Лунный камень.
Период второй. Раскрытие истины. Рассказ 3-й, доставленный Франклином Блеком.
Глава III.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лунный камень. Период второй. Раскрытие истины. Рассказ 3-й, доставленный Франклином Блеком. Глава III. (старая орфография)

III.

У меня осталось весьма неясное воспоминание о происходившем на Готтерстонской ферме.

Мне помнится радушный прием, непомерный ужин, которого хватило бы накормить целое селение на Востоке, очаровательно чистенькая спальня, где можно было сожалеть лишь об одном ненавистном произведении глупости наших предков - о перине; безсонная ночь, множество перепорченных спичек и несколько раз зажигаемая свеча; наконец, ощущение безпредельной радости при восходе солнца, когда представилась возможность встать.

Мы накануне условились с Бетереджем, что я зайду за ним по дороге в Коббс-Голь, когда мне будет угодно, что, при моем нетерпении выручать письмо, значило как можно раньше. Не дожидаясь завтрака на ферме, я взял корку хлеба и отправился в путь, слегка опасаясь, не застать бы мне милого Бетереджа в постели. К величайшему облегчению моему, оказалось, что он был не менее меня взволнован предстоящим событием. Я нашел его совершенно готовым в путь, с тростью в руке.

- Как вы себя чувствуете нынче, Бетередж?

- Плохо, сэр.

- Прискорбно слышать. На что же вы жалуетесь?

- Небывалая болезнь, мистер Франклин, собственного изобретения. Не хочу вас пугать, а только и утро не минет, как вы сами, наверно, заразитесь.

- Чорт возьми!

- Чувствуете ли вы этакий неприятный жар в желудке, сэр? И точно вас что-то постукивает в темя? А! Нет еще? Ну, так вас схватит в Коббс-Голе, мистер Франклин. Я это называю следственною лихорадкой и впервые заразился ею в обществе пристава Коффа.

- Эге! А лекарство на этот раз, вероятно, в письме Розанны Сперман? Идем же и добудем его.

Несмотря на раннюю пору, мы застали жену рыбака за кухонною возней. Как только Бетередж представил меня, добрая мисс Иолланд исполнила некий обряд общежития, исключительно предназначенный (как я узнал в последствие) для почетных посетителей. Она принесла на стол бутылку голландского джину, пару чистых трубок и начала разговор вступительною фразой: "Что нового в Лондоне, сэр?"

Не успел я подыскать ответа на этот безгранично-обширный вопрос, как из темного угла кухни ко мне приблизился призрак. Бледная девушка, с диким, растерянным видом и замечательно роскошными волосами, с гневным и резким взглядом, ковыляя на костыле, подошла к столу, за которым я сидел, и стала смотреть на меня с таким выражением, как будто я был какою-то вещью, возбуждавшею в ней любопытство вместе с отвращением и волшебно притягивавшею её взгляд.

- Мистер Бетередж, сказала она, не спуская глаз с моего лица, - пожалуста, скажите еще раз как его зовут.

- Этого джентльмена, ответил Беттередж (с сильным ударением на слове джентльмен) зовут мистер Франклин Блек.

Девушка повернулась ко мне спиной и вдруг вышла из комнаты. Добрая мисс Иолланд, кажется, извинялась относительно странного поведения своей дочери, а Бетередж (по всей вероятности) переводил это на вежливо-английское наречие. Я говорю об этом в полнейшей неуверенности. Все мое внимание было обращено на стукотню костыля этой девушки. Тук-тук, - это вверх по деревянной лестнице; тук-тук, - это в комнате у нас над головой; тук-тук, - это с лестницы вниз, и вот на пороге отворенной двери снова явился призрак, с письмом в руке, выманивая меня за дверь.

немногих жителей рыбачьяго селения не мог уже ни видеть, ни слышат нас, остановилась и в первый раз еще поглядела мне прямо в глаза.

- Стойте так, сказала она: - я хочу посмотреть на вас. Нельзя было ошибиться в выражении её лица. Я внушал ей чувства сильнейшого ужаса и отвращения. Я не так тщеславен, чтобы сказать, что еще ни одна женщина не смотрела на меня таким образом. Я лишь осмелюсь гораздо скромнее заявить, что ни одна еще не выказывала этого так явно. Есть предел, за которым человек уже не в состоянии выдерживать подобного смотра при некоторых обстоятельствах. Я попробовал отвлечь внимание хромой Люои на что-нибудь менее возмутительное нежели моя физиономия.

- Кажется, у вас есть письмо для передачи мне? начал я: - не его ли это вы держите в руке?

- Повторите-ка, было мне единственным ответом.

Я повторил мои слова, как умное дитя свой урок. "Нет, сказала девушка про себя, но все еще безпощадно уставив на меня глаза: - понять не могу, что такое она видела в его лице. Не в домек мне, что такое она слышала в его голосе." Она вдруг отвернулась от меня и томно склонила голову на верхушку своего костыля "Ох, бедняжка моя, милая!" проговорила она с оттенком, нежности, которого я у нея еще не слыхивал. "Нет у меня моей любушки! Что ты могла видеть в этом человеке?" Она гневно подняла голову и еще раз поглядела на меня.

- Можете ли вы есть и пить? спросила она.

Я постарался сохранить всю сериозность и ответил:

- Да.

- Можете ли вы спать?

- Да.

- И совесть не грызет вас, когда вы видите бедную девушку в услужении?

- Разумеется, нет. С чего бы это?

Она разом бросила мне письмо (как говорится) прямо в лицо.

- Возьмите! бешено воскликнула она: - до сих пор я вас в глаза невидывала. Не попусти мне Господи видеть вас еще когда-нибудь.

С этими словами на прощанье, она захромала от меня во всю свою прыть. Всякий, без сомнения, предугадал уже единственное объяснение, которое я мог дать её поступкам. Я просто счел ее сумашедшею.

Достигнув этого неизбежного вывода, я обратился к более интересному предмету исследования, заключавшемуся в письме Разанны Сперман; на нем был следующий адрес:

"Франклину Блеку, сквайру. Передать в собственные руки (не доверяя никому другому) чрез посредство Люси Иолланд."

Я сломал печать. В куверте оказалось письмо, а в нем, в свою очередь, клочок бумаги. Сначала я прочел письмо:

"Сэр, - Если вам любопытно знать причину моего обхождения с вами в то время, как вы гостили в доме моей госпожи, леди Вериндер, исполните, что сказано в приложенной памятной записке, и сделайте это так, чтобы никто не мог подсмотреть за вами. Ваша покорнейшая служанка,

вслед затем я взялся за клочок бумаги. Вот точная копия с него слово в слово:

"Памятная записка: - Пойдти на зыбучие пески, в начале пролива. Пройдти до Южной Иглы, пока веха Южной Иглы и флагшток на стоянке береговой стража за Коббс-Голем не сравняются по прямой линии, положить на утес палку или что-нибудь прямое для направления руки, как раз по линии вехи и флагштока. При этом соблюсти, чтоб один конец палки пришелся на ребре утеса с той стороны его, которая склоняется к зыбучим пескам. Ощупью по палке (начиная с конца её, обращенного к вехе) искать в морском поросте цепь. Найдя ее, провести рукой вдоль цепи до той части, которая свешивается чрез ребро утеса в зыбучий песок. И затем тащить цепь."

Только-что я прочел последния слова, подчеркнутые в оригинале, как позади меня послышался голос Бетереджа. Изобретатель следственной лихорадки совершенно изнемог от этого тяжкого недуга.

- Мне ужь больше не в терпеж, мистер Франклин. Что она там пишет, в письме-то? Помилосердуйте, сэр, скажите нам, что такое она пишет?

Я подал ему письмо и записку. Он прочел первое, повидимому, без особенного любопытства. Но вторая, то-есть записка, произвела на него сильное впечатление.

- А что говорил пристав! воскликнул Бетередж: - с первого дня, и до последняго, сэр, пристав говорил, что у нея должно быть записано для памяти место спрятанного. И вот эта записка! Господи помилуй, мистер Франклин, тайна, которая ставила в тупик всех, начиная с великого Коффа и ниже, только того и ждет, можно сказать, чтоб открыться вам! Всякий может видеть, что теперь отлив, сэр. Долго ли ждать начала прилива? - он поднял голову и увидал в некотором отдалении от нас рабочого паренька, чинившого сеть. - Темми Брайт! кликнул он во весь голос.

- Слы-ышу! откликнулся Темми.

- Скоро ли прилив?

- Час повременить надо.

Каждый из нас посмотрел на часы.

- Мы можем обойдти берегом, мистер Франклин, сказал Бетередж: - и добраться до зыбучих песков, на порядках выгадав время. Что вы на это окажете, сэр?

- Пойдемте.

По дороге к зыбучим пескам, я просил Бетереджа пооживить мои воспоминания о событиях (касающихся Розанны Сперман) во время следствия, произведенного приставом Коффом. С помощию старого друга я скоро возобновил в уме ясно и последовательно все обстоятельства. Уход Розанны в Фризингалл, когда все домашние думали, что она больная лежит в своей комнате; - таинственные занятия по ночам, за дверью на замке, при свече, горящей до утра; - подозрительная покупка лакированного жестяного ящика и пары собачьих цепей у мисс Иолланд; - положительная уверенность пристава в том, что Розанна спрятала что-то в зыбучих песках, и совершенное неведение спрятанного, - все эти странные результаты недоношенного следствия снова ясно представились мне, когда мы достигли зыбучих песков и пошли по низменному хребту скал, называемых Южною Иглой.

С помощью Бетереджа я скоро занял ту позицию, с которой веха и флагшток на стоянке береговой стражи уравнивалась в одну линию. Руководясь заметкой, мы вслед за тем положили мою трость в надлежащем направлении, насколько это было возможно при неровной поверхности утесов. Потом еще раз посмотрели на часы.

Прилив должен был начаться минут через двадцать. Я предложил переждать лучше на берегу чем на сырой и скользкой поверхности утесов. Дойдя до сухого песка, я собрался было сесть, но Бетередж, к величайшему удивлению моему, собирался уйдти.

- За чем же вы уходите? спросил я.

- Загляните еще разик в письмо, сэр, - и увидите.

С одного взгляда на письмо я припомнил наказ остаться одному, производя открытие.

- Трудненько таки мне теперь покидать вас, сказал Бетередж, - но бедняжка умерла такою страшною смертию, и меня что-то заставляет дать потачку этой её причуде, мистер Франклин. Притом же, прибавил он с уверенностью, - в письме не говорится, чтобы вы и в последствии не выдавали тайны. Я поброжу в ельнике и подожду, пока вы меня захватите по дороге. Не мешкайте более чем нужно, сэр. Следственная лихорадка вовсе не такая болезнь, чтобы с ней легко было ладить при этих

Заявив это на прощанье, он ушел.

Интервал ожидания, весьма короткий относительно времени, принимал огромные размеры по масштабу терпения. Это был один из тех случаев, в которых несравненная привычка курить становится особенно дороги и утешительна. Я закурил сигару и сед на склоне берега.

С безоблачного неба солнце разливало свою красу на все видимые предметы. Несравненная свежесть воздуха придавала характер роскоши самому процессу жизни и дыхания. Даже пустынный заливчик - и тот приветствовал утро своим веселым видом, а сырая, обнаженная поверхность зыбучих песков скрывала ужасающее выражение своей коварной, темной физиономии в мимолетной улыбке. С приезда моего в Англию еще не бывало такого чудного дня.

Не успел я докурить сигару, как начался прилив. Я увидал предшествующее ему вспучиванье песков, а потом грозную дрожь, пробегавшую по всей поверхности их, - точно какой-то дух ужаса жил, двигался и трепетал под ними в бездонной глубине. Я бросал сигару и вернулся к утесам.

Заметка указывала мне пробираться ощупью вдоль по линии, обозначаемой тростью, начиная с того конца её, который был обращен к вехе.

Я прошел таким образом более половины трости, не встречая ничего, кроме ребер утесов. за то вершка два подальше терпение мое вознаградилось. В узкой впадинке, куда едва входил указательный палец, я нащупал цепь. Пробуя вести по ней руку в направлении к зыбучим пескам, я нашел преграду в густоте морского пороста, сплоченного во впадинке несомненно в течении времени, которое прошло с тех пор как Розанна Сперман выбрала это местечко.

изобретения. Мне пришло на мысль "пошарить" на счастье тотчас за утесами, не найду ли я потерянный след цепи в том месте, где она углубляется в пески. Я взял трость и склонился над северным краем Южной Иглы.

В этом положении лицо мое находилось в нескольких футах над поверхностью зыбучих песков. В такой близи вид этих песков, охватываемых повременам отвратительным припадком дрожи, потрясал мои нервы. Ужасные грезы о том, что умершая явится, пожалуй, на месте самоубииства, чтобы помочь мне в поисках, - невыразимая боязнь увидать, как она поднимется из пучившейся поверхности песков и укажет место, - овладели мной до озноба на солнечном припеке. Признаюсь, что я зажмурился, опуская конец трости в зыбучий песок.

Миг спустя, - не успел я погрузить палку на несколько вершков, - как уже освободился от суеверного страха и задрожал всем телом в сильнейшем волнении. При первой попытке я опустил трость наугад, зажмурясь, - и сразу попал верно. Трость моя звякнула по цепи. Крепко ухватясь левою рукой за корни порости, я свесился через край утеса, а правою рукой искал под навесом его обрыва. Правая рука ощупала цепь.

Я вытащил ее без малейшого затруднения. На конце её был прикреплен лакированный ящик.

Цепь до того заржавела в воде, что я не мог отстегнуть кольцо прикреплявшее ее к ящику. Зажав ящик между колен и напрягая все силы, я сорвал с него крышку. Что-то белое наполнило всю его внутренность. Я опустил руку и нашел, что это белье.

форму ящика, в котором так долго лежало, вполне предохраненное от морской воды.

Я перенес белье на сухой песок берега, развернул и расправил его. Нельзя было ошибиться в том, что это за одежда. То был спальный шлафрок.

Когда я разостлал его на песке, лицевая сторона не представляла ничего, кроме безчисленных ошибок и складок. Потом я осмотрел изнанку и тотчас увидал, что она запачкана краской с двери Рахилина будуара!

Взгляд мой остановился, словно прикованный к пятну, а мысли разом перескочили из настоящого в прошлое. Мне вспомнились самые слова пристава Коффа, точно он снова стоял возле меня, подтверждая неопровержимое заключение, выведенное он из пятна на двери.

"Разведайте, нет ли в доме какого-нибудь платья с пятном от этой краски. Разведайте, чье это платье. Разведайте, чем объяснить владелец его свое присутствие в той комнате, где он запачкался, между полночью и тремя часами утра. Если это лицо не даст удовлетворительного ответа, нечего далеко ходить за похитителем алмаза."

несколько минут, - услыхав, что меня кличут. Я поднял голову и увидал Бетереджа, у которого наконец лопнуло терпение. Он только что показался в песчаных холмах на возвратном пути к берегу.

Появление старика, тотчас как я увидал его, возвратило меня к сознанию окружающих предметов и напомнило, что исследование, доведенное мною до сих пор, все еще не кончено. Я нашел пятно на шлафроке. Чей же это шлафрок?

Сначала я хотел справиться по письму, которое было у меня в кармане, - по письму, найденному в ящике.

Опустив за ним руку, я вспомнил, что есть легчайший способ узнать это. Сам шлафрок обличит истину, так как, по всей вероятности, на нем должна быть метка владельца.

"собственное свое имя".

Знакомые мне буквы доказывали, что шлафрок мой. Я перевел взгляд повыше: вон солнце, вон блестят воды залива, вон старик Бетередж все ближе да ближе подходит ко мне. Я опять взглянул на буквы. Мое имя. Явная улика - собственное мое имя.

"Если время, труд и деньги могут сделать, вор, похитивший Лунный камень, будет у меня в руках", вот слова, с которыми я выехал из Лондона: я проник в тайну, которая скрывалась в зыбучих песках от всех живущих, а неопровержимое доказательство, пятно от краски, убедило меня, что я-то сам и есть этот вор.