресле на колесах, - вот как я думаю исполнить предписание. Если нужен воздух, так можно им пользоваться и в кресле. Если же нужна усталость, так, право, и смотреть на этого человека довольно утомительно.

Рахил молча стояла в стороне, у окна, устремив глаза на море.

- Устала, душка? спросила я.

- Нет. Немножко не в духе, ответила она, - я часто видала море у нас на Йоркширском берегу, именно при таком освещении. Вот и раздумалась о тех днях, Друзилла, которые никогда более не возвратятся.

Мистер Брофф остался обедать и просидел весь вечер. Чем более я в него вглядывадась, тем более удостоверялась в том, что он приехал в Брайтон с какою-то личною целью. Я зорко следила за вам. Он сохранял все тот же развязный вид и также безбожно болтал по целым часам, пока пришла пора прощаться. В то время как он пожимал руку Рахили, я подметила, как его жесткий и хитрый взгляд остановился на ней с особенным участием и вниманием. Она явно была в связи с тою целью, которую он имел в виду. Прощаясь, он не сказал ничего, выходящого из ряду, ни ей, ни другим. Он назвался на завтрашний полдник и затем ушел в свою гостиницу.

Поутру не было никакой возможности вытащить тетушку Абльвайт из её блузы, чтобы поспеть в церковь. Больная дочь её (по моему мнению, ничем не страдавшая, кроме неизлечимой лени, унаследованной от матери) объявила, что намерена весь день пролежать в постели. Мы с Рахилью одне пошли в церковь. Мой даровитый друг произнес великолепную проповедь о языческом равнодушии света к греховности малых грехов. Более часу его красноречие (усиленное дивным голосом) гремело под сводами священного здания. Выходя из церкви, я спросила Рахиль:

- Отозвалась ли проповедь в сердце вашем, душа моя?

А та ответила:

- Нет, голова только разболелась.

Некоторых это, пожалуй, заставило бы упасть духом. Но раз выступив на путь очевидной пользы, и уже никогда не падаю духом.

Мы застали тетушку Абдьваит и мистера Броффа за завтраком. Рахиль отказалась от завтрака, ссылаясь за головную боль. Хитрый адвокат тотчас смекнул и ухватился за этот повод, который она подала ему.

- Против головной боли одно лекарство, сказал этот ужасный старик: - прогулка, мисс Рахиль, вот что вам поможет. Я весь к вашим услугам, если удостоите принять мою руку.

- С величайшим удовольствием. Мне именно прогуляться-то и хотелось.

- Третий час, кротко намекнула я, - а поздняя обедня начинается ровно в три, Рахиль.

- Неужели вы думаете, что я пойду опять в церковь с такою головною болью? досадливо проговорила она.

Мистер Брофф обязательно отворил ей дверь. Минуту спустя их уже не было в доме. Не помню, сознавала ли я когда священный долг вмешательства сильнее чем в эту минуту? Но что жь оставалось делать? Ничего более, как отложить его до первого удобного случая в тот же день.

Возвратясь от поздней обедни, я застала их только-что пришедшими домой и с одного взгляда поняла, что адвокат уже высказал все нужное. Я еще не видывала Рахили такою молчаливою и задумчивою, еще не видывала, чтобы мистер Брофф оказывал ей такое внимание и глядел на нее с таким явным почтением. Он был отозван (или сказался отозванным) сегодня на обед и скоро простился с вами, намереваясь завтра с первым поездом вернуться в Лондон.

- Вы уверены в своей решимости? спросил он у Рахили в дверях.

Как только он повернулся к двери, Рахиль ушла в свою комнату. К обеду она не явилась. Горничная её (особа в чепце с лентами) пришла вниз объявить, что головная боль возобновилась. Я взбежала к ней и как сестра предлагала ей всяческия услуги через дверь. Но дверь была заперта и осталась запертою. Вот наконец избыток элементов сопротивления, над которым стоит поработать! Я очень обрадовалась и почувствовала себя ободренною тем, что она заперлась.

Когда на следующее утро ей понесла чашку чая, я зашла к ней, села у изголовья, и сказала несколько сериозных слов. Она выслушала, вежливо скучая. Я заметила драгоценные издания моего сериозного друга, скученные на угольном столаке.

- Что, вы заглядывали в них? спросил я.

- Да, что-то не интересно.

- Позволите ли прочесть некоторые отрывка, исполненные глубочайшого интереса, которые, вероятно, ускользнули от вашего внимания?

- Нет, не теперь, теперь у меня не то в голове.

Она отвечала, обращая, повидимому, все внимание на кружево своей кофты, которое вертела и складывала в руках. очевидно, следовало пробудить ее каким-нибудь намеком на те мирские интересы, которые все еще занимали ее.

- Знаете, душа моя, сказала я, - какая мне вчера пришла странная мысль насчет мистера Броффа? Когда я увидала вас после прогулки с ним, мне показалось, что он сообщил вам какую-то недобрую весть.

Пальцы её выпустила кружево кофты, а гневные, черные глаза так и сверкнули на меня.

- Вовсе нет! сказала она: - эта весть меня интересовала, а я глубоко обязана мистеру Броффу за её сообщение.

- Да? сказала я тоном кроткого любопытства.

Она снова взялась за кружево и вдруг отвернулась от меня. Сотни раз встречала я такое обращение во время служения святому деду. Оно лишь подстрекнуло меня на новую попытку. В неудержимом желании ей добра, я решилась на большой риск и прямо намекнула на её помолвку.

- Вас интересовала эта весть, повторила я: - верно весть о мистере Годфрее Абльвайте, милая Рахиль.

Она вздрогнула и приподнялась с подушек, побледнев как смерть. Очевидно, у ней на языке вертелся ответ с необузданною дерзостью прошлых времен. Она удержалась, легла годовой на подушку, подумала минутку, и потом ответила следующими замечательными словами:

- Я никогда не выйду замуж за мистера Годфрея Абльвайта.

Я вздрогнула в свою очередь.

- Возможно ли! Что вы хотите сказать?! воскликнула я: - вся семья считает эту свадьбу делом решеным.

- Ныне ждут сюда мистера Годфрея Абльвайта, угрюмо проговорила она: - подождите его приезда и увидите.

- Но, милая моя Рахиль....

- Пенелопа! Ванну!

Отдадим ей должное. Имея в виду тогдашнее состояние моих чувств, я искренно сознаюсь, что она напала на единственное средство выпроводить меня из комнаты. Ванна! признаюсь, это уже слишком!

Чисто светскому уму мое положение относительно Рахили могло показаться представляющим необычайные затруднения. Я разчитывала привести ее к высшим целям посредством легкого увещания касательно её свадьбы. Теперь же, если верить ей, ничего похожого на свадьбу вовсе не будет. Но, их, друзья мои! Трудящаяся христианка с моею опытностью (с надеждой на евангельскую проповедь) владеет более широким взглядом. Положим, Рахиль и в самом деле разстроит свадьбу, которую Абльвайты, отец и сын, считали дедом решеным, - что же из этого выйдет? При упорстве её, это может кончиться лишь обменом жестких речей и горьких обвинении с обеих сторон. А как это подействует на Рахиль, когда бурное свидание минет? Последует спасительный упадок нравственных сил. Её гордость, её упорство истощатся в решительном сопротивлении, которое она непременно окажет, по самому характеру своему, при таких обстоятельствах. Она станет искать участия в первом ближнем, у кого оно найдется. Ближний же этот - я, через край переполненная утешением, готовая излить неудержимый поток своевременных, оживляющих слов. Ни разу еще надежда на евангельскую проповедь не представлялась глазам моим блистательнее нынешняго.

Она сошла вниз к завтраку, но ничего не ела и почти слова не сказала.

После завтрака она безпечно бродила по комнатам, потом вдруг очнулась и открыла фортепиано. Выбранная ею пиеса оказалась самого скандалезно-нечестивого свойства из тех, что даются на сцене; при одной мысли о ней кровь свертывается в жилах. В такия минуты вмешаться было бы преждевременно. Я тишком справилась, в котором часу ожидают мистера Годфрея Абльвайта, и затем избегла музыки, выйдя из дому.

Я воспользовалась одинокою прогулкой, чтобы зайдти к моим здешним друзьям. Не могу описать наслаждения, с каким я углубляюсь в сериозные разговоры с сериозными людьми. Безконечно ободренная, и освеженная, я вернулась домой как раз в то самое время, когда следовало ожидать вашего желанного гостя. Я вошла в столовую, где никого не бывало в эти часы, и очутилась лицом к лицу с мистером Годфреем Абльвайтом!

Он не пытался избежать меня. Напротив. Он подошел ко мне с крайнею поспешностью.

- Милая мисс Клак, вас-то я, и поджидал! Я сегодня освободился от лондонских дел скорее чем думал и вследствие того приехал сюда раньше назначенного времени.

Он объяснился без малейшого смущения, хотя это была наша первая встреча после сцены в Монтегю-сквере. Он, правда, не знал, что я была свидетельницей этой сцены. Но с другой стороны он знал, что мои послуги Материнскому Обществу и дружеския отношения к другим обществам должны была поставить меня в известность относительно его безстыдного пренебрежения к своим дамам и к неимущим. И все же он стоял предо мной, вполне владея чарующим голосом и всепобедною улыбкой.

- Видела вы Рахиль? спросила я.

Он тихо вздохнул и взял меня за руку. Я, конечно, вырвала бы свою руку, еслибы выражение, с которым он мне ответил, не поразило меня изумлением.

- Видел, ответил он с полнейшим спокойствием: - вы знаете, дорогой друг, что она дала мне слово? Но теперь она внезапно решилась нарушать его. Размыслив, она убедилась, что гораздо согласнее как с её, так и с моим благом, отказаться от поспешного обета и предоставить мне иной, более счастливый выбор. Вот единственная причина, которую она выставляет и единственный ответ на все вопросы, какие я предлагал ей.

- Что же вы с своей стороны? спросила я: - покорились?

- Да, ответил он с непоколебимым спокойствием, - покорился.

Его поведение, при таких обстоятельствах, было так непонятно, что я, как ошеломленная, стояла пред ним, оставив мою руку в его руке. Грубо останавливать взгляд на ком бы то вы было и в особенности неделикатно останавливать его на джентльмене. Я провинилась и в том, и в другом, и как бы во сне проговорила:

- Что это значит?

Он подвел меня к стулу. Мне смутно помнится, что он был очень нежен. Едва ли не обнял меня за талию, чтобы поддержать меня, - впрочем, я не уверена в этом. Я была беззащитна вполне, а его обращение с дамами так пленительно. Как бы то ни было, мы сели. За это по крайней мере я могу отвечать, если ужь ни за что более.

- Я лишился прекрасной девушки, превосходного положения в свете и славного дохода, начал мистер Годфрей: - и покорился этому без борьбы: что могло быть побудительною причиной такого странного поступка? Безценный друг мой, причины нет никакой.

- Никакой причины? повторила я.

- Позвольте мне обратиться, малая мисс Клак, к вашему знанию детей, продолжал он: - положим, ребенок ведет себя в известном направлении. Вы крайне поражены этим и стараетесь добраться до причины. Малый крошка не в состоянии объяснить вам причину. Это все равно, что спрашивать у травки, зачем она растет, у птичек, зачем оне поют. Ну, так в этом деле я уподобляюсь малому крошке, - травке, - птичкам. Не знаю, для чего я сделал предложение мисс Вериндер. Не знаю, зачем так постыдно пренебрег моими милыми дамами. Не знаю, зачем отступился от материнского общества. спросите ребенка, зачем он напроказил? Ангелочек положит палец в рот и сам не знает что сказать. Точь-в-точь как я, мисс Клак! Я какому не признался бы в этом. Вам же меня так и тянет признаться!

Я стала приходить в себя. Тут заметилась нравственная задача! Я глубоко интересуюсь нравственными задачами и, говорят, не лишена некоторого уменья решать их.

- Лучший друг мой, напрягите ум и помогите мне, продолжал он: - скажите мне, почему это настает время, когда все брачные хлопоты начинают казаться мне чем-то происходившим во сне? Почему это мне внезапно приходит в голову, что истинное мое счастие заключается в том, чтобы содействовать моим малым дамам, свершать свой скромный круговорот полезного труда и высказывать несколько сериозных слов по вызову моего председателя? Что мне в общественном положении? У меня есть положение. Что мне в доходе? Я в состоянии платить за кусок хлеба с сыром, чистенькую квартирку и две пары платья ежегодно. Что мне в мисс Вериндер? Я слышал из собственных уст её (но это между нами, дорогая леди), что она любит другого и выходит за меня только на пробу, чтобы выкинуть из головы этого другого. Что за страшный союз! О, Боже мой, что это за страшный союз! Вот о чем я размышлял, мисс Клак, по дороге в Брайтон. Подхожу к Рахили с чувством преступника, готового выслушать приговор. И вдруг вижу, что она тоже изменила свои намерения, слышу её предложение разстроить свадьбу, и мною овладевает несомненное чувство величайшого облегчения. Месяц тому назад я с восторгом прижимал ее к своей груди. Час тому назад радость, с которою я узнал, что никогда более не прижму её, опьянила меня подобно крепкому напитку. Это кажется невозможностью, - да оно и в самом деле невозможно. И вот однако факты, как я имел честь изложить их вам с тех пор, как мы сидим на этой паре стульев. Я лишился прекрасной девушки, превосходного положения в свете и славного дохода, и покорился этому без борьбы. Не можете ли хоть вы, милый друг, объяснить это? Меня на это не хватает.

Чудная голова его склонилась на грудь, и он в отчаянии отступился от своей нравственной задачи.

Я была глубоко тронута. Болезнь его (если мне позволено будет выразиться так в качестве духовного врача) теперь становилась мне вполне понятною. Каждому из нас известно по личному опыту, что весьма нередко случается видеть, как люди, обладающие высшими способностями, случайно падают в уровень с бездарнейшею толпой, их окружающею. Цель, которую при этом имеет в виду мудрая распорядительность Провидения, без сомнения, состоит в напоминовении величию, что оно смертно, и что власть дающая может и отнять его. Теперь, по моему понятию, легко подметить одно из этих спасительных принижений в тех поступках дорогого мистера Годфрея, при которых я присутствовала незримою свидетельницей. И также легко было признать желанное возстановление лучших свойств его в том ужасе, с которым он отступил от мысли о браке с Рахилью, и в чарующей ревности, с которою он поспешил возвратиться к дамам и к неимущим.

Я изложила ему этот взгляд простыми словами, как сестра. Можно было залюбоваться его радостью. По мере того как я продолжала, он сравнивал себя с заблудившимся человеком, выходящим из мглы на свет. Когда я поручалась, что его с любовию примут в Материнском Обществе, сердце героя христианина переполнилось благодарностью. Он попеременно прижимал мои руки к своим губам. Ошеломленная несравненным торжеством возвращения его к нам, я предоставила мои рука в полное его распоряжение. Закрыла глаза. Почувствовала, что голова моя, в восхищении духовного самозабвения, склонилась на его плечо. Еще минута и, конечно, я обмерла бы на его руках, еслибы меня не привела в себя помеха со стороны внешняго мира. За дверью раздался ужасающий лязг ножей и вилок, и лакей вошел накрывать стол к полднику.

Мистер Годфрей вздрогнул и взглянул на каминные часы.

- Как с вами время-то летит! воскликнул он: - я едва успею захватить поезд.

Я решалась спросить, зачем он так спешить в город. Ответ его напомнил мне о семейных затруднениях, которые оставалось еще согласить между собой, и о предстоящих семейных неприятностях.

- Батюшка говорил мне, сказал он, - что дела прозывают его сегодня из Фризингалла в Лондон, и он намерен приехать или сегодня вечером, или завтра утром. Надо разказать ему, что произошло между мной и Рахилью. Он сильно желает этой свадьбы; боюсь, что его трудненько будет помирить с разстройством дела. Надо задержать его, ради всех нас, чтоб он не приезжал сюда, не помирившись. Лучший и дражайший друг мой, мы еще увидимся!

С этими словами он поспешно ушел. С своей стороны, я поспешно взбежала к себе наверх, чтоб успокоиться до встречи за полдником с тетушкой Абльвайт и Рахилью.

Остановимся еще несколько на мистере Годфрее; мне очень хорошо известно, что всеопошляющее мнение света обвинило его в личных разчетах, по которым он освободил Рахиль от данного ему слова при первом поводе с её стороны. До слуха моего дошло также, что стремление его возвратить себе прежнее место в моем уважении некоторые приписывали корыстному желанию помириться (через мое посредство) с одною почтенною членшей комитета в Материнском Обществе, благословленной в изобилии земными благами и состоящей со мною в самой тесной дружбе. Я упоминаю об этих отвратительных клеветах ради одного заявления, что на меня оне не имели ни малейшого влияния. Повинуясь данным мне наставлениям, я изложила колебания моего мнения о нашем герое христианине точь-в-точь как они записаны в моем дневнике. Позвольте мне отдать себе справедливость, прибавив к этому, что раз возстановив себя в моем уважении, даровитый друг мой никогда более не лишался его. Я пишу со слезами на глазах, сгорая желанием сказать более. Но нет, меня жестокосердо ограничили моими личными сведениями о лицах и событиях. Не прошло и месяца с описываемого мною времени, как перемены на денежном рывке (уменьшившия даже мой жалкий доходец) заставили меня удалиться в добровольное изгнание за границу и не оставили мне ничего, кроме сердечного воспоминания о мистере Годфрее, осужденном светскою клеветой и осужденном ею вотще. Позвольте мне осушить слезы и возвратиться к разказу.

Мне казалось, - впрочем, я, правду сказать, плохой знаток в таких делах, - что возвращение свободы снова обратило её помыслы к тому другому, которого она любила, и что она бесилась на себя, не в силах будучи подавить возобновление чувства, которого втайне стыдилась. Кто бы мог быть этот человек? Я имела некоторые подозрения, но безполезно было тратить время на праздные догадки. Когда я обращу ее на путь истинный, она, по самой силе вещей, перестанет скрываться от меня. Я узнаю все, и об этом человеке, и о Лунном камне. Даже не будь у меня высшей цели в пробуждении её к сознанию духовного мира, одного желания облегчить её душу от преступных тайн было бы достаточно для поощрения меня к дальнейшим действиям.

После полудня тетушка Абльвайт для моциона каталась в кресле на колесах. Ее сопровождала Рахиль.

- Как бы я желала повозить это кресло! легкомысленно вырвалось у нея. - Как бы мне хотелось устать до упаду.

Расположение её духа не изменилось и к вечеру. Я нашла в одной из драгоценных книг моего друга - Жизнь, переписка и труды мисс Джен Анны Стемперь, издание сорок пятое, - отрывки, дивно подходящие к настоящему положению Рахили. На мое предложение прочесть их она ответила тем, что села за фортепиано. Поймите, как она мало знала сериозных людей, если надеялась этим путем истощить мое терпение! Я оставила про себя мисс Джен Анну Стемпер и ожидала событий с непоколебимою верой в грядущее.

Старик Абльвайт в этот вечер не явился. Но я знала, какую важность придает этот светский скряга женитьбе его сына на мисс Вериндер, и положительно была убеждена (как бы мистер Годфрей на старался предотвратить это), что мы увидим его на другой день. При вмешательстве его в это дело, конечно, разразится буря, на которую я разчитывала, а за тем, разумеется, последует спасительное истощение упорства Рахили. Не безызвестно мне, что старик Абльвайт вообще (а в особенности между низшими) слывет замечательно добродушным человеком. Но по моим наблюдениям, он заслуживает эту славу лишь до тех пор, пока все делается по его. На другой день, как я предвидела, тетушка Абльвайт, на сколько позволял её характер, была удивлена внезапным появлением своего мужа. Но не пробыл он еще и минуты в доме, как за ним последовало, на этот раз к моему изумлению, неожиданное усложнение обстоятельств в лице мистера Броффа.

Я не запомню, чтобы присутствие адвоката казалось мне более неуместным чем в это время. Он видимо готов был на всякого рода помеху!

- Какая приятная неожиданность, сэр, сказал мистер Абльвайт с свойственным ему обманчивым радушием, обращаясь к мистеру Броффу: - разставаясь вчера с вами, я не ожидал, что буду иметь честь видеть вас нынче в Брайтоне.

- Я обсудил про себя наш разговор, после того как вы ушли, ответил мистер Брофф, - и мне пришло в голову, что я могу пригодиться в этом случае. Я только что поспел к отходу поезда и не мог разсмотреть, в котором вагоне вы ехали.

Дав это объяснение, он сел возле Рахили. Я скромно удалилась в уголок, держа мисс Джен Анну Стемперь на коленях, про всякий случай. Тетушка сидела у окна, по обыкновению, мирно отмахиваясь веером. Мистер Абльвайт стал посреди комнаты (я еще не видывала, чтобы лысина его была краснее теперешняго) и любезнейше обратился к племяннице.

- Рахиль, дружочик мой, сказал он, - мне Годфрей передал необыкновенную новость. Я приехал разспросить об этом. У вас тут есть своя комната. Не окажете ли мне честь провести меня туда?

Рахаль не шевельнулась. Не могу сказать, сама ли она решилась вести дело на разрыв, или мистер Брофф подал ей какой-нибудь тайный знак. Она уклонилась от оказания чести старику Абльвайту и не повела его в свою комнату.

- Все, что вам угодно будет сказать мне, ответила она, - может быть сказано здесь, в присутствии моих родственниц и (она взглянула на мистера Броффа) при верном, старинном друге моей матери.

Я же взглянула на маковку его лысины, ибо не раз уже замечала, что истинное расположение его духа всегда отпечатывается там как на термометре.

- Несколько недель тому назад, продолжал старый джентльмен, - сын уведомил меня, что мисс Вериндер почтила его обещанием выйдти за него замуж. Возможно ли это, Рахиль, чтоб он ошибочно перетолковал или преувеличил сказанное вами?

- Разумеется, нет, ответила она. - Я обещала выйдти за него.

что он говорил мне вчера. Теперь я начинаю догадываться. У вас была с вам любовная ссора, а дурачок принял ее не в шутку. Ну! Я бы не попался так в его года.

Греховная природа Рахили, - праматери Евы, так-сказать, - начала кипятиться.

- Пожалуста, мистер Абльвайт, поймемте друг друга, сказала она: - ничего похожого на ссору не было у меня вчера с вашим сыном. Если он вам сказал, что я предложила отказаться от данного слова, а он с своей стороны согласился, так он вам правду сказал.

Термометр на маковке лысины мистера Абльвайта стал показывать возвышение температуры. Лицо его было дружелюбнее прежнего, но краснота его маковки стала одним градусом гуще.

- Полно, полно, дружочек! сказал он с самым успокоительным выражением: - Не сердитесь, не будьте жестоки к бедному Годфрею! Он, очевидно, сказал вам что-нибудь невпопад. Он всегда был неотесан, еще с детства; но у него доброе сердце, Рахил, доброе сердце!

Тон, которым она проговорила эта слова, недозволял более сомневаться даже старику Абльвайту. Термометр его поднялся еще на один градус, а голос, когда он заговорил, не был уже голосом свойственным заведомо добродушным людям.

- Итак, я должен понять, сказал он, - что ваше слово нарушено?

- Пожалуста, поймите это, мистер Абльвайт.

- Вы признаете и тот факт, что вы первая предложили отказаться от этого слова?

- Я

Термометр поднялся до самого верху; то-есть, краснота вдруг стала пурпуром.

- Сын мой скот! в бешенстве крикнул старый ворчун. - Ради меня, отца его, не ради его самого, позвольте спросить, мисс Вериндер, в чем вы можете пожаловаться на мистера Годфрея Абльвайта?

Тут в первый раз вмешался мистер Брофф.

- Вы не обязаны отвечать на этот вопрос, сказал он Рахили.

- Не забывайте, сэр, сказал он, - что вы сами назвались сюда в гости. Ваше вмешательство вышло бы гораздо деликатнее, еслибы вы обождали, пока его потребуют.

Мистер Брофф не обратил на это внимания. Гладкая штукатурка его злого старческого лица нигде не потрескалась. Рахил поблагодарила его за поданный совет и обратилась к старику Абльвайту, сохраняя такое хладнокровие, что (принимая во внимание её лета и пол) просто было страшно смотреть.

- Сын ваш предлагал мне тот же самый вопрос, который вы только что предложили, сказала она: - у меня один ответ и ему, и вам. Я предложила ему возвратить друг другу слово, так как, поразмыслив, убедилась, что гораздо согласнее как с его, так и с моим благом, отказаться от поспешного обета и предоставить ему иной, более счастливый выбор.

- Что не такое сделал мой сын? упорствовал мистер Абльвайт. - Я имею право это знать. Что такое он сделал?

- Вы получили уже единственное объяснение, которое я сочла нужным дать ему и вам, ответила она.

- Попросту, по-английски: на то была ваша верховная власть и воля, мисс Вериндер, чтобы кокетничать с моим сыном?

Рахиль с минуту молчала. Садя за нею, я слышала, как она вздохнула. Мистер Брофф взял её руку и слегка подал ее. Она очнулась и, по обыкновению, смело ответила мистеру Абльвайту.

- Я подвергалась и худшим пересудам, сказала она, - и выносила их терпеливо. Прошла та пора, когда вы могли оскорбить меня, назвав меня кокеткой.

- Мне больше нечего сказать, устало прибавила она, ни к кому в особенности не обращаясь и глядя, мимо всех нас, в ближайшее к ней окно.

Мистер Абльвайт встал и так бешено двинул от себя стул, что тот опрокинулся и упал на пол.

- А мне так есть что сказать с своей стороны, объявил он, хлопнув ладонью по столу; - я скажу, что если сын не чувствует этого оскорбления, то я его чувствую!

Рахиль вздрогнула и взглянула на него, пораженная удивлением.

- Оскорбление! повторил мистер Абльвайт: - я знаю, мисс Вериндер, что заставило вас отказаться от вашего обещания сыну! Знаю так же верно, как еслибы вы сами признались в этом. Это проклятая ваша фамильная гордость оскорбляет Годфрея, как она оскорбила меня, когда я женился на вашей тетушке. Её семья, - её нищенская семья, повернулась к ней спиной за её брак с честным человеком, которые сам пробился в люди и добыл свое состояние. У меня предков не было. Я не происхожу от мошеннической шайки головорезов, которые жили разбоем и убийством. Я не могу сослаться на те времена, когда Абльвайты рубашки своей не имели и не умели подписать свое имя. Ха! ха! ха! Я был недостоин Гернкаслей, когда женился! А теперь, надо ужь все договаривать, - сын мой недостоин вас.

- Крайне недостойное подозрение, заметил мистер Брофф: - удивляюсь, как у вас достало духу сознаться в нем.

Мистер Абльвайт еще не находил слов для возражения, когда Рахиль заговорила с оттенком самого раздражающого презрения.

- Не стоит обращать внимания, оказала она адвокату: - если он способен так думать, пусть думает что угодно.

Цвет лица мистера Абльвайта из пурпура переходил в багровый, он задыхался, поглядывая то на Рахиль, то на мистера Броффа, в таком изступленном бешенстве на обоих, что не знал на кого из них прежде накинуться. Жена его, до сих пор невозмутимо обмахивавшаяся веером, сидя на месте, начала тревожиться, и тщетно пыталась успокоить его. Я же в продолжении этого прискорбного свидания, не раз ощущала позыв вмешаться несколькими сериозными словами, но сдерживалась под страхом возможных последствий, вовсе недостойных английской женщины христианки, которая заботится не о том, чего требует пошлая осторожность, а о нравственной правоте.

Но прискорбное домашнее столкновение, возникшее на моих глазах, чудесным образом предугадано было в переписке мисс Джен Анны Стемпер, - письмо тысяча первое "О мире в семье". Я встала из своего скромного уголка и развернула книгу.

- Дорогой мистер Абльвайт! сказала я: - одно слово!

Как только я, встав, обратила на себя общее внимание, легко было видеть, что он собирался ответить мне какою-то грубостью, но родственный тон моего обращения удержал его. Он вытаращил глаза с удивлением язычника.

- В качестве любящей доброжелательницы, друга, продолжила я, - и лица издавна приобыкшого пробуждать, убеждать, приготовлять, просвещать и укреплять прочих, позвольте мне взять простительнейшую смелость - успокоить вас.

Он стал проходить в себя; он готов был разразиться - и непременно бы разразился, имей дело с кем-нибудь иным. Но мой голос (обыкновенно нежный) в таких случаях повышается ноты на две. И теперь, повинуясь призванию свыше, мне следовало перекричать его.

- Не мои слова! воскликнула я в порыве ревности: - О, не думайте, чтоб я призывала ваше внимание на мои смиренные слова! Манна в пустыне, мистер Абльвайт! Роса на спаленную землю! Слова утешения, слова мудрости, слова любви, - благодатные, благодатнейшия слова мисс Джен Анны Стемпер!

Тут я приостановилась перевести дух. Но прежде чем я собралась с силами, это чудовище в образе человека неистово проревело:

- Будь она..... ваша мисс Джен Анна Стемпер!

Я не в силах написать ужасного слова, изображенного здесь многоточием. Когда оно вырвалось из уст его, я вскрикнула, кинулась к угольному столику, на котором лежал мой мешок, вытрясла из него все проповеди, выбросила одну из них "о нечестивых клятвах" под заглавием: "Молчите ради Бога!" и подала ему с выражением скорбной мольбы. Он разорвал ее пополам и бросил в меня через столь. Прочие поднялись в испуге, видимо не зная чего ждать после этого. Я тотчас же села в свой уголок. Однажды, почти при такой же обстановке, мисс Джен Анну Стемперь повернули за плеча и вытолкали из комнаты. Одушевленная её её мученичества.

Но нет, - этому не было суждено свершиться. Вслед за тем он обратился к жене.

- Кто это, кто, проговорил он, захлебываясь от бешенства: - кто пригласил сюда эту безстыжую изуверку? Вы, что ли?

Не успела тетушка Абльвайть слова сказать, как Рахиль уже ответила за все:

Эти слова странно подействовали на мистера Абльвайта. Пламенный гнев его вдруг перешел в ледяное презрение. Всем стало ясно, что Рахиль, - как на был кроток и ясен ответ её, - сказала нечто, дававшее ему первенство над нею.

- А? сказал он: - мисс Клак ваша гостья в моем доме?

Рахиль в свою очередь вышла из себя, вспыхнула, глаза её гневно заблистали. Она обратилась к адвокату, и показывая на мистера Абльвайта, надменно спросила:

Мистер Брофф вступился в третий раз.

- Вы, повидимому, забываете, оказал он, обращаясь к мистеру Абльвайту, - что вы наняли этот дом для мисс Вериндер в качестве её опекуна.

- Не торопитесь, перебил мистер Абльвайт, - мне остается сказать последнее слово, которое давно было бы сказано, еслиб эта... (Он посмотрел на меня, приискивая, каким бы мерзким словом назвать меня:) еслиб эта девствующая пролаза не перебила меня. Позвольте вам сказать, сэр, что если сын мой не годится в мужья мисс Вериндер, я не смею считать себя достойным быть опекуном мисс Вериндер. Прошу понять, что я отказываюсь от положения, предлагаемого мне в завещании леди Вериндер. Я, - как говорится у юристов, - отстраняюсь от опеки. Дом этот по необходимости нанят был на мое имя. Я принимаю всю ответственность на свою шею. Это мой дом. Я могу оставить его за собой или отдать внаймы, как мне будет угодно. Я вовсе не желаю торопить мисс Вериндер. Напротив, прошу ее вывезти свою гостью и поклажу когда ей заблагоразсудится.

Он отдал низкий поклон и вышел из комнаты. Такова-то была месть мистера Абльвайта за то, что Рахиль отказалась выйдти за его сына!

- Душа моя, оказала она, взяв Рахиль за руку: - я стыдилась бы за своего мужа, еслибы не знала, что виноват его характер, а не он сам. Это вы, - продолжала тетушка Абльвайт, обращаясь в мой уголок, с новым приливом энергии, на этот раз во взгляде, вместо оконечностей тела: - вы своими кознями раздражили его. Надеюсь никогда более не видать вас и ваших проповедей. Она обернулась к Рахили и поцеловала ее.

- Прошу прощения, душа моя, сказала она, - от имени моего мужа. Что я могу для вас сделать?

Извращенная в самом существе своих понятий, капризная, и безразсудная во всех своих действиях, Рахиль залилась слезами в ответ на эти общия места и молча отдала тетке поцелуи.

- Если мне позволено будет ответить за мисс Вериндер, оказал мистер Брофф: - смею ли просить вас, мистрис Абльвайт, послать сюда Пенелопу с шалью и шляпкой её госпожи. Оставьте нас минут на десять, прибавил он, понизив голос, - и положитесь на то, что я поправлю дело к общему удовольствию, как вашему, так и Рахили.

- Ага! оказал мистер Брофф, глядя ей вслед: - Гернкасльская кровь не без изъяна, согласен. А все-таки в хорошем воспитании есть нечто!

Отпустив эту чисто-светскую фразу, он пристально поглядел в мой угол, как бы надеясь, что я уйду. Но мое участие к Рахили, бесконечно высшее его участия, пригвоздило меня к стулу. Мистер Брофф отступился, точь-в-точь как у тетушка Вериндер в Монтегю-сквере. Он отвел Рахиль в кресло у окна, и там заговорил с нею.

- Милая молодая леди, сказал он: - поведение мистера Абльвайта естественно оскорбило вас и захватило врасплох. Еслибы стоило терять время на обсуждение этого вопроса с таким человеком, мы бы скоренько доказали ему, что он не совсем-то в праве распоряжаться по-своему. Но время терять не стоило. В совершенно справедливо сказали сейчас: "не стоит обращать на него внимание".

Он приостановился, и поглядел в мой уголок. Я сидела неподвижно, держа проповеди под рукой, а на коленах.

- Вы знаете, продолжил он, снова обращаясь к Рахили: - что нежному сердцу вашей матушки свойственно было видеть одну лучшую сторону окружающих ее, а вовсе не видеть худшей. Она назначала своего зятя вашим опекуном, будучи в нем уверена и думая угодить сестре. Сам я никогда не любил мистера Абльвайта и убедил вашу матушку включить в завещание статью, в силу которой душеприкащики могли бы в известных случаях советоваться со мной о назначении нового опекуна. Один из таких случаев именно и был сегодня, и я могу покончить всю эту деловую сушь и мелочь, надеюсь, довольно приятно, - письмом от моей жены. Угодно ли вам почтить мистрисс Брофф принятием её приглашения? Хотите остаться в моем доме, как родная в моей семье, пока мы, умные люди, сговоримся наконец и порешам что тут следует предпринять?

При этих словах я встала с тем чтобы вмешаться. Мистер Брофф именно то и сделал, чего я боялась в то время как он спросил у мистрисс Абльвайт Рахилины шаль и шляпку. Не успела я слова сказать, как Рахиль с горячею благодарностью приняла его приглашение. Если я потерплю, чтобы предположение их осуществилось, если она раз переступит порог в доме мистера Броффа, прощай пламенная надежда моей жизни, надежда на возвращение к стаду заблудшей овцы! Одна мысль о таком бедствии совершенно меня ошеломила. Я пустила на ветер жалкия нити светских приличий и, переполненная ревностью, заговорила без всякого выбора выражений.

- Стойте! сказала я: - стойте! Вы должны меня выслушать. Мистер Брофф, вы не родня ей, а я - родня! Я приглашаю ее, - я требую у душеприкащиков назначения опекуншей Рахиль, милая Рахиль, я предлагаю вам мое скромное жилище, приезжайте в Лондон с первым поездом, и разделите его со мной!

Мистер Брофф ничего не сказал на это. Рахиль поглядела на меня с обидным удивлением, даже не стараясь хоть сколько-нибудь скрыть его.

- Вы очень добры, Друзилла, сказала она: - я надеюсь посетить вас, когда мне случится быть в Лондоне. Но я уже приняла приглашение мистера Броффа и считаю за лучшее остаться пока на его попечении.

- О, не говорите этого! умоляла я: - не могу я разстаться с вами, Рахиль, - не могу!

- Право же, оказала она: - это вовсе лишняя тревога. Н не понимаю, к чему это.

- И я также, сказал мистер Брофф.

Жестокость их, отвратительная светская жестокость, возмутила меня.

- О, Рахиль, Рахиль! вырвалось у меня: - неужели вы не видите, что сердце мое жаждет сделать из вас христианку? Неужели внутренний голос не говорить вам, что я стараюсь для вас делать то, что пробовала сделать для вашей милой матушки, когда смерть вырвала ее из моих рук?

Рахиль подвинулась ко мне на шаг и весьма странно посмотрела на меня.

- Не понимаю вашего намека на матушку, оказала она; - будьте так добры, объяснитесь, мисс Клак.

Прежде чем я успела ответить, (мистер Брофф выступил вперед, и подав Рахили руку, хотел увести ее.

Будь я пень или камень, и тогда бы подобное вмешательство заставило высказать правду. Я с негодованием собственноручно оттолкнула мистера Броффа и в прилично торжественных выражениях изложила взгляд, каким истинное благочестие взирает на ужасное бедствие смерти без напутствия. Рахиль отскочила от меня, - совестно сказать, - с криком ужаса.

- Уйдемте! сказала она мистеру Броффу: - уйдемте, Бога ради, пока эта женщина не сказала более! О, вспомните, как безобидна, как благодетельна и прекрасна была жизнь бедной матушки! Вы были на похоронах, мистер Брофф; вы видели, как все любили ее; вы видели, сколько сирых и бедных над могилой её оплакивали потерю лучшого друга. А эта несчастная хочет заставить меня усомниться в том, что земной ангел стал ныне ангелом небесным! Чего мы стоим, о чем толкуем? Уйдемте! Мне душно при ней! Мне страшно с ней в одной комнате!

Не слушая никаких увещаний, она кинулась к двери. В то же время её горничная принесла ей шаль и шляпку. Она кое-как накинула их.

- Уложите мои вещи, сказала она: - и привезите их к мистеру Броффу.

"Да укротится жестокосердие ваше! Я от души прощаю вам!" Она опустила вуаль, вырвала шаль у меня из рук, и быстро выбежав, захлопнула предо мною дверь. Я снесла оскорбление с обычною твердостью. Я и теперь вспоминаю о нем с той же свойственной мне высоты, недосягаемой обидам.

У мистера Броффа еще нашлась прощальная насмешка на мой счет, прежде чем он спасовал в свою очередь.

- Лучше бы вам не объясняться, мисс Клак, сказал он, поклонился и вышед.

Затем последовала особа в чепце с лентами.

- На что ясней, кто их всех так взбудоражил, сказала она; - я бедная служанка, но и мне, скажу вам, стыдно за вас.

Нужно ли прибавлять что-нибудь к этому простому изложению фактов, к этой трогательной картине христианки, гонимой светом? Нет! Мой дневник напоминает, что здесь оканчивается еще одна из разрозненных страниц моей жизни. С этого дня я уже не видала более Рахили Вериндер. Я простила ей во время самой обиды. С тех пор она пользовалась моими молитвенными желаниями ей всякого блага. И в довершение платы добром за зло, - она получит в наследство, когда я умру, жизнеописание, переписку и труды мисс Джон Анны Стемпер.