Лунный камень.
Период второй. Раскрытие истины.
Рассказ 2-й, доставленный Матвеем Броффом, адвокатом из Грейз-Инн-Сквера.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лунный камень. Период второй. Раскрытие истины. Рассказ 2-й, доставленный Матвеем Броффом, адвокатом из Грейз-Инн-Сквера. (старая орфография)

Разказ 2-й, доставленный Матвеем Броффом, адвокатом из Грейз-Инн-Сквера. 

I.

После того как доблестный друг мой, мисс Клак, покинула перо, я беру его, в свою очередь, во двум причинам.

Вопервых, я в состоянии пролить необходимый свет на некоторые интересные обстоятельства, до сих пор остававшияся в тени. Мисс Вериндер имела тайные основания нарушить данное слово, и я знал их вполне. Мистер Годфрей Абльвайт также имел тайные основания отказаться от всяких прав на получение руки очаровательной кузины, и я разведал в чем дело. Вовторых, ужь не знаю к счастию или к несчастию, в описываемое мною время я был лично замешав в тайну индейского алмаза. Я имел честь принимать в моей собственной конторе восточного иноземца, который отличался утонченностию своего обращения и безспорно был никто иной, как сам начальник трех Индейцев. Прибавьте к этому, что на другой день, встретив знаменитого путешественника, мистера Мортвета, я имел с ним разговор по предмету Лунного камня, весьма важный относительно дальнейших событий. Вот изложение моих прав на то место, которое занято мною на этих страницах. Разъяснение истинного значения размолвки предшествовало остальному в хронологическом порядке, а потому и в настоящем разказе должно появиться на первом месте. Оглядываясь назад, вдоль по всей цепи событий из конца в конец, я нахожу нужным, как бы то ни казалось странным, начать сценой у постели моего превосходного доверителя и друга, покойного сэр-Джона Вериндер. В сэр-Джоне была своя доля, и пожалуй довольно значительная доля, самых невинных и милых слабостей, свойственных человеческому роду. Надо упомянуть об одной из них, относящейся к предмету этого разказа, именно о непобедимом отвращении его от прямого взгляда на свою обязанность составить завещание, пока еще пользовался обычным, добрым здоровьем. Леди Вериндер употребляла все свое влияние, чтобы пробудить в нем сознание долга относительно этого дела; я пускал в ход все свое влияние. Он признавал справедливость наших взглядов, но не шел далее ни шагу, до тех пор пока не овладела им болезнь, которая в последствии свела его в могилу. Тогда-то наконец послали за мной, чтобы доверитель мой мог передать мне свои распоряжения относительно завещания. Оказалось, что проще этих распоряжений мне еще не приходилось выслушивать в течении всего моего поприща. Войдя в комнату, я застал сэр-Джона дремлющим. Увидав меня, он окончательно пробудился.

- Как поживаете, мистер Брофф? сказал он. - Я не долго задержу вас. А потом опять засну.

Он смотрел с большим любопытством, пока я собирал перья, чернила и бумагу.

- Готовы? спросил он.

Я поклонился, обмакнул перо и ждал распоряжений.

- Завещаю все моей жене, оказал сэр-Джонь. - Конец! он повернулся на другой бок о готовился заснуть сызнова. Я должен был обезпокоить его.

- Следует ли мне понять это так, спросил я, - что вы оставляете все, чем владеете до кончины, всю свою собственность, всякого рода, по всем описям, безусловно леди Вериндер?

- Да, оказал сэр-Джон, - только я кратче выражаюсь. Отчего бы вам не выразиться также кратко и не дать мне уснуть? Все моей жене. Вот мое завещание.

Собственность его находилась в полном его распоряжении и была двух родов. Собственность в землях (я намеренно воздерживаюсь от употребления юридических выражений) и собственность в деньгах.

В большинстве случаев я, вероятно, счел бы своим долгом потребовать от доверителя пересмотра завещания. В деле же сэрь-Джона, я звал, что леди Вериндер не только достойна неограниченного доверия, возлагаемого на нее мужем (его достойна всякая добрая жена), но и способна как следует воспользоваться этим доверием (чего не в силах сделать и одна из тысячи, насколько я знаю прекрасный пол). Десять минут спустя завещание сэр-Джона было написано и скреплено его подписью, а сам добряк сэр-Джон принялся за прерванный отдых.

Леди Вериндер вполне оправдала доверие, которым облек ее муж. На первых же днях своего вдовства послала за мной и составила свое завещание. Она так глубоко о разумно понимала свое положение, что в моих советах не оказывалось на малейшей надобности. Вся моя обязанность ограничивалась облечением её распоряжений в надлежащую законную форму.

Не прошло двух недель с тех пор как сэр-Джон сошел в могилу, будущность его дочери была уже обезпечена с величайшею мудростию и любовию.

Завещание хранилось в несгараемом шкапе моей конторы столько лет, что мне лень их пересчитывать. Лишь летом 1848 года представился случай взглянуть в него, при обстоятельствах весьма печальных.

Около вышеупомянутого времени доктора произнесли бедной леди Вериндер буквально смертный приговор. Мне первому сообщила она о своем положении и нетерпеливо желала пересмотреть вместе со мной свое завещание.

Что касалось её дочери, то лучших распоряжений невозможно было бы и придумать. Но её намерения относительно некоторых мелких наследств, завещаемых разным родственникам, в течение времени поизменились, и возникла надобность прибавить к подлинному документу три-четыре дополнения. Опасаясь внезапного случая, я тотчас же исполнил это и получил позволение миледи переписать её последния распоряжения в новое завещание. Я имел в виду обойдти некоторые неизбежные неточности и повторения, которые теперь обезображивали подлинный документ и, правду сказать, неприятно коробили свойственное моему званию чувство внешней форменности. Скрепу этого вторичного завещания описала мисс Клак, любезно согласившаяся засвидетельствовать его. В отношении денежных интересов Рахили Вериндер, оно было слово в слово точным списком с первого завещания. Единственные перемены в нем ограничивались назначением опекуна и несколькими оговорками относительно этого назначения, включенными по моему совету. По смерти леди Вериндер, завещание перешло в рука моего проктора для обычного, как говорится, "заявления". Недели три спустя, насколько могу припомнить, дошли до меня первые слуха о какой-то необычной подземной интриге. Я случайно зашел в контору моего приятеля проктора и заметил, что он принимает меня с видом большей внимательности, нежели обыкновенно.

- А я имею сообщить вам кое-что новенькое, сказал он: - как бы вы думали, что я слышал сегодня утром в Докторс-Коммонсе? Завещание леди Вериндер было уже затребовано на просмотр и наведена справка!

В самом деле нечто новенькое! В завещании не было ровно ничего спорного, и я не мог придумать, кому бы это пришла хоть малейшая нужда наводить справки. (Быть может, я поступлю недурно, объяснив здесь, - на пользу тех немногих, кто еще не знаеть этого, - что закон позволяет всем, кому угодно, наводить справки по всем завещаниям в Докторс-Коммовсе, с платой одного шиллинга.)

- Слышали вы, кто именно требовал завещание? спросил я.

мне. Требовал его мистер Смоллей, - фирмы Скапп и Смоллей. Завещание не успели еще переписать в главный реестр, поэтому не оставалось ничего более, как отступать от обычных правил и дать просителю на просмотр подлинный документ. Он просмотрел его весьма тщательно и сделал из него выписку в свой бумажник. Можете вы догадываться, зачем бы кто понадобилось ему?

Я отрицательно покачал годовой.

- Разведаю, ответил я, - и дня не пройдет как разведаю.

Затем я тотчас же вернулся к себе в контору.

Еслибы в этом необъяснимом просмотре завещания покойной доверительницы моей была замешана какая-нибудь иная адвокатская фирма, я, пожалуй, встретил бы некоторые затруднения относительно необходимых разведок. Но у Скаппа и Смолдея я имел руку, значительно облегчавшую мне ходы в этом деле. Мои письмоводитель (большой делец и превосходный человек) был родной брат мистера Смоллея, а благодаря такого рода косвенной связи со мной, Скапп и Смоллей в течении нескольких лет подбирали крохи, падавшия с моего стола, в виде различных дел, поступавших ко мне в контору, на которые я, по разным причинам, не считал нужным тратить время. Таким образом мое покровительство имело некоторое значение для этой фирмы. Теперь я намеревался, в случае надобности, напомнить им об этом покровительстве.

Придя домой, я тотчас переговорил с моим письмоводителемь, и разказав ему о случавшемся, послал его в братнину контору "с поклоном от мистера Броффа", которому весьма приятно было бы узнать, почему господа Скапп и Смоллей нашли нужным просмотреть завещание леди Вериндер.

Вследствие этого посольства, мистер Смоллей вернулся ко мне в контору в сопровождении своего брата. Тот признался, что действовал по просьбе одного из своих доверителей, а затем поставил мне на вид, не будет ли с его стороны нарушением поверенной ему тайны, если он скажет более.

Мы поспорили об этом довольно горячо. Без сомнения, он был прав, а я не прав. Надо сознаться, я был разсержен и подозрителен и настойчано хотел разведать побольше. Мало того: предложенное мне дополнительное сведение я отказался считать тайной, вверенною мне на хранение; я требовал полной свободы в распоряжении своею скромностью. Что еще хуже, я непозволительно воспользовался выгодой своего положения.

- Выбирайте же, сэр, оказал я мистеру Смоллею: - между риском лишиться практики своего доверителя, или моей.

Неизвинительно, согласен, - чистейшая тиранния. Подобно всем тиранам, я был непреклонен. Мистер Смоллей решился на выбор, не колеблясь и минуты. Он покорно улыбнулся и выдал имя своего доверителя:

- Мистер Годфрей Абльвайт.

Этого с меня было довольно, - я более ничего и знать не желал.

Достигнув этого пункта моего разказа, я считаю необходимым поставить читателя на равную ногу со мной относительно сведений о завещании леди Вериндер.

Итак, позвольте мне в возможно-кратких словах изложить, что у Рахили Вериндер не было ничего, кроме пожизненных процентов с имущества. Необыкновенно здравый смысл её матери, вместе с моею долговременною опытностью, освободили ее от всякой ответственности и уберегли на будущее время от опасности стать жертвой какого-нибудь нуждающагося, и недобросовестного человека. Ни она, ни муж её (в случае её брака) не могли бы тронуть и шести пенсов, как из поземельной собственности, так и из капитала. В их распоряжении будут дома в Лондоне и Иоркшире, порядочный доход, - и только. Пораздумав о разведанном, я прискорбно затруднился, как мне поступить вслед затем.

Не более недели прошло с тех пор, как я услыхал (к удивлению и прискорбию моему) о предполагаемом замужстве мисс Вериндер. Я был самым искренним её поклонником, питал к ней искреннюю привязанность и невыразимо огорчался, услыхав, что она готова, очертя голову, избрать мистера Годфрея Абльвайта. И вот этот человек, которого я всегда считал сладкоречивым плутом, оправдывает самое худшее из того, что я думал о нем, а явно обличает корыстную цел этого брака с его стороны! "Так что же? пожалуй возразите вы: - дело обыденное." Согласен, дорогой сэр. Но так ли легко отнеслись бы вы к этому, еслибы дело шло.... ну, хоть о вашей сестре? Первое соображение, естественно пришедшее мне в голову, было следующее. Сдержит ли свое слово мистер Годфрей Абльвайт после того что он узнал от адвоката?

Это вполне зависело от его денежных обстоятельств, которых я вовсе не знал. Если положение его еще не слишком плохо, ему стоило бы жениться на мисс Вериндер ради одного дохода. Если же, наоборот, ему крайняя нужда в значительной сумме к известному сроку, то завещание леди Вериндер придется весьма кстати и спасет её дочь из рук плута. В последнем случае мне вовсе не нужно будет огорчать мисс Рахиль, в первые дни траура по матери, немедленным открытием истины. В первом же, оставаясь безмолвным, я как бы посодействую браку, который сделает ее несчастною на всю жизнь.

Колебания мои разрешились посещением лондонской гостиницы, в которой жили мистрис Абльвайт и мисс Вериндер. Она сообщила мне, что на другой день выезжают в Брайтон, а что непредвиденная помеха препятствует мистеру Годфрею Абльвайту отправиться с ними. Я тотчас предложил заменить его. Пока я только думал о Рахили Вериндер, можно было еще колебаться. Увидав ее, я тотчас решился высказать ей всю правду, будь что будет.

Случай представался, когда мы гуляли с ней вдвоем на другой день по приезде.

- Позволите ли мне поговорить с вами о вашей помолвке? спросил я.

- Простите ли вы старому другу и слуге вашего семейства, мисс Рахиль, если я осмелюсь опросить, по сердцу ли вам этот брак?

- Я выхожу замуж с отчаяния, мистер Брофф, пробуя наудачу, не нападу ли на что-нибудь в роде счастия застоя, которое могло бы примирить меня с жизнью.

Сильные выражения, намекающия вы что-то затаенное, в форме романа. Но я имел в виду свою цель и уклонился (как говорится меж нами, законниками) от исследования побочных разветвлений вопроса.

- Едва ли мистер Годфрей Абльвайт разделяет ваш образ мыслей, оказал я: - ему этот брак во всяком случае по сердцу?

- По его словам, так, и, кажется, я должна ему верит. После тех признаний, которые я сделала ему, едва ли бы он захотел на мне жениться, еслибы не любил меня.

Бедняжка! Она не допускала и мысли о человеке, женящемся ради собственных корыстных видов. Задача, за которую я взялся, становилась труднее чем я разчитывал.

- Странно слышать, продолжил я: - особенно для моих старосветских ушей....

- Что странно слышать? спросила она.

- Слышать, что вы говорите о будущем муже так, словно вы не уверены в искренности его привязанности. Не имеете ли вы с своей стороны каких-нибудь причин сомневаться в нем?

Удивительная быстрота её соображения помогла ей заметить, не то в голосе моем, не то в обращении, перемену, которая тотчас дала ей понять, что я все это говорил, имея в виду дальнейшую цель. Она приостановилась, и освободив свою руку, вопросительно посмотрела мне в лицо.

- Мистер Брофф, сказала она: - вы хотите передать мне что-то о мистере Годфрее Абльвайте, скажите.

Я настолько знал ее, что поймал на слове и разказал все.

Она снова взяла меня под руку и тихо пошла по мной. Я чувствовал, как рука её машинально сжимала мою руку; видел, что сама она становилась бледнее, и бледнее, по мере того как я распространялся, - но из уст её не вырвалось ни одного слова, пока я говорил. И когда я кончил, она все еще оставалась безмолвною. Слегка склонив голову, она шла возле меня, не сознавая моего присутствия, не сознавая ничего окружающого; потерянная, можно сказать, погребенная в своих мыслях.

Я не хотел мешать ей. Зная её характер, я в этом случае, как и в прежних, дал ей время.

Девушки вообще, услыхав что-нибудь интересующее их и повинуясь первому побуждению, сначала забрасывают разспросами, а потом бегут обсудить это с какою-нибудь любимою подругой. Первым побуждением Рахили Вериндер в таких обстоятельствах было замкнуться в своих мыслях и обсудить про себя. В мущине эта безусловная независимость великое качество. В женщине она имеет ту невыгоду, что нравственно выделяет ее из общей массы прекрасного пола и подвергает ее пересудам общого мнения. Я сильно подозреваю себя по этому предмету в единомыслии с остальным светом, за исключением мнения об одной Рахили Вериндер. Независамость её характера была одним из качеств, уважаемых мной; частию, конечно, потому, что я искренно удивлялся ей и любил ее; частию потому, что взгляд мой на её отношение к пропаже Лунного камня основывался на тщательном изучении её характера. Как бы плохо ни складывались внешния обстоятельства в деле алмаза, - как бы ни было прискорбно знать, что она сколько-нибудь замешана в тайну нераскрытой кражи, - я тем не менее был убежден, что она не сделала ничего недостойного её, ибо я равно убежден был и в том, что она в этом деле шага не ступила, не замкнувшись в своих мыслях и не обдумав его про себя.

Мы прошла около мили, прежде чем Рахиль очнулась. Она вдруг поглядела на меня с чуть заметным оттенком улыбки прежнего, более счастливого времени, самой непреодолимой, какую когда-либо видал я на женском лице.

- Я уже многмм обязана вашей доброте, сказала она, - а теперь чувствую себя в большем долгу нежели прежде. Если по возвращении в Лондон до вас дойдет молва о моем замужстве, опровергайте ее тотчас же от моего имени.

- Вы решались нарушать свое слово? спросил я.

- Можно ли в этом сомневаться, гордо возразила она, - после того, что вы мне передали?

бы посоветоваться?

- Никого, ответила она.

Меня огорчили, искренно огорчили её слова. Так молода, так одинока, и так твердо выносить свое положение! Желание помочь ей пересилило всякия соображения о пристойности, которые могли возникнуть во мне при подобных обстоятельствах; пустив в ход все свое уменье, я изложил ей по этому предмету все, что могло придти мне в голову под влиянием минуты. Я на своем веку передавал многое множество советов моим доверителям и не раз имел дело с величайшими затруднениями; но в настоящем случае мне еще впервые доводилось поучать молодую особу как ей добиться освобождения от помолвки! Предложенный мною план, в коротких словах, был следующий. Я советовал ей сказать мистеру Годфрею Абльвайту, - с глазу на глаз, разумеется, - что ей достоверно известно, как он обличил корыстное свойство своих целей. Потом ей следовало прибавить, что свадьба их, после такого открытия, стала просто невозможною, спросить его, что он считает более благоразумным: обезпечить ли себе её молчание, согласясь с её намерениями, или, противясь им, заставить ее разоблачить его цели во всеобщее сведение? Если же он станет защищаться или отвергать факты, в таком случае пусть она обратится ко мне. Мисс Вериндер со вниманием выслушала меня до конца. Потом очень мило поблагодарила меня за совет, но в то же время объявила мне, что не может ему последовать.

- Смею ли спросить, сказал я, - что вы имеете против него?

Она не решалась сказать, потом вдруг ответила мне встречным вопросом.

- Что еслиб у вас потребовали мнения о поступке мистера Годфрея Абльвайта? начала она.

- Я назвал бы его поступком низкого обманщика.

- Мистер Брофф! я верила в этого человека. Могу ли я после этого назвать его низким, оказать, что он обманул меня, опозорить его в глазах света? Я унижалась, прочив его себе в мужья; если я скажу ему то, что вы советуете, значит, я признаюсь пред ним в своем унижении. Я не могу сделать это после всего происшедшого между нами, не могу! Стыд этот для него ничто. Для меня этот стыд невыносим.

Вот еще одна из замечательнейших особенностей её характера открывалась предо мной: её чуткий страх самого прикосновения с чем-нибудь низким, затемнявший в ней всякую мысль о самой себе, толкавший ее в ложное положение, которое могло компрометтировать ее во мнении всех её друзей! До сих пор я еще крошечку сомневался в пригодности данного мною совета. Но после сказанного ею я несомненно убедился, что это лучший из всех возможных советов и не колебался еще раз настоять на нем.

Она только покачала головой и повторила свой отказ в других выражениях.

- Он был со мной в таких коротких отношениях, что просил моей руки. Он так высоко стоял в моем мнении, что получил согласие. Не могу же я, после этого, сказать ему, что он презреннейшее существо в мире.

- Но, милая мисс Рахиль, увещевал я, - вам равно невозможно сказать ему, что вы отказываетесь от своего слова, не поставив ему на вид никакой причины.

- Я скажу, что передумала и убедилась, что нам обоим гораздо лучше будет, если мы разстанемся.

- И только?

- Только.

- Подумали ль вы о том, что он может сказать с своей стороны?

- Пусть говорит что угодно.

Невозможно было не удивляться её деликатности и решимости, и также нельзя было не почувствовать, что она впадала в просак. Я умолял ее поразмыслить о собственном положении. Я напоминал ей, что она отдает себя в жертву отвратательнейшим истолкованиям её цели.

- Вы не можете бравировать общественным мнением из-за личного чувства, сказал я.

- Что вы хотите сказать?

- Вы забыли о Лунном камне, мистер Брофф. Разве я тогда не бравировала общественным мнением ради своих собственных причин?

Ответ её заставал меня умолкнуть на минуту. Он подстрекнул меня к попытке объяснить себе её поведение, во время пропажи Лунного камня, из загадочного признания, которое только что сорвалось у ней с языка. Будь я помоложе, пожалуй, мне и удалось бы это. Теперь оно было не под стаду.

Я в последний раз попробовал уговорить ее, прежде нежели мы вернулись домой. Она осталась непреклонною. В этот день, когда я простился с ней, в уме моем странно боролись возбужденные ею чувства. Она упрямилась; она ошибалась. Она влекла к себе, она возбуждала восторг, она была достойна глубокого сожаления. Я взял с нея обещание писать ко мне тотчас же, как только ей нужно будет сообщить что-нибудь новое, и вернулся в Лондон в самом тревожном расположении духа.

Вечером, в день моего приезда, прежде чем я мог разчитывать на получение обещанного письма, я был удивлен посещением мистера Абльвайта старшого и узнал, что мистер Годфрей в тот же день получил отставку и принял ее.

При усвоенном мною взгляде на это дело, уже один факт, изложенный в подчеркнутых словах, обличал причину покорности мистера Годфрея Абльвайта так же ясно, как бы он сам в ней сознался. Он нуждался в значительной сумме; она ему нужна была к сроку. Рахилины доходы, которые могли быть ему подмогой в чем-нибудь ином, тут ему были не в помощь, и таким образом Рахиль возвратила себе свободу, не встретив с его стороны ни минутного сопротивления. Если мне скажут что это одне догадки, я спрошу в свою очередь: какою иною теорией можно объяснить, что он отступился от брака, который доставил бы ему роскошную жизнь до конца дней?

Восхищению, которое могло быть возбуждено во мне счастливым оборотом дела, помешало то, что произошло во время этого свидания по стариком Абльвайтом. Он, разумеется, зашел узнать, не могу ли я разъяснить ему необычайное поведение мисс Вериндер. Нет нужды упоминать о том, что я вовсе не мог сообщить ему требуемое сведение. Досада, которую он при этом почувствовал, в связи с раздражением, произведенным в нем недавним свиданием с сыном, заставила мистера Абльвайта потерять самообладание. И взгляды, и выражения его убедили меня, что мисс Вериндер будет иметь дело с безпощадным врагом, когда он на другой день приедет к брайтонским дамам. Я провел тревожную ночь, размышляя о том что мне следовало сделать. Чем кончилась мои размышления, и насколько мое недоверие к старику Абльвайту оказалось основательным, - все это (говорят) было уже весьма точно и в надлежащем месте изложено примерною личностью, мисс Клак. Мне остается прибавить, для полноты разказа, что мисс Вериндер нашла наконец в моем Гампстедском доме покой и отдых, в которых она, бедняжка, так сильно нуждалась. Она почтила вас долгою побывкой. Жена и дочери мои была ею очарованы, а я с искреннею гордостью и удовольствием должен сказать, что когда душеприкащики назначали нового опекуна, наша гостья, и семья моя разставалась как старые друзья. 

II.

Вслед за сим следует изложить дополнительные сведения, которыми я располагаю относительно Лунного камня или, говоря правильнее, относительно заговора Индейцев похитить алмаз. Хотя мне остается разказать весьма не многое, но это немногое тем не менее имеет (как я упоминал уже) некоторую важность по своей замечательной связи с последующими событиями.

Спустя неделю и дней десять по отъезде мисс Вериндер из нашего дома, один из моих писцов, войдя в приемную моей конторы, подал мне карточку и объявил, что какой-то джентльмен дожидается внизу, желая поговорить со мной. Я посмотрел на карточку. На ней стояло иностранное имя, в последствии изгладившееся из моей памяти. Затем на нижнем краю карточки следовала строчка, написанная по-английски, которую я хорошо помню: по рекомендации мистера Септима Локера. Дерзость человека с таким положением, как мистер Локер, осмеливающагося рекомендовать мне кого бы то ни было, так внезапно озадачила меня, что я с минуту молчал, не веря собственным глазам. Писец, заметив как я ошеломлен, соблаговолил передать мне результат своих наблюдений над иностранцем, дожидавшимся внизу.

- Человек весьма замечательной наружности, сэр, и такой смуглолицый, что все конторские тотчас приняли его за Индейца или что-нибудь в этом роде.

Сопоставив мысль писца с обидною строчкой в карточке, которую держал в руке, я мигом заподозрил, что под этою рекомендацией мистера Локера и посещением иностранца кроется Лунный камень. К удивлению моего писца, я тотчас решился принять джентльмена, дожидавшагося внизу.

В оправдание этой жертвы простому любопытству, крайне не свойственному моему званию, позвольте мне напомнить читателю этих строк, что ни одно лицо (по крайней мере в Англии) не было в такой короткой связи с романом индейского алмаза, как я. Полковник Гернкасль доверил мне свой тайный план избежать руки убийц. Я получал его письма, периодически уведомлявшия меня, что он еще находится в живых. Я составил его завещание, по которому он дарил мисс Вериндер Лунный камень. Я убедил его душеприкащика принять эту должность на тот случай, если камень окажется действительно ценным приобретением для семейства. Наконец я же боролся с опасениями мистера Франклина Блека и убедил его взяться за передачу алмаза в дом леди Вериндер. Если кто-нибудь может заявить законные права на участие в деле Лунного камня и всего сюда относящагося, мне кажется, трудно отвергнуть, что это именно я.

Лишь только ввели моего таинственного клиента, я ощутил в себе уверенность, что нахожусь в присутствии одного из трех Индейцев, вероятно, самого начальника их. Он был изысканно одет в европейское платье. Но смуглого цвета лица, высокого роста с гибким станом и сдержанно-грациозной вежливости обращения было достаточно, чтоб обличать опытному глазу его восточное происхождение.

Я указал ему кресло и просил объяснить, какого рода, дело имеет он до меня.

какой-то шелковой материи, он поставил на мой стол маленький ящичек или шкатулочку, чрезвычайно красиво и богато усыпанную драгоценными каменьями по черному дереву.

- Я пришел, сэр, проговорил он, - просить вас ссудить меня некоторою суммой. А это я оставлю в обезпечение того, что долг будет уплачен мною.

Я указал ему на карточку.

- И вы обращаетесь ко мне по рекомендации мистера Локера? сказал я.

Индеец поклонился.

- Смею ли спросить, почему же мистер Локер сам не осудил вас требуемою суммой.

- Мистер Локер сказал мне, сэр, что у него нет денег в ссуду.

- И поэтому рекомендовал вам обратиться ко мне?

Индеец в свою очередь указал на карточку.

- Тут написано, сказал он.

Ответ короткий и как нельзя более идущий к делу! Будь Лунный камень в моих руках, я уверен, что этот восточный джентльмен убил бы меня, не задумываясь. В то же время, обходя этот легонький изъян, я должен засвидетельствовать, что посетитель мой был истинным образцом клиента. Он не пощадил бы моей жизни, но он сделал то, чего никогда не делала мои соотечественники, на сколько я знаю их лично: он щадил мое время.

- Мне весьма жаль, сказал я, - что вы побезпокоились придти ко мне. Мистер Локер очень ошибся, послав вас сюда. Мне, подобно всем людям моей профессии, доверяют деньги для раздачи в ссуду. Но я никогда не ссужаю иностранцев и никогда не ссужаю под такие залоги, как представленный вами.

Даже не пытаясь убеждать меня поослабить свои правила, что другие непременно сделали бы на его месте, Индеец отвесил мне новый поклон, и не возражая на слова, завернул свой ящичек в оба футляра. Затем он встал. Этот безподобный убийца, и собираясь уйдти, спросил:

- Из снисхождения к чужеземцу, извините ли вы, если я на прощаньи предложу вам один вопрос?

Я поклонился в свою очередь. Один только вопрос на прощаньи! В былое время я насчитывал их до пятидесяти.

- Положим, сэр, что вы нашли бы возможным (и в порядке вещей) ссудить меня этими деньгами, сказал он: - в какой срок было бы возможно мне (обычным порядком) возвратить их?

- Но обычаю нашей страны, ответил я, - вы могли бы (если угодно) заплатить деньги по истечении года от того числа, в которое оне вам были выданы.

Индеец отвесил мне последний поклон, нижайший из всех, и разом вышел из комнаты, в один миг, неслышною, гибкою, кошачьею поступью, от которой я, признаюсь, даже слегка вздрогнул. Успокоясь на столько, что мог размышлять, я тотчас пришел к определенному и единственно-понятному заключению о госте, почтившем меня своим посещением.

Находясь в моем присутствий, он до такой степени владел своим лицом, голосом и манерами, что всякая пытливость была бы напрасна. Но тем не менее он дал мне возможность заглянуть разок под эту гладь внешней оболочки. Он не выказывал на малейшого признака попытки удержать в своей памяти что-либо из говоренного мною, пока я не упомянул о времени, по истечении которого обычай разрешил должнику самую раннюю уплату занятых им денег. Когда я сообщал ему это сведение, он в первый раз еще взглянул мне прямо в лицо. Из этого я заключил, что он предлагал мне последний вопрос с особенною целью и особенно желал получить мой ответ. Чем осмотрительнее размышлял я о всем происшедшем между ними, тем упорнее подозревал, что показ этой шкатулочки и назначение её в залог были простыми формальностями с целью проложить дорожку к прощальному вопросу, заданному мне.

Я уже убедился в верности моего заключения и хотел шагнуть несколько далее, проникнуть самые намерения Индейца, когда мне принесли письма, как оказалось, от мистера Локера. Он просил, в рабском до тошноты выражениях, извинит его и уверял, что удовлетворит меня полным объяснением дела, если я почту его согласием на личное свидание.

Мистер Локер был на столько ниже Индейца во всех отношениях, так вульгарен, гадок, раболепен и сух, что о нем вовсе не стоит распространяться на этих страницах. Сущность того, что он имел передать мне, главным образом состояла в следующем:

Накануне визита, сделанного мне Индейцем, этот усовершенствованный джентльмен почтил своим посещением самого мистера Локера. Несмотря на то что он был переодет по-европейски, мистер Локер тотчас признал в своем госте начальника трех Индейцев, который некогда надоедал ему, бродя вокруг его дома, и довел до обращения в суд. Из этого внезапного открытия он поспешил заключить (и, признаться, весьма естественно), что находится в присутствии одного из трех человек, которые завязали ему глаза, обыскали его и отняли у него расписку банкира. Вследствие этого он окаменел от ужаса и был твердо уверен, что час его пробил.

С своей стороны, Индеец не выходил из роли совершенно незнакомого человека. Он показал свою шкатулочку и сделал точь-в-точь такое же предложение, как в последствии мне. Имея в виду как можно скорее отделаться от него, мистер Локер сразу объявил, что у него нет денег. Затем Индеец просил указать ему наиболее подходящее и вернейшее лицо, к которому он мог бы обратиться за нужною ему ссудой. Мистер Локер ответил ему, что в таких случаях наиболее подходящим и вернейшим обыкновенно бывает какой-нибудь почтенный адвокат. Когда же его просили назвать имя какой-нибудь личности из этого звания, мистер Локер упомянул обо мне, по той простой причине, что в припадке крайняго ужаса мое имя первое пришло ему в голову. "Пот с меня катился градом, сэр, заключал этот несчастный: Я сам не знал, что такое говорю. Надеюсь, вы взглянете на это сквозь пальцы, мистер Брофф, приняв во внимание, что я истинно обезумел от страха."

Я довольно милостиво извинил собрата. То был удобнейший способ сбыть его с глаз долой. При выходе я задержал его еще одним вопросом. Не сказал ли Индеец чего-нибудь особенно заметного, разставаясь с мистером Локером? Да. На прощаньи Индеен предложил мистеру Локеру тот же самый вопрос, что, и мне, а разумеется, получил ответ, одинаковый с данным ему мною. Что же это значило? Объяснение мистера Локера ничуть не помогло мне разрешать задачу. Собственная моя ловкость, к которой я обратился вслед затем, без посторонней помощи оказалась недостаточною, чтобы побороть это затруднение. В этот день я был отозван на обед и пошел к себе на верх не совсем-то в веселом расположении духа, вовсе не подозревая, что путь в гардеробную и путь к открытию в этом случае лежали в одном направлении. 

III.

Между приглашенными на обед, самое видное место занимал, как мне кажется, мистер Мортвет.

По возвращении его в Англию из дальних странствий, общество сильно интересовалось путешественником, который подвергался множеству опасностей и до сих пор счастливо избегнул разказа о них. Теперь же он объявил о своем намерении вернуться на поприще своих подвигов и проникнуть в местности, еще не изследованные. Это дивное равнодушие, с которым он разчитывал на свое счастье, и вторично подвергал себя гибельным случайностям, оживило флюгерный интерес поклонников героя. Теория вероятности явно противоречила тому, чтоб он и на этот раз уцелел. Не всякий день приходится встречать человека, выходящого из ряда обыкновенных смертных, и ощущать при этом весьма основательную надежду, что ближайшею вестью о нем будет известие о его насильственной смерти.

Когда в столовой остались одни джентльмены, я очутился ближайшим соседом мистера Мортвета. Так как все наличные гости была Англичане, то нет надобности упоминать, что по исчезновении благодетельного удержа в лице присутствовавших дам, разговор неизбежно и тотчас же свернул на политику.

Что касается этой всепоглащающей национальной темы то я весьма не английский Англичанин в этом отношении. Вообще все политические толки я считаю самым сухим и безполезнейшим разговором. Когда бутылки обошли в первый раз вокруг стола, я взглянул на мистера Мортвета и нашел, что он, повидимому, разделяет мой образ мыслей. Он держал себя весьма ловко, со всевозможным уважением к чувствам хозяина дома, но тем не менее явно собирался вздремнуть. Мне вдруг блеснула мысль, что стоило бы попробовать в виде опыта: нельзя ли пробудить его умеренным намеком на Лунный камень, а если это удастся, то поразведать, что он думает о новых осложнениях индейского заговора, на сколько они известны в непоэтическом ведомстве моей конторы.

- Если я не ошибаюсь, мистер Мортвет, начал я, - вы были знакомы с покойною леди Вериндер и несколько интересовались тою странною вереницей случайностей, которая кончилась пропажей Лунного камня?

Славный путешественник почтил меня мгновенным пробуждением и спросил кто я такой. Я разказал ему о моих деловых отношениях к семейству Гернкаслей, не забыв упомянуть и о забавном положении, какое занимал я в прошлые времени относительно полковника и его алмазы.

Мистер Мортвет повернулся в своем кресле спиной к остальному кружку (не разбирая консерваторов и либералов) а сосредоточил все свое внимание на некоем мистере Броффе из Грейзь-Инн-Сквера.

- Не слыхала ли вы чего-нибудь об Индейцах в последнее время? спросил он.

- Я имею некоторое основание думать, что один из них наделся вчера со мной в моей конторе, ответил я.

Не легко было уповать человека, подобного мистеру Мортвету; но ответ мои совершенно ошеломил его. Я разказал ему все случившееся с мистером Локером и со мной, точь-в-точь, как оно было описано мною на этих страницах.

- Ново, что Индеец не без цели сделал прощальный вопрос, прибавил я: - для чего бы ему так хотелось знать время, по истечении которого обычай дозволяет занявшему деньги возвратить их?

- Возможно ли, чтобы вы не постигали его цели, мистер Брофф.

- Я краснею за свою тупость, мистер Мортвет, - но, право, не постигаю.

Великий путешественник заинтересовался примером необъятной бездны моего тупоумия в самую глубь.

- Позвольте вам предложить один вопрос, сказал он: - в каком положении теперь этот заговор овладеть Лунным камнем.

- Замысел их, мистер Брофф, может быть загадкой лишь в таком случае, если вы никогда сериозно не вникали в него. Не пробежать ли нам его вместе, с тех пор как вы составляли завещание полковника Гернкасля и до того времени, когда Индеец наведался к вам в контору? Ради интересов мисс Вериндер, в вашем положении весьма важно составить себе ясное понятие об этом деле на случай надобности. Имея это в виду, скажите, угодно ли вам самому добраться до цели Индейца? Или вы желаете, чтоб я избавил вас от хлопот этого исследования?

Излишне говорить, что я вполне оценил практичность его намерения, и выбрал из двух предложений первое.

вами человек, - в цветущей поре или нет. Вы полагаете, лет сорока? Я то же думаю. Скажем, около сорока лет. Теперь оглянитесь на то время, когда полковник Геракасль вернулся в Англию и вы принимали участие в плане сохранения его жизни. Не требую, чтобы вы пересчитывали года. Я хочу только сказать, что находящиеся здесь Индейцы, по возрасту их, должны быть преемниками тех трех (все она высшей касты браминов, мистер Брофф, если покидают отечество), которые последовали за полковником на берег Англии. Очень хорошо. Наша молодцы наследовали тем, которые были здесь до них. Еслиб они тем только и ограничилась, не стоило бы толковать об этом деле. Но они пошли дальше. Они стали преемниками организации, учрежденной в этой стране их предшественниками. Не дивитесь! организация, по вашим понятиям, конечно, дело вздорное. Я полагаю, что в их распоряжении есть деньги, а следовательно и услуги, когда понадобятся, тех темных личностей, из Англичан, что существуют проделками насчет иностранцев, проживающих в Лондоне; наконец, тайное сочувствие немногих соотечественников и (в прежнее время, по крайней мере) единоверцев, которым удалось найдти себе занятие по многочисленным потребностям этого громадного города. Как видите, все это не очень значительно! Все же не худо заметить это в начале исследования, ибо в последствии вам, пожалуй, придется сослаться на эту скромную индейскую организацию. Разчистив таким образом дорогу, я хочу предложить вам один вопрос, и ожидаю, что ваша опытность разрешит его. Что подало Индейцам первый удобный случай овладеть алмазом?

Я понял намек на мою опытность.

- Без сомнения. И смерть его, как вы сказали, подала им первый удобный случай. До этого времени Лунный камень не подвергался на малейшей опасности в кладовой банка. Вы составили завещание полковника, по которому он оставлял драгоценность племяннице, и завещание было заявлено обычным порядком. Будучи адвокатом, вам не трудно догадаться, что после этого должны были предпринять Индейцы, пользуясь советами Англичан.

- Им следовало запастись копией с завещания из Докторс-Коммонса.

- Именно так. Какая-нибудь темная личность из тех Англичан, о которых я упоминал уже, добыла им названную вами копию. Из этой копии они узнали, что Лунный камень завещан дочери леди Вериндер, и что мистер Блек старший или кто-нибудь иной, по его поручению, должен вручить алмаз по принадлежности. Вы согласитесь, что, при общественном положении леди Вериндер и мистера Блека, разведать об этих лицах ничего не стоило. Индейцам предстояло разрешать лишь один вопрос: не попытаться ли овладеть алмазом во время перевозки его из банка или дождаться, пока его доставят в Йоркширский дом леди Вериндер. Второй путь был явно безопаснее, - и вот вам разгадка появления Индейцев в Фризигалле, переодетых фокусниками и выжидающих удобного времечка. Излишне говорить, что в Лондоне к их услугам была организация, уведомлявшая их о событиях. На это хватало двух человек. Один следил за всеми лицами, ходившими из дома мистера Блека в банк, а другой угощал дворню пивом и запасся вестями о том, что делалось в доме. Эти обыкновеннейшия меры помогли им узнать, что мистер Франклин Блек был в банке, и что он же единственное лицо в доме, собирающееся посетит леди Вериндер. Вы, без сомнения, не хуже меня помните все случившееся вслед за этою разведкой.

Я вспомнил, что Франклин Блек заподозрил одного из шпионов на улице, что вследствие того он ускорил свой приезд в Йоркшир несколькими часами, и благодаря превосходному совету старика Бетереджа, поместил алмаз во фризингальском банке, прежде чем Индейцы могли ожидать его прибытия в этот околоток. До сих пор все ясно. Но если Индейцы не знали об этой предосторожности, почему она не пыталась пробраться в дом леди Вериндер (где, по их предположению, должен был находиться алмаз) в течении всего времени до дня рождения Рахили?

ясновидения, по моим понятиям, нисколько не удовлетворит меня.

- И меня тоже, оказал мистер Мортвет. - Ясновидение в этом случае только раскрывает поэтическую сторону индейского характера. Эти люди возбуждали в себе свежую силу и бодрость, вовсе непонятные Англичанину, окружив утомительное и опасное предприятие некоторым ореолом чудесного и сверхъестественного. Их мальчик безспорно хороший проводник месмерического влияния, и под этим влиянием, разумеется, отразил в себе то, что было на уме магнетизера. Я опытом проверял теорию ясновидения, и убедился, что проявления её не идут дальше этого. Индейцы не так смотрят на этот вопрос; Индейцы уверены, что их мальчик водит вещи, незримые их очам, - и, повторяю, в этом чуде находят источник нового рвения к цели, соединяющей их. Я остановился на этом как на любопытной стороне человеческого характера, имеющей для нас всю прелесть новизны. В нашем теперешнем исследовании вовсе не нужны ни ясновидение, ни месмеризм и т. п. предметы, в которые трудно верится практическому человеку. Развивая индейский заговор шаг за шагом, я имел в виду разъяснить его последствия рациональным путем и естественными причинами. Удалось ли это мне до сих пор?

- Без сомнения, мистер Мортвет! Но я все-таки с нетерпением жду рационального объяснения того противоречия, которое я только что имел честь представить вам.

Мистер Мортвет улыбнулся.

сделал с алмазом мистер Франклин Блек, - так как первая ошибка их произошла в первую же ночь по приезде мистера Блека к тетушке.

- Первая ошибка их? повторял я.

- Разумеется! Ошибка в том, что они позволили Габриелю Бетереджу подстеречь их в то время, как она ночью бродили у террасы. Однако, надо отдать он справедливость в том, что они сами же сознали свой ложный шаг, обо, по вашим словам, вполне располагая временем, они после того в течении целых недель не показывались вблизи дома.

- Для того, мистер Брофф, что ни один Индеец не станет подвергаться ненужному риску. Из включенного вами в завещание полковника Гернкасля параграфа они знали (не правда ли?), что Лунный камень перейдет в полное владение мисс Вериндер в день её рождения. Очень хорошо. Скажите же, какой образ действия был безопаснее в их положении? Попытаться овладеть алмазом, пока он в руках мистера Франклина Блека, доказавшого уже, что он в состоянии заподозрить и перехитрить их? Или подождать, пока алмаз будет в распоряжении молодой девушки, которая станет наивно радоваться всякому случаю надеть великолепную драгоценность? Может-быть, вы потребуете доказательства, что теория моя верна? Доказательство в самом поведении Индейцев. Прождав несколько недель, они появились около дома в день рождения мисс Вериндер и в которой подвергался мистер Франклин Блек (на него непременно бы напали, еслиб ему не посчастливилось возвращаться к леди Вериндер в обществе нескольких человек), и так твердо убежден был в сильнейшей опасности, грозящей самой мисс Вериндер, что советовал последовать плану полковника и уничтожить тождество драгоценного камня, расколов его на части. Затем, вам не менее меня известно, как его странное исчезновение в ту же ночь сделало мой совет безполезным, совершенно разстроив заговор, и как дальнейшия предприятия Индейцев были парализованы на другой же день заключением их в тюрьму. Этим заканчивается первый акт заговора. Прежде нежели мы перейдем ко второму, позвольте спросить, разъяснил ли я ваше противоречие с достаточною удовлетворительностью для практического ума?

Нельзя отвергать, что он прекрасно разъяснил это противоречие, благодаря превосходному знанию индейского характера и тому обстоятельству, что ум его не был обременен сотнями других завещаний со времени смерти полковника Гернкасля!

- До сих пор, значит, все ладно, продолжал мистер Мортвет. - Первый удобный случай овладеть алмазом был потеряв Индейцами в тот день как их посадили во фризингальскую тюрьму. Когда же он представился он вторично? Вторично он им представился, - на что я имею доказательства, - во время самого заключения их.

Приостановив разказ, он вынул свою записную книжку и развернул ее на известной странице.

- В то время, продолжал он: - я гостил у знакомых во Фризингалле. За день или за два до освобождения Индейцев (кажется, в понедельник) смотритель тюрьмы принес мне письмо. Оно было доставлено на имя Индейцев какою-то мистрис Маканн, у которой она нанимала квартиру, и было получено ею накануне по почте. Тюремные власти заметили, что на почтовом штемпеле значилось "Ламбет", а форма адреса на куверте, хотя, и правильно написанного по-английски, странно отличалась от обычных надписей этого рода. Распечатав его, она увидела, что письмо писано на иностранном языке, и не ошиблась, признав его индостанским. Обращаясь ко мне, они конечно желали, чтоб я перевел им письмо. Я снял копию с оригинала, вместе с переводом, в свою записную книжку, - и вот она к вашим услугам.

"Трем индейцам живущим у леди по имени Маканн во Фризингалле в Йоркшире." Затем следовала индейския буквы; английский перевод был в конце и заключался в следующих загадочных словах:

"Во имя князя ночи, седящого на сайге, объемлющого руками четыре угла земли. Братия, станьте лицом на полдень и ступайте в многошумную улицу, которая ведет на грязную реку. Потому что очи мои видели его."

Тут письмо кончалось, без числа и подписи. Я возвратил его мистеру Мортвету и признался, что этот любопытный обращик индейской переписки несколько озадачил меня.

- Я могу объяснить вам первую фразу, оказал он, - а поведение Индейцев объяснит остальные. В индейской мифологии бог луны изображается в виде четверорукого божества, сидящого на сайге, а князь ночи - это один из его титулов. Вот уже в самом начале нечто возбуждающее подозрение своим сходством с косвенным намеком на Лунный камень. Теперь посмотрим, что же сделали индейцы после того, как тюремные власти дозволили им прочесть письмо. В тот самый день как их выпустили на свободу, они тотчас пошли на станцию железной дороги и взяли места в первом поезде отправлявшемся в Лондон. Мы все во Фризингалле чрезвычайно сожалели, что за их действиями не было тайного присмотра. Но, после того как леди Вериндер отпустила полицейского офицера и остановила дальнейшее следствие о пропаже Лунного камня, никто не осмеливался ворошить это дело. Индейцы вольны были ехать в Лондон и поехали. Что же мы вслед за тем услыхали о них, мистер Брофф?

- Она безпокоили мистера Локера, ответил я, - бродя вокруг его дома в Ламбете.

- Да.

- Излагая дело, он, между прочим, если вы не забыли, упоминает об иностранце, нанявшемся к нему в работники, которого он только что разчел по подозрению в попытке на воровство и в стачке с надоедавшими ему Индейцами. Из этого, мистер Брофф, довольно просто выводится, кто именно писал вот это озадачившее вас письмо, и которое из восточных сокровищ мистера Локера пытался украсть рабочий.

Вывод (как я поспешил сознаться) был так прост, что подсказывать его нет надобности. Я никогда не сомневался, что в то время, о котором говорил мистер Мортвет, Лунный камень попал в руки мистера Локера. Меня занимал один вопрос: как разведали об этом обстоятельстве Индейцы? И этот вопрос (которого разрешение, казалось мне, труднее всех) теперь, подобно прочим, не остался без ответа. Несмотря на свое адвокатство, я начинал сознавать, что мистеру Мортвету можно позволить вести себя с завязанными глазами в последние закоулки того лабиринта, в котором он служил мне проводником до сих пор. Я сделал ему комплимент в таком смысле, а он весьма милостиво принял эту маленькую уступку.

- Прежде чем я отаву продолжить, вы в свою очередь сообщите мне некоторое сведение, сказал он: - кто-нибудь должен же был перевезти Лунный камень из Йоркшира в Лондон. И кто-нибудь получал деньги под залог его, иначе он никогда не попал бы к мистеру Локеру. Нет ли какого-нибудь сведения относительно этой личности?

- Никакого, сколько мне известно.

Я от всего сердца согласился с мистером Мортветом, но в то же время считал своим долгом уведомить его (разумеется, не упоминая имени мисс Вериндер), что мистер Годфрей Абльвайт очистился от всяких подозрений, представив доказательства, за несомненность которых я могу поручиться.

- Очень хорошо, спокойно проговорил мистер Мортвет: - предоставим времени разъяснить это дело. А пока, мистер Брофф, для вашей пользы, вернемтесь опять к Индейцам. Поездка их в Лондон окончилась тем только, что они стали жертвой нового поражения. Потерю второго случая овладеть алмазом надо приписать, как мне кажется, единственно хитрости и предусмотрительности мистера Локера, который не даром же стоит во главе прибыльного и древняго промысла ростовщиков! Поспешно отказав нанятому им человеку, он лишил Индейцев помощи, которую сообщник непременно оказал бы им, однажды попав в дом. Спешным перемещением Лунного камня к своему банкиру,он захватил заговорщиков врасплох, пока у них еще не было на-готове нового плана ограбить его. каким образом после того Индейцы разузнали о его действиях, и как они постарались овладеть распиской его банкира, все это события, слишком свежия для того чтобы стоило на них останавливаться. Довольно упомянуть, что Лунный камень, сданный (под общим названием "драгоценности") в кладовую банкира, еще раз выскользнул из их рук. Теперь, мистер Брофф, каков будет третий случай овладеть алмазом? И когда он им представится?

Как только вопрос этот сорвался у него с языка, я наконец постиг цель посещения Индейцем моей конторы!

сроком, по истечении которого алмаз возьмут из-под охраны в банке.

Локер сам он сказал сколько придется ждать, а ваш почтенный авторитет убедил их в том, что мистер Локер сказал правду. Можем ли мы хоть приблизительно угадать время, около которого алмаз попал в рука ростовщика?

- Около конца прошлого июня, ответил я, - насколько я могу сообразить.

- А год у вас теперь сорок-восьмой. Очень хорошо. Если неизвестное лицо, заложившее Лунный камень, сможет выкупить его через год, то драгоценность вернется в его рука к концу июня сорок-девятого. К тому времени я буду за тысяча миль от Англии и здешних вестей. Но вам не худо бы запасать это на память и устроиться так, чтоб на то время быть в Лондоне.

- Вы думаете, что надо ждать чего-нибудь важного? спросил я.

мистер Брофф. Я твердо уверен, что в третий раз они этого не допустят.

То была последния слова, сказанные им по этому предмету. Подали кофе; гости встала из-за стола и разбрелась по комнате; а мы пошли наверх, присоединиться к бывшим на обеде дамам. Я записал число на память, и пожалуй не лишним будет закончить мой разказ воспроизведением этой отметки.

Июнь, сорок-девятого. К концу месяца ждать вестей об Индейцах.

Сделав это, я не имею более никаких прав пользоваться пером и передаю его непосредственно следующему за мной разкищаку.