Лунный камень.
Период второй. Раскрытие истины. Рассказ 3-й, доставленный Франклином Блеком.
Глава I.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лунный камень. Период второй. Раскрытие истины. Рассказ 3-й, доставленный Франклином Блеком. Глава I. (старая орфография)

Разсказ 3-й, доставленный Франклином Блеком.

I.

Весною 1849 года я скитался на Востоке и только что изменил план путешествия, составленный мною за несколько месяцев пред тем и сообщенный моим лондонским представителям: адвокату и банкиру.

Вследствие этой перемены мне надо было послать одного из служителей за получением писем и денег от английского консула в некий городок, который, по новому маршруту, не входил уже в число моих стоянок. Слуга должен был нагнать меня в назначенном месте, в известное время. Непредвиденный случай замедлил его возвращение. Около неделт прождал я с моими людьми, расположась лагерем на краю пустыни. К концу этого времени пропадавший слуга явился в мою палатку с деньгами и письмами.

- Кажется, я привез вам дурные вести, сэр, сказал он, указывая на одно из писем с траурною каемочкой и почерком мистера Броффа на адресе.

По мне в подобных случаях отсрочка всего невыносимее. Я прежде всего распечатал письмо с траурною каемочкой.

Оно извещало меня, что отец мой помер, а я стал наследником его значительного богатства. Состояние, переходившее таком образом в мои руки, влекло за собой и ответственность, вследствие чего мистер Брофф убеждал меня возвратиться в Англию, не теряя времени.

На разсвете следующого утра я двинулся в обратный путь к родине.

Портрет мой, нарисованный старым дружищем Бетереджем около времени моего отъезда из Англии, мне кажется, несколько утрирован. Чудак, по-своему, пресериозно передал один из сатирических намеков молодой госпожи на мое заграничное воспитание, и дошел до убеждения, что действительно видит во мне те французские, немецкия, и италиянския стороны моего характера, которые моя веселая кузина только в шутку отыскивала и которые действительно-то существовали лишь в воображении нашего доброго Бетереджа. Но за исключением этой скидки, я должен сознаться, что он вполне справедливо изобразил меня оскорбленным обращением Рахили до глубины сердца и покидающим Англию в припадке нестерпимых мук, причиненных самым горьким разочарованием в жизни.

Я уезжал за границу, решась, при помощи перемены мест и разлуки, - забыть ее. Я убежден в неправильности взгляда на человеческую природу, отрицающого в таких обстоятельствах действительную пользу перемены мест и отсутствия: она отвлекают внимание человека от исключительного созерцания собственной скорби. Я никогда не забывал её; во мучительные воспоминания теряли свою горечь по мере того, как влияние времени, разстояния и новизны возрастало между мной и Рахилью.

С другой стороны не менее верно и то, что, как только я собрался домой, - лекарство, имевшее несомненный успех, стало теперь также несомненно терять свою целебность. Чем ближе становилась страна, в которой она живет, и надежда снова увидать ее, тем неодолимее начинало заявлять свою власть надо мной её влияние. По возвращении в Англию, она была первою, о ком я спросил, встретясь с мистером Броффом.

Я, конечно, узнал о всем происходившем в мое отсутствие: другими словами, о всем изложенном здесь в разказе Бетереджа, - за исключением одного обстоятельства. В то время мистер Брофф не считал себя в праве сообщить мне причины, втайне обусловившия размолвку Рахили и Годфрея Абльвайта. Я не докучал ему затруднительными вопросами по этому щекотливому предмету. После ревнивой досады, возбужденной во мне слухом, что она некогда помышляла о замужестве с Годфреем, я нашел достаточное облегчение в уверенности, что, поразмыслив, она убедилась в поспешности своего поступка и сама взяла назад свое слово.

Выслушав разказ о прошлом, я весьма естественно обратился к текущим вопросам (и все об Рахили!). На чье попечение перешла она из дома мистера Броффа? И где она живет?

Она жила у вдовой сестры покойного сэр-Джона Вериндера, - некоей мистрис Мерридью, которая была приглашена душеприкащиками леди Вериндер в опекунши и приняла это предложение. По словам мистера Броффа, они отлично поладили между собой и в настоящее время устроились в доме мистрис Мерридью на Портленд-Плесе.

Полчаса спустя по получении этого известия я шел по дороге к Портленд-Плесу, не имев духу даже признаться в этом мистеру Броффу! Человек, отворивший мне дверь, не знал наверно, дома ли мисс Вериндер. Я послал его на верх с моею карточкой, в виде скорейшого способа разрешать вопрос. Слуга вернулся ко мне с непроницаемым выражением в лице и объявил, что мисс Вериндер нет дома.

Других я мог бы заподозрить в преднамеренном отказе принять меня. Но подозревать Рахиль не было возможности. Я сказал, что зайду вечерком часам к шести.

В шесть часов мне вторично объявили, что мисс Вериндер нет дома. Не оставлено ли мне записки? Никакой записки не оставлено. Разве мисс Вериндер не получала моей карточки? Слуга просил извинить его: мисс Вериндер получила

С своей стороны, я не мог допускать подобного обращения со мной, не сделав по крайней мере попытки разъяснить его причины. Я велел доложить о себе мистрис Мерридью и просил ее почтить меня свиданием, назначив для этого удобнейшее время по её усмотрению.

Мистрис Мерридью без всяких затруднений приняла меня тотчас же. Меня провели в уютную гостиную, а я очутился в присутствии маленькой, весьма приятной, пожилой леди. Она имела любезность весьма сожалеть обо мне и не мало удивляться. Впрочем, в то же время, не могла вступить со мной в какое-либо объяснение или влиять на Рахиль в деле, касающемся, повидимому, только личных её чувств. Она не раз повторяла это с вежливым и неистощимым терпением, - и вот все, чего я добился, обратясь к мистрис Мерридью.

Оставалось писать к Рахили. На другой день мой слуга понес ей письмо со строжайшим наказом дождаться ответа.

Доставленный мне ответ заключался буквально в одной фразе:

"Мисс Вериндер просит позволения уклониться от всякой переписка с мистером Франклином Блеком."

Как я ни любил её, но вознегодовал на обиду, нанесенную мне этим ответом. Не успел я еще овладеть собой, как мистер Брофф пришел поговорить о моих делах. Я не хотел ничего слышать о делах и разказал ему все происшедшее. Оказалось, что он, подобно самой мисс Мерридью, не в состоянии ничего разъяснать мне. Я спросил, не дошла ли до Рахили какая-нибудь клевета на меня. Мистер Брофф не знал никакой клеветы на мой счет. Не упоминала ли она обо мне в каком-нибудь смысле, гостя у мистера Броффа? На разу. Неужели в течение моего долгого отсутствия она даже не спросила: жив ли я или умер? ничего подобного она никогда не спрашивала.

Я достал из бумажника письмо, которое бедная леди Вериндер написала мне из Фризингалла в тот день как я выехал из её Йоркширского дома, и обратил внимание мистера Броффа на следующия две фразы:

"В теперешнем ужасном состоянии её разсудка, Рахиль все еще не прощает вам важной помощи, оказанной вами следствию о пропаже драгоценного камня. Ваше слепое рвение в этом деле увеличило гнет её волнений, так как усилия ваши неумышленно грозили открытием её тайны."

- Возможно ли, спросил я, - чтоб это враждебное чувство до сих пор сохранило всю свою горечь?

Мистер Брофф высказал непритворное огорчение,

- Если вы настаиваете на ответе, заметил он, - я должен сказать, что ничем иным не могу объяснить её поведения.

Позвонив, я приказал слуге уложить мой чемодан и послать за указателем железных дорог. Мистер Брофф с удивлением спросил что я хочу делать.

- Я еду в Йоркшир, отвечал я, - с первым поездом.

- Смею спросить, с какою цедию?

в тайну её молчания пред матерью и враждебности ко мне. Если время, труд и деньги могут это сделать, похититель Лунного камня будет у меня в руках!

Достойный старый джентльмен попробовал было возражать - заставить меня внять разсудку, короче, исполнить свой долг в отношении меня. Я был глух ко всем его доводам. В эту минуту никакия соображения не могли поколебать мою решимость.

- Я возобновлю следствие, продолжил я, - с того пункта, на котором оно было прервано, и прослежу его, шаг за шагом, до настоящого времени. В цепи улик, на сколько она была мне известна пред моим отъездом, недостает нескольких звеньев, которые могут быть пополнены Габриелем Бетереджем. К нему-то и поеду!

гревшагося на солнце в любимом уголочке задняго двора. Я хорошо знал это место и сказал, что сам отыщу его.

Я обошел кругом по знакомым дорожкам и переходам и заглянул в отворенную калитку на двор. Там сидел он, добрый, старый товарищ счастливых, невозвратных дней, - там, на старом месте, в старом кресле, с трубкой во рту и Робинзоном Крузо на коленях, с двумя друзьями, псами, дремавшими по обеим сторонам его кресла! Я стоял так, что последние, косые лучи солнца отбрасывали тень мою далеко вперед. Ее ли увидали собаки, тонкое ли чутье дало он знать о моем приближении, только обе вскочили с ворчаньем. Встав, в свою очередь, старик успокоил их одним словом, и засловяя рукой слабевшие глаза, вопросительно глядел на появившагося у калитки. А мои глаза переполнились слезами; я должен был переждать минутку, пока овладею собой, чтобы заговорить с ним.