Армадель.
Книга вторая.
I. Тайна Осии Мидвинтера.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Армадель. Книга вторая. I. Тайна Осии Мидвинтера. (старая орфография)

КНИГА ВТОРАЯ.

I. Тайна Осии Мидвинтера.

В теплую майскую ночь 1851 года мистер Децимус Брок, настоятель (ректор) одного прихода в Сомерсетшире, приехавший провести несколько времени на острове Ман, удалился в свою спальню, в Кассльтауне, глубоко озабоченный лежавшею на нем сериозною ответственностию, и совершенно недоумевая, каким образом выйдти ему из своих затруднительных обстоятельств.

Эта достойная духовная особа достигла того периода жизни, когда умный человек научается отдалять от себя (на сколько позволяет ему его характер) всякия безполезные столкновения с Литейскими невзгодами. Не пытаясь долее ломать голову над разрешением возникшого для него теперь затруднения, мистер Брок снял сюртук и спокойно присел на краю постели. Он прежде всего начал обдумывать, действительно ли вопрос так важен как ему до сих пор казалось. Избрав этот новый путь для выхода из своего неприятного состояния, мистер Брок неожиданно заметил, что стремясь в своей цели, он предпринял самое печальное из всех человеческих странствий, - мысленное странствие по минувшим годам своей собственной жизни.

Мало-по-малу события этих лет, находившияся в связи все с тем же небольшим числом действующих лиц, и все более или менее содействовавшия безпокойству, которое в настоящее время не давало уснуть пастору, начали последовательно проходить в его воспоминании.

Первое событие перенесло его за четырнадцать лет тому назад в его собственный приход, на берегах Бристольского канала в Соммерсетшире, и оставило его наедине с незнакомою дамой, в первый раз посетившею и его, и эту местность.

То была свежая блондинка, с хорошо сохранившимся лицом; она была еще молода, и казалась даже моложе своих лет. В выражении её лица было что-то грустное, а в голосе слышалось страдание, на столько заметное, что каждый невольно отгадывал его присутствие, и в то же время на столько сдержанное, что оно не напрашивалось на участие посторонних лиц. Дама привела с собою хорошенького восьмилетняго белокурого мальчика, которого представила мистеру Броку как своего сына, и который при самом начале свидания был выслан в приходский сад. Еще не входя в кабинет, она послала пастору свою визитную карточку, на которой стояло имя "мистрис Армадель." Прежде нежели она начала говорить, мистер Брок уже почувствовал к ней большое участие, а когда сына её отправили в сад, он стал с некоторым безпокойством ожидать что она ему скажет.

Мистрис Армадель начала с того, что сообщила ему о своем вдовстве. Её муж вскоре после их брака погиб во время кораблекрушения, при переезде из Мадеры в Лиссабон. После этого несчастия она приехала в Англию с своим отцом, и уже по смерти мужа родила сына в их фамильном поместьи в Норфоке. Вслед за тем смерть отца (матери она еще прежде лишилась) подвергла ее дурному обращению и разным пересудам со стороны двух её братьев, с которыми, по её словам, эти неприятные отношения разлучили ее, вероятно, навсегда. Некоторое время она жила в соседнем графстве Девоншире, посвящая все свое время воспитанию сына, который достиг теперь того возраста, когда мальчику нужны другия попечения, кроме попечений матери. Не говоря уже о нежелании разставаться с ним при её одиноком положении, ее особенно страшила мысль отдать его в школу, в среду совершенно чуждых ему людей. Любимою её мечтой было дать ему домашнее воспитание, и удалять его, по мере того как он будет приходить в совершенный возраст, от всякого столкновения с соблазнами и опасностями света. В виду этой цели она нашла, что ей невозможно долее оставаться в её прежнем жилище, где местный пастор не мог принять на себя занятия с её сыном. Она навела справки, узнала что по соседству от мистера Брока есть дом, отвечающий её требованиям, и что наконец сам мистер Брок имел некогда обыкновение брать к себе на дом воспитанников. Вооруженная этими сведениями, она решилась явиться к нему без особенной рекомендации, но со всеми нужными ручательствами о её личности, и желала теперь узнать (в случае если она переселится в эту местность), согласен ли будет мистер Брок принять к себе воспитанником её сына.

Еслибы мистрис Армадель была непривлекательна, или еслибы мистер Брок был снабжен в образе жены своего рода траншеей, за которою он мог бы укрыться от нападения, то очень может быть, что путешествие вдовы оказалось бы не так успешным. Но при настоящем положении дел, мистер Брок разсмотрел представленные ему ручательства и попросил дать ему время на размышление. По окончании срока, он сделал все чего требовала от него мистрис Армадель, то-есть подставил свои плечи спину и дозволил матери взвалить на него ответственность за её сына.

Это первое событие случилось в 1837 году. Затем воспоминания мистера Брока, продолжая подвигаться вперед, открыли другое событие и остановились на 1845 году.

Местом действия была попрежнему рыбачья деревня на Соммерсетширском берегу, и действующия лица все те же: мистрис Армадель и её сын.

В продолжение восьми истекших лет мистер Брок почти не чувствовал лежавшей на нем ответственности. Мальчик не причинял большого труда ни своей матери, ни своему наставнику. Он, конечно, был немного ленив, но это происходило скорее от врожденной неспособности сосредоточивать свое внимание на заданном уроке нежели от недостатка ума, чтобы понять его. Нельзя было отрицать, что мальчик был в высшей степени легкомыслен: всегда действуя под впечатлением минуты, он необдуманно хватался за первое попавшееся решение. С другой стороны, должно сказать в его пользу, что душа его была ясна как день; трудно было бы найдти более великодушного, любящого и кроткого юношу. Некоторая оригинальная причудливость в характере и врожденная трезвость наклонностей избавили его от опасностей, которым он неизбежно подвергался вследствие данного ему матерью воспитания. Он имел свойственное Англичанам расположение к морю и ко всем морским занятиям, и по мере того как он становился старше, его ничем нельзя было отвлечь от воды или увести из эллинга. Однажды мистрис Армадель, к своему величайшему удивлению и неудовольствию, узнала, что сын её работает на этой строительной пристани в качестве волонтера. Он признался ей, что единственная его мечта в будущем иметь свой собственный эллинг, а в настоящем - достигнуть того чтобы самому построить себе лодку. Благоразумно разсуждая, что только подобное занятие могло примирить юношу с отчуждением, в котором он жил, от товарищей своего возраста и звания, мистер Брок с трудом уговорил мистрис Армадель не препятствовать сыну в этом желании. В этот второй период жизни ректора и его воспитанника, разказ о котором услышит теперь читатель, молодой Армадель уже на столько изучил корабельное мастерство, что собственноручно утвердил киль своей лодки.

В один летний вечер, вскоре после того как Аллану исполнилось шестнадцать лет, мистер Брок, оставив своего воспитанника, усердно работавшого в доке, и захватив с собою номер Times, пошел провести вечер к мистрис Армадель.

Годы, протекшие со времени их первой встречи, уже давно установили правильные отношения между ректором и его соседкой. Сначала он готов был домогаться её руки; но его невольные заискивания, на которые подвинуло его в первые дни их знакомства возраставшее чувство привязанности ко вдове, были встречены с её стороны воззванием к его твердости, и это навсегда сомкнуло его уста. Она, положительно объявила ему, что он может разчитывать только на её дружбу, и мистер Брок на столько любил ее, что удовольствовался, ролью друга; с тех пор они навсегда остались друзьями. Никакое ревнивое опасение относительно какого-либо соперника не нарушало спокойных отношений ректора к любимой им женщине. Из небольшого числа соседних мущин ни один не был у мистрис Армадель иначе как на правах простого знакомого. Спокойно притаившись в своем скромном уголке, она была ограждена от всяких общественных приманок, которые соблазнили бы других женщин в её возрасте и положении. Мистер Брок и его газета, с неизменным однообразием появлявшиеся три раза в неделю за её чайным столом, сообщали ей все что она знала, или что ей хотелось бы узнать о том обширном внешнем мире, которым были окружены со всех сторон тесные и неизменные пределы её повседневной жизни.

В вышеупомянутой вечер мистер Брок придвинул к столу кресло, в котором он обыкновенно сиживал, принял из рук хозяйки дома единственную чашку чаю, которую он обыкновенно выпивал, и развернул газету, которую он постоянно читал вслух мистрис Армадель, всегда слушавшей его на одном и том же диване и с тем же вечным шитьем в руках.

-- Что я вижу! воскликнул ректор, повышая голос на целую октаву, и с удивлением устремляя глаза на первую страницу газеты.

Мистрис Армадель еще ни разу не приходилось слышать такой интродукции к вечерним чтениям мистера Брока. Она взглянула на него с безпокойным любопытством и попросила своего почтенного друга удостоить ее объяснением.

-- Я не верю глазам своим, сказал мистер Брок. - Вот объявление, которое адресовано к вашему сыну, мистрис Армадель!

В случае если Аллан Армадель прочтет это объявление, то он сим извещается, что г-да Гаммик и Ридж (в улице Линкольн Инн-Фильдс, в Лондоне) покорно просят его снестись с ними лично или письменно по одному весьма важному и касающемуся до него делу. Всякий, могущий уведомить г-д Гаммика и Риджа о местопребывании упомянутого лица, сделает им величайшее одолжение, сообщив требуемые сведения. Во избежание ошибок, сим извещается, что отсутствующий Аллан Армадель имеет пятнадцать лет от роду, и что это объявление печатается по просьбе его семейства и друзей.

-- Вероятно, это какое-нибудь другое семейство и какие-нибудь другие друзья, сказала мистрис Армадель. - Лицо, упомиваемое в этом объявлении, не мой сын.

Тон, которым она произнесла эти слова, удивил мистера Брока, а перемена в её лице поразила его. Её нежный румянец заменился мертвою бледностию; глаза, отвернувшиеся от посетителя, вырагкали смущение и тревогу; она, по крайней мере, десятью годами показалась старше своих настоящих лет.

-- Имя это так необыкновенно, сказал мистер Брок, воображая что он оскорбил ее, и пытаясь поправить свою ошибку. - В самом деле, мне казалось невозможным, чтобы были два лица совершенно....

-- Да, есть два лица, перебила мистрис Армадель. - Моему Аллану, как вы знаете, уже шестнадцать лет, а юноше, о котором упоминается в объявлении, всего только пятнадцать. Хотя он носит то же имя и ту же фамилию, однако, благодаря Бога, не находится ни в каких родственных отношениях к моему сыну. Покамест я жива, я не перестану надеяться и молиться, чтобы мой Аллан не только никогда не встречался с ним, но даже никогда и не слыхал о нем. Я вижу, мой добрый друг, что удивляю вас; но, не правда ли, вы не будете сердиться на меня, если я умолчу об этих странных обстоятельствах? В моей ранней молодости я испытала несчастие и горе, о которых мне тяжело говорить даже с вами. Скажите, поможете ли вы мне переносить эти воспоминания, никогда более не возвращаясь к этому предмету? Не сделаете ли вы даже более, - не дадите ли вы мне обещания никогда не говорить об этом Аллану, и скрыть от него эту газету?

Мистер Брок дал требуемое обещание и счел за лучшее удалиться.

Ректор был слишком долго и слишком искренне привязан к мистрис Армадель, и никак не мог иметь относительно её какие-либо недостойные подозрения. Но должно сознаться, что недоверие её оскорбило его, и что возвращаясь к себе домой, он несколько раз пытливо разсматривал объявление. Теперь ему стало ясно, что скрываясь с своим сыном в глуши уединенного селения, мистрис Армадель имела в виду не столько держать его при себе, сколько предохранить его от встречи с его соименником. Но отчего она так боялась этой встречи? Был ли то страх за себя, или только за сына? Безусловная вера мистера Брока в безупречность любимой им женщины заставляла его отвергнуть всякое предположение о каком-либо прошедшем проступке мистрис Армадель, находившемся в связи с её тяжелыми воспоминаниями и с отчуждением братьев, вследствие которого она уже в продолжении многих лет жила вдали от родных и от своего дома. В ту же ночь ректор собственноручно изорвал газету с роковым объявлением, та решился навсегда изгнать этот предмет из своей головы. Случай открыл ему, что на свете существует другой Аллан Армадель, бродяга, опубликованный в газетах, и не имеющий никаких родственных связей с его воспитанником. Более этого он и не желал знать, ради самой мистрис Армадель.

Таков был второй период событий в жизни мистера Брока, с тех пор как он познакомился с своею соседкой и её сыном. Совершая свое мысленное странствие по минувшему, он подвигался все ближе и ближе к настоящим событиям, и наконец остановился на 1850 году.

В эти пять лет характер Аллана мало или почти вовсе не изменился. По выражению его наставника, он только превратился из мальчика шестнадцати летняго в мальчика двадцати одного года. Он сохранил тот же мягкий откровенный нрав, то же оригинальное и неизменное добродушие, ту же легкомысленную наклонность беззаветно отдаваться своему первому впечатлению. Его любовь к морю усилилась с летами. От сооружения лодки он перешел теперь, при помощи двух подмастерьев, к постройке палубного судна в тридцать пять тонн. Мистер Брок добросовестно пытался пробудить в нем потребность высших стремлений; он возил его с собою в Оксфорд, чтобы познакомить его с университетскою жизнию; брал в Лондон, чтобы развить его ум созерцанием великого города; но все оказалось напрасно: поездки эти, хотя и развлекли Аллана, но ни чуть не изменили его. Он, как некий Диоген, стоял выше всякого мирского честолюбия. "Что лучше?" спрашивал этот безсознательный философ у своего наставника: "самому найдти дорогу к счастью, или возложить эту заботу на других?" Мистер Брок решился предоставить самобытное развитие характеру своего воспитанника, и Аллан безпрепятственно стал заниматься своею яхтой.

Время, почти не изменившее сына, оставило глубокие следы на матери. Здоровье мистрис Армадель быстро разрушалось. По мере того как силы ей изменяли, характер её становился все хуже и хуже: она сделалась раздражительна, все сильнее поддавалась какой-то болезненной впечатлительности и безотчетному страху, и чувствовала все большее и большее нежелание оставлять свою комнату. С тех пор как она прочла, пять лет тому назад, известное объявление в Times, в жизни её не произошло ничего особенного, могущого напомнить ей грустные обстоятельства её ранней молодости. Между ею и ректором не произнесено было ни единого слова об этом запрещенном предмете; в уме Аллана не возникло ни малейшого подозрения о существовании его соименника, и несмотря на то, без всякого повода к особенному безпокойству, мистрис Армадель стала в последнее время упорно и раздражительно опасаться за своего сына. Иногда она радовалась его наклонности к корабельному делу и мореплаванию, благодаря которой он жил у нея на глазах, счастливый и занятой. В другой раз она с ужасом говорила о его привычке доверяться коварной стихии, в которой погиб её муж. Словом, не тем так другим путем она испытывала терпение сяоего сына, как никогда прежде, когда она чувствовала себя здоровее и счастливее. Сколько раз опасался мистер Брок, чтобы между ними не вышло сериозной размолвки; но природная мягкость Аллана, поддерживаемая его любовию к матери, победоносно выводила его из всех испытаний. В её присутствии он никогда не позволял себе ни одного жесткого слова, ни одного косого взгляда, и до самой последней минуты был в отношении к ней неизменно любящим и терпеливым.

Таково было взаимное положение сына, матери и друга, когда совершилось новое важное событие в их жизни. Однажды после обеда, в мрачный ноябрьский день, когда мистер Брок трудился над сочинением проповеди, к нему пришел хозяин сельской гостиницы. После нескольких слов извинения, трактирщик ясно изложил, по какому важному делу он хочет безпокоить ректора. Несколько часов тому назад работники соседней фермы привели в гостиницу молодого человека, которого они нашли блуждавшим по хозяйскому полю в безпамятстве, похожем на сумашествие. Хозяин гостиницы приютил у себя несчастного, а сам послал за медиком. Осмотрев больного, доктор объявил, что у него воспаление в мозгу, и что по всей вероятности он не вынесет этой болезни, если его вздумают перевезти в ближайший город для помещения в госпиталь или в чернорабочую больницу. После такого отзыва, и к тому же заметив что весь багаж незнакомца заключался в небольшом дорожном мешке, найденном около него в поле, хозяин гостиницы немедленно отправился к ректору, чтобы посоветоваться с ним о том, как поступить ему в таком сериозном деле.

Кроме своих церковных обязанностей, мистер Брок нес на себе еще должность мирового судьи, и сейчас же решил как ему действовать. Надев шляпу, он последовал за трактирщиком в гостиницу.

У самых дверей её к ним присоединился Аллан, который, узнав от кого-то обо всем случившемся, поджидал мистера Брока, чтобы пойдти вместе с ним взглянуть на незнакомца. Тут же явился сельский лекарь, и все четверо вошли в гостиницу. Им тотчас же бросился там в глаза незнакомец, которого хозяйский сын и конюх с трудом удерживали на стуле. Несмотря на свою молодость, на свою тонкую и невысокую фигуру, в эту минуту он был на столько силен, что с ним едва можно было сладить. Смуглый цвет лица, большие блестящие темные глаза, черные усы и борода придавали ему вид иностранца. Платье его было поношено, но белье чисто. Его смуглые жиловатые руки были во многих местах обезображены синеватыми рубцами. Пальцы одной ноги, с которой он сбросил обувь, уцепились сквозь чулок за решетчатую подножку стула с тем особенно развитым движением мускулов, которое заметно лишь у людей привыкших ходить босиком. Кроме этого движения трудно было разсмотреть в незнакомце, при овладевшем им бешенстве, что-либо такое, чем можно было бы воспользоваться для раскрытия дела. Посоветовавшись в полголоса с мистером Броком, лекарь заставил при себе перенести больного в покойную спальню, находившуюся в задней части дома. Вслед затем его платье и ковровый мешок снесены были вниз и подвергнуты осмотру в присутствии судьи, с целью найдти в них какие-нибудь данные для разыскания его друзей.

В мешке не оказалось ничего, кроме перемены платья и двух книг: трагедий Софокла, в греческом подлинике, и Фауста Гете, в немецком. Обе книги были сильно потерты от чтения, а на заглавном листе каждой из них стояли начальные буквы имени. Вот все что открыл мешок.

и небольшой роговой стакан для питья. Наконец последнею найденною вещью, которая лежала скомканною в боковом кармане платья, был письменный аттестат в поведении, с подписью и числом, но без всякого адреса. Судя по этому документу, история незнакомца была весьма печальна. Он состоял, как видно, некоторое время помощником учителя в какой-нибудь школе, и был выслан оттуда в начале своей болезни из опасения чтобы горячка, сделавшись заразительною, не причинила вреда всему заведению. В аттестате не было ни малейшого намека на дурное поведение. Напротив, школьный учитель с удовольствием удостоверял в способностях и благонравии предъявителя, выражая при этом свою искреннюю надежду, что с помощию Божией больной, быть-может, оправится от своего недуга в каком-либо другом доме.

Это письменное свидетельство, пролившее некоторый свет на историю незнакомца, повело к сближению его имени с начальными буквами выставленными на книгах, и удостоверило судью и хозяина гостиницы, что этот человек действительно носит странное имя Осии Мидвинтера.

Мистер Брок отложил аттестат в сторону, подозревая что школьный учитель с намерением не выставил на нем своего адреса, во избежание всякой ответственности за смерть своего помощника. Как бы то ни было, при настоящем положении дел, повидимому, безполезно было отыскивать друзей несчастного, предполагая что у него были эти друзья. Его привели в гостиницу, где он и должен был покамест оставаться по закону простого человеколюбия. Что касается до издержек, то еслибы дело приняло дурной оборот, оне могли бы быть покрыты благотворительными приношениями соседей, или церковным сбором с прихожан по окончании проповеди. Уверив хозяина, что он подумает еще об этом вопросе и известит его о своем решении, мистер Брок вышел из гостиницы, не замечая что оставил там Аллана.

Но не успел он пройдти пятидесяти ярдов, как его воспитанник уже нагнал его. В продолжение всего обыска в гостинице, Аллан был необыкновенно молчалив и сериозен, но теперь он возвратился к своему обыкновенному веселому настроению. Посторонний человек обвинил бы его, пожалуй, в недостатке чувствительности.

--Это весьма грустное дело, сказал ректор. - Я право не знаю что бы мне придумать для этого несчастного.

-- Вам нечего безпокоиться об этом, сэр, сказал молодой Армадель с своею обычною откровенностию. - Я сию минуту уговорился обо всем с хозяином.

-- Вы! воскликнул мистер Брок, крайне удивленный.

-- Я ограничился некоторыми приказаниями, продолжал Аллан. - Наш бедный друг, учительский помощник, не будет ни в чем нуждаться; за ним будут ухаживать как за принцем, а когда доктору и хозяину понадобятся деньги, они обратятся ко мне.

-- Мой милый Аллан, кротко возразил мистер Брок, - когда вы научитесь обдумывать ваши поступки, прежде нежели решаться действовать под влиянием ваших великодушных побуждений? Вы ужь и без того тратите на постройку яхты гораздо более нежели позволяют ваши средства.

-- Да, представьте себе! третьяго дня мы положили первое основание палубе, сказал Аллан, перелетая к новому предмету с легкостью птички. - По доскам уже можно ходить, если только у вас не кружится голова. Я вам помогу взобраться на лестницу, мистер Брок, только придите и попробуйте.

-- Выслушайте меня, настаивал ректор. - Не об яхте идет теперь речь. Я хочу сказать, что представляю вам яхту только как пример.

-- И в добавок преизящный пример, перебил неисправимый Аллан. - Найдите мне другое более красивое маленькое суденышко во всей Англии, и я завтра же откажусь от корабельного дела. На чем, бишь, мы остановились, сэр? Я боюсь, не потеряли ли мы нить нашего разговора?

-- Мне кажется, что один из нас всегда теряет эту нить, как только открывает рот, возразил мистер Брок. - Послушайте, Аллан, то, что я говорю вам, очень сериозно. Вы приняли на себя ответственность за издержки, которых, быть-может, не в состоянии будете оплатить. Впрочем, не думайте, чтоб я хотел порицать вас за вашу доброту к этому безприютному бедняку.

-- Да не печальтесь о нем, сэр! Он поправится, он совсем поправится через недельку другую. Отличный малый, я в этом уверен! продолжал Аллан, который имел привычку доверяться каждому, и не отчаиваться ни в чем. - Что бы вам пригласить его к себе обедать, мистер Брок, когда он выздоровеет? Мне очень хотелось бы разспросить его (когда мы, знаете ли, уютно и дружески будем все трое беседовать за бутылкою вина), каким образом он добыл себе такое мудреное имя. Осия Мидвинтер! Клянусь жизнию, отец его должен был стыдиться самого себя.

-- Ответите ли вы мне, наконец, на один вопрос, прежде нежели я войду к себе? сказал ректор, в отчаянии останавливаясь у своих ворот. - Счет этого незнакомца за квартиру и леченье может возрасти до двадцати и пожалуй до тридцати фунтов, прежде нежели он совершенно оправится, если только ему суждено оправиться. Где же вы думаете найдти такую сумму?

-- Как, бишь, это говорит обыкновенно канцлер государственного казначейства, когда он затрудняется в своих счетах, и не знает как из них выпутаться? спросил Аллан. - Он, кажется, всегда говорит своему досточтимому другу, что совершенно готов оставить... как, бишь, это?

-- Margin подсказал мистер Брок.

-- Именно, сказал Аллан. - Я сделаю как канцлер государственного казначейства. Я оставлю margin просить со шляпою в руке и пополню недостающее из карманов соседей. Чорт побери фунты, шиллинги и пенсы! Я желал бы, чтоб они все поглотили друг друга, подобно братьям бедуинам на выставке. Вы помните братьев бедуинов, мистер Брок? Али берет зажженный факел и прыгает в горло своего брата Муди; Муди берет зажженный факел и прыгает в горло своего брата Гассана; Гассан берет третий зажженный факел и намеревается заключить представление, прыгнув в свое собственное горло и оставив зрителей в совершенном мраке. Мастерская штука! Вот что называется истинным, едким остроумием.... Погодите-ка немножко!... На чем, бишь, мы остановились? Эх, кажется опять забрели Бог знает куда.... Да, да, вспомнил: мы говорили о деньгах. Никак не могу я вбить в свою тупую башку, заключил Аллан, - из-за чего это бьются люди, доказывая необходимость быть бережливыми! Почему тем, у кого есть что беречь, не поделиться с теми, кому беречь нечего, и не установить таким образом в целом мире удобного и приятного порядка вещей? Вы мне всегда говорите, чтоб я вырабатывал идеи, мистер Брок. Ну, вот вам и идея, и клянусь жизнью, прекрасная идея!

Мистер Брок добродушно тронул своего воспитанника кончиком своей трости.

-- Ступайте-ка лучше к себе на яхту, сказал он. - Весь небольшой запас благоразумия, которым одарена ваша ветреная голова, остался там, на палубе.... Кто может предугадать, чем кончит этот мальчик? продолжал священник, оставшись наедине с самим собою: лучше было бы мне не принимать на себя ответственности за нея.

Прошло три недели, прежде нежели незнакомец с странным именем стал, наконец, оправляться. В продолжение этого времени Аллан аккуратно справлялся о нем в гостинице, и как только больному позволено было принимать посетителей, Аллан первый явился у его постели. До сих пор воспитанник мистера Брока обнаруживал только весьма естественное участие к одному из тех редких романических приключений, которые нарушали от времени до времени однообразие их деревенской жизни: он не сделал ни малейшей неосторожности, и не заслужил никакого порицания. Но по мере того как дни уходили за днями, посещения молодого Армаделя в гостиницу становились все продолжительнее, так что лекарь (пожилой, осторожный человек) предупредил об этом тайно священника, советуя ему держать ухо востро. Мистер Брок немедленно воспользовался его советом и узнал, что Аллан, по обыкновению, опрометчиво отдался своим побуждениям. Он страстно привязался к бездомному школяру и просил Осию Мидвинтера навсегда поселиться в их соседстве, в новом и интересном звании его задушевного друга.

Прежде нежели мистер Брок принял какое-либо решение, он получил записку от матери Аллана, которая просила это воспользоваться привилегией старого друга и придти навестить ее. Он нашел мистрис Армадель в сильном нервном волнении, вследствие недавняго разговора с сыном. Аллан просидел с нею все утро, и все время толковал только о своем новом друге. Человек с ужасным именем (как называла его бедная мистрис Армадель) разспрашивал Аллана с инквизиторскою пытливостью о нем самом и об его семействе, а свою собственную историю обошел молчанием. Аллан успел выведать у него только то, что когда-то прежде Мидвинтер занимался морским делом, и это несчастное открытие послужило залогом их дружбы.

отправился в гостиницу и добился от этого человека надлежащих сведений о его личности.

-- Разузнайте подробно кто его отец и мать, сказала она с свойственною женщинам поспешностию заключений. - Не уходите от него, не убедившись, что он не какой-нибудь бродяга, рыскающий по свету под вымышленным именем.

-- Дорогая моя мистрис Армадель, убеждал ее ректор, с покорностию берясь за шляпу, - мне кажется, мы можем сомневаться во всем кроме имени этого человека. Оно так замечательно дурно, что не может быть вымышленным. Ни одно здравомыслящее существо не выбрало бы себе такого имени, как Осия Мидвинтер.

-- Очень может быть что вы правы, и что я ошибаюсь; но прошу вас, повидайтесь с нам, настаивала г-жа Армадель. - Идите и не щадите его, мистер Брок. Почем знать, может-быть он с какою-нибудь целью прикинулся больным?

Разубеждать ее было совершенно безполезно. Еслибы даже целый медицинский совет удостоверял ее в болезни незнакомца, то она не поверила бы и совету, начиная с самого президента и кончая последним членом. Мистер Брок избрал благую часть: он не сказал более ни слова и немедленно отправился в гостиницу.

глаза, неестественно большие и дикие, его всклоченная черная борода, и длинные тонкие мускулистые пальцы, до того исхудавшие от болезни что походили более на когги, - все соединилось в нем, чтоб озадачить ректора в первую минуту свидания! Впрочем, чувство удивления скоро сменилось в нем другим неприятным ощущением. Мистер Брок не мог скрыть от себя, что манеры незнакомца не говорили в его пользу. По общему мнению, честный человек, говоря с своими ближними, должен прямо смотреть им в глаза. Если этот человек был честен, то глаза его, всегда смотревшие в сторону, странным образом отрицали это. Может-быть, впрочем, блуждающий взгляд его был следствием нервной раздражительности, которая, повидимому, заставляла трепетать каждый фибр его тонкой, гибкой фигуры. Здоровое англо-саксонское тело ректора ежилось при каждом случайном движении тонких пальцев учительского помощника, при каждом мимолетном искажении его еще безумного желтого лица.

Господи, прости мне мое согрешение! подумал мистер Брок, вспоминая об Аллане и его матери, но и я желал бы найдти средство, чтобы выпроводить отсюда поскорее этого Осию Мидвинтера!

Происшедший затем разговор был с обеих сторон веден с большою осторожностию. Как ни искусно разспрашивал мистер Брок, он постоянно должен был выслушивать вежливые, но более или менее уклончивые ответы. С первой до последней минуты этого разговора истинный характер незнакомца с дикою застенчивостию, укрывался от исследований ректора. Последний был поражен, когда узнал от учителя, что ему не более двадцати лет от роду: так трудно было поверить этому, глядя на его лицо. На все убеждения мистера Брока разказать что-нибудь о своем пребывании в школе, он отвечал, что не может вспомнить о ней без ужаса. Должность учительского помощника он исправлял только в течение десяти дней, когда первые симптомы его болезни послужили причиною к его увольнению. Он решительно не мог объяснить, каким образом попал в поле, где его нашли. Ему помнилось только, что он долго ехал по железной дороге с какою-то целью (если она у него была), которую он не мог теперь припомнить, и потом шел пешком в направлении к морскому берегу, целый ли день или целую ночь, он хорошенько не может определить этого. Когда стало разстраиваться воображение его, оно постоянно рисовало ему море. Он действительно служил несколько времени на море в качестве юнги, но потом оставил морскую службу, и определился прикащиком к книгопродавцу в одном провинциальном городке. От книгопродавца он поступил в школу, а теперь, выпровоженный из школы, он должен искать себе какого-нибудь другого занятия. Но каково бы ни было это занятие, он уверен, что рано или поздно ему придется испытать неудачу, в которой, впрочем, он никого не смеет обвинять кроме самого себя. Друзей, на которых он мог бы разчитывать, у него нет, а о родных он не желал бы говорить теперь. Они, быть-может, считают его умершим, а он считает умершими их. Нечего сказать, в его возрасте грустно делать подобное признание. Оно может повредить ему во мнении общества, и конечно, повредило уже во мнении человека, говорящого с ним в эту минуту.

житейскими невзгодами, которые он научился переносить терпеливо.

Впрочем, два обстоятельства сильно протестовали против безотчетного недоверия, с которым относился к нему глубоко озабоченный мистер Брок. Осия Мидвинтер списался с какою-то сберегательною кассой, в одной из отдаленных частей Англии, вынул оттуда свои деньги, и заплатил доктору и хозяину. Человек, не одаренный возвышенною душой, раз уплатив свои издержки, легко позабыл бы сделанные ему одолжения; но Осия Мидвинтер говорил о них, и особенно об одолжении оказанном ему Алланом, с такою пламенною благодарностью, которую не только странно, но положительно тяжело было видеть. Он высказал ужасное, хотя совершенно искреннее удивление, что в христианской земле с ним поступили по-христиански. Он говорил об Аллане, принявшем на себя ответственность за все расходы на квартиру, прислугу и лечение, с диким восторгом признательности и изумления, который как молния вдруг прорвался у него наружу.

-- Клянусь Богом! воскликнул безприютный горемыка: - до сих пор я не только не встречал ему подобного, но даже и не слыхал, чтобы были на свете такие люди!

Но прошла минута, и этот единственный проблеск света, который озарил его собственную страстную натуру, снова померк. Его блуждающие глаза опять принялись за старую игру и в смущении отвернулись от мистера Брока, а голос еще раз принял неестественно-твердый и спокойный тон.

-- Прошу вас извинить меня, сэр, сказал он. - Я привык к тому, чтобы меня преследовали, надували и морили с голоду. Всякое другое обращение мне кажется странным.

-- У вас было доброе намерение, сэр, сказал Осия Мидвинтер, с решимостью держа за спиною свои собственные руки. - Но я не упрекаю вас за то, что вы переменили его. Джентльмену в вашем положении нельзя протянуть руку человеку, который не может представить о себе надлежащих и точных сведений.

Мистер Брок вышел из гостиницы совершенно озадаченный. Прежде нежели вернуться к мистрис Армадель, он послал за её сыном. Почему знать, может-быть в разговоре с Алланом незнакомец был менее осмотрителен, а при своей откровенности Аллан наверное ничего не скроет от ректора из всего происшедшого между ним и его новым другом.

Тут опять дипломатия мистера Брока не повела ни к каким полезным результатам. Раз наведенный на разговор об Осии Мидвинтере, Аллан без умолку болтал на эту тему с своим обычным легкомыслием. Но он не мог сообщить ничего важного, потому что ничего важного ему не было открыто. Один раз, например, они толковали о кораблестроении и мореплавании, причем Аллан, по его собственному уверению, заимствовал от Мидвинтера несколько драгоценных сведений. В другой раз они разсуждали (для большей ясности с чертежами, и тут Аллан заимствовал еще более драгоценные сведения) о настоятельной необходимости спустить яхту на воду. В других случаях, под впечатлением минуты, они касались в своем разговоре иных предметов, которых было так много, что Аллан не может их всех упомнить. Не разказал ли чего Мидвинтер о своих родных во время этой дружеской беседы? Ничего, кроме того что они дурно с ним поступили. Чорт бы их побрал, этих родных! Сожалеет ли он о том, что у него такое странное имя? Нисколько: как умный малый, он сам первый смеется над ним. Провал его возьми, это имя! Да оно совсем и не так дурно, когда к нему попривыкнешь. Но что же нашел в нем Аллан, чтобы так привязаться к нему? Аллан нашел в нем то, чего он не замечал в других людях. Этот человек не походил ни на одного из соседних джентльменов, которые все были выкроены на один образец. Каждый из них был одинаково здоров, мускулист, громогласен, тупоголов, гладкокож и груб; каждый из них выпивал одинаковое количество пива, курил целый день из одинаковых коротеньких трубок, ездил на лучшей лошади, охотился с лучшею собакой, и ставил у себя за ужином лучшую бутылку вина во всей Англии; каждый обтирался ежедневно по утрам губкою над совершенно одинаковым чаном с холодною водою и совершенно одинаково хвастал об этом во время морозов; каждый находил, что наделать долгов - мастерская штука, а держать пари на скачках - самый похвальный поступок, какой только может совершить человек. Они, конечно, по своему были отличные ребята; но самое худшее в них было то, что они во всем, как две капли воды, походили друг на друга. Для Аллана было совершенною находкой встретить человека подобного Мидвинтеру, человека, не подходившого под эту мерку, и образ действия которого в этом мире имел то великое достоинство, что был совершенно оригинален.

Отложив все увещания до более удобного случая, ректор возвратился к мистрис Армадель. Внутренно он не мог сознаться, что на нее одну падала ответственность за настоящее увлечение Аллана. Еслибы молодой человек поменьше знался с мелкопоместными соседними дворянами и покороче ознакомился с большим светом как в своем собственном отечестве, так и за границей, то общество Осии Мидвинтера показалось бы ему менее привлекательным.

предчувствия скоро оправдались. Как ни старался он изложить дело в его лучшем свете, она ухватилась за один подозрительный факт - упорное молчание учителя о самом себе, и утверждала, что этот факт дает право употребить самые энергическия меры, для того чтобы разлучить её сына с его новым другом. Она объявила, что если ректор откажется принять на себя посредничество, то она сама собственноручно напишет к Осии Мидвинтеру. Увещания ректора раздражили ее до такой степени, что она чрезвычайно изумила его, коснувшись сама запрещенного предмета и упомянув о разговоре, происшедшем между ними пять лет тому назад, по поводу известного объявления. Она с запальчивостию сказала, что бродяга Армадель, о котором напечатано было тогда в газетам, и бродяга Мидвинтер, проживающий теперь в деревенской гостинице, очень могут, несмотря на все разуверения мистера Брока, быть одним и тем же лицом. Напрасно убеждал ее ректор, что ни один человек в мире, и в особенности молодой, не примет добровольно подобного имени. Ничто не могло успокоить мистрис Армадель, кроме безусловного повиновения. Опасаясь чтобы продолжительное противоречие не повредило её уже и без того слабому здоровью, и предвидя что, в случае её личного вмешательства в дело, между матерью и сыном может произойдти сериозная ссора, мистер Брок решился снова повидаться с Мидвинтером и прямо объявить ему, что он должен или представить о себе надлежащия показания, или прервать свои сношения с Алланом. Единственная уступка, на которую удалось ректору склонить мистрис Армадель, состояла в том чтобы терпеливо дожидаться того времени, когда доктор объявит, что больной в состоянии отправиться в путь, а до этого срока ни одним словом не намекать своему сыну об учителе.

Через неделю Мидвинтер уже мог выехать покататься в маленькой карете, принадлежавшей гостинице, причем Аллан служил ему вместо кучера; а дней через десять доктор частным образом сообщил мистеру Броку, что больной совершенно оправился. В этот именно десятый день вечером ректор встретил Аллана и его нового друга в одном из переулков; они вдвоем любовались последними лучами зимняго солнца. Мистер Брок выждал покамест друзья разстанутся, и потом последовал за учительским помощником, который возвращался к себе в гостиницу.

Решимость ректора не щадить Мидвинтера в предстоящем разговоре грозила изменить ему, по мере того как он все ближе и ближе подходил к безродному бедняге, и замечал как слаба была его походка, как обвисло на нем его изношенное платье, и как тяжело опирался он на свою дешевую неуклюжую палку. Чувство человеколюбия удержало мистера Брока от слишком торопливого объяснения, и потому он попытался несколько подготовить к нему репетитора, лестно отозвавшись о хорошем выборе его книг, судя по томам Софокла и Гете, найденным в его мешке. Священник спросил, давно ли Мидвинтер знаком с немецким и греческим языками. Чуткое ухо репетитора тотчас заметило что-то неладное в тоне, которым были произнесены эти слова. Он внезапно повернулся к пастору в полусвете наступавших сумерек, и подозрительно поглядел ему в лицо.

-- Вы имеете нечто сообщить мне, сказал он, - но совсем не то что вы мне теперь говорите.

Нечего делать, нужно было принять вызов. После нескольких вступительных фраз, которые Мидвинтер выслушал в ненарушимом молчании, мистер Брок с величайшею деликатностию стал понемногу разъяснять дело. Но прежде нежели ректор коснулся главного пункта, гораздо прежде нежели человек с обыкновенным чутьем угадал бы к чему идет речь, Осия Мидвинтер внезапно остановился и попросил мистера Брока не говорить более ни слова.

с моей стороны за его доброту ко мне будет не разчитывать на нее долее. Вы можете быть спокойны, я завтра же покину эти места.

Он не произнес более ни слова, и ни одного слова не ждал в ответ. С необыкновенным самообладанием, которое в его лета и при его темпераменте было более чем удивительно, он вежливо снял свою шляпу, поклонился и один пошел в гостиницу.

Мистер Брок провел безсонную ночь. Исход последняго свидания на улице сделал в его глазах Осию Мидвинтера еще более загадочным существом нежели когда-либо.

На другой день рано поутру ректору принесли из гостиницы письмо, при чем посланный объявил, что странный джентльмен уехал. В письмо вложена была не запечатанная записка к Аллану, которую г. Брок по просьбе Мидвинтера должен был прочитать, и затем, по своему собственному усмотрению, передать или не передавать Аллану. Записка была поразительной краткости; она вся заключалась в двенадцати словах: "Не обвиняйте мистера Брока; он совершенно прав. Благодарю вас за все. Прощайте. О. М."

полагая, что тот, вероятно, придет вслед за получением записки в весьма раздраженном состоянии. Очень может быть, что в поведении Мидвинтера крылась какая-нибудь глубоко обдуманная цель; но до сих пор, надобно было сознаться, образ действий его не подтверждал недоверия священника и оправдывал хорошее мнение о нем Аллана.

Утро проходило, а молодой Армадель не являлся. Напрасно проискав его на эллинге, где строилась яхта, мистер Брок отправился в квартиру мистрис Армадель, а оттуда, по указанию служанки, пошел в гостиницу. Хозяин тотчас же разказал ему, как было дело. Молодой Армадель пришел в гостиницу, держа в руке открытое письмо, и настойчиво потребовал, чтоб ему сказали, по какой дороге отправился его друг. В первый еще раз, говорил хозяин, видел он этого молодого человека в таком раздраженном состоянии, а тут еще служанка на беду упомянула об одном обстоятельстве, которое только подлило масла на огонь. Она разказала, что сама слышала, как мистер Мидвинтер, запершись ночью в своей комнате, сильно плакал и рыдал. Это ничтожное замечание бросило в жар г. Армаделя: он стал кричать и браниться, побежал в конюшню, заставил конюха оседлать себе лошадь и стремглав поскакал по дороге, по которой за несколько часов перед тем уехал Осия Мидвинтер.

Предупредив хозяина, чтоб он сохранил втайне поступок Аллана, в случае если кто из людей мистрис Армадель придет в гостиницу, мистер Брок возвратился домой, и с безпокойством стал ожидать чем кончится день.

Ректор бесконечно обрадовался, когда наконец к вечеру воспитанник его явился. Во взоре и речах Аллана высказывалась упорная решимость, которой еще не знал за ним его старый друг. Не дожидаясь разспросов, Аллан стал с своею обычною прямотой разказывать сам о своих приключениях. Он нагнал Мидвинтера на дороге, и после напрасной попытки сначала уговорить его вернуться, а потом выведать у него куда он едет, начал грозить ему, что он будет неотступно следовать за ним целый день. Этою угрозой он вынудил у Мидвинтера признание, что он отправляется в Лондон попытать счастья. Поставив на своем, Аллан потребовал затем адрес своего друга в Лондоне, и несмотря на мольбу последняго не настаивать на этом требовании, он таки добился у него адреса, попрекнув его в неблагодарности, за что потом с глубоким сердечным сокрушением просил у него прощения. "Я люблю этого беднягу, и ни за что не огкажусь от него," заключил Аллан, ударяя кулаком по столу. "Не бойтесь, я не стану раздражать матушку; я поручаю вам, мистер Брок, поговорить с нею об этом деле когда вам заблагоразсудится, и в тех выражениях какие вы сами сочтете лучшими. Но позвольте мне теперь же разсеять всякое сомнение на этот счет. Вам теперь надобно раз навсегда покончить этот вопрос. Вот тут у меня в портфеле адрес моего друга, а я сам стою теперь перед вами с твердою и непоколебимою решимостью. Я готов дать вам и матушке несколько времени но размышление; но если по прошествии срока друг мой Мидвинтер не возвратится ко мне, то я сам уеду к моему другу Мидвинтеру!"

Прошел месяц, и наступил новый 1851 год. Перескочив мысленно через этот короткий промежуток времени, мистер Брок остановился с тяжелым сердцем на следующем потом событии, на самом печальном, по его мнению, и самом достопамятном из всех, - на смерти мистрис Армадель.

Первое предвестие горестной потери последовало вскоре за отъездом Мидвинтера, в декабре, и вызвано было обстоятельством, которое залегло тяжелым воспоминанием в душе ректора.

Через три дня после отъезда учителя, между тем как мистер Брок шел однажды по селу, к нему подошла опрятно одетая женщина, в черном шелковом платье, такой же шляпке и в пунцовой шали. Незнакомка, не поднимая густой черной вуали, покрывавшей её лицо, обратилась к нему с просьбой указать ей квартиру мистрис Армадель. Исполняя её желание, мистер Брок заметил, что она была чрезвычайно порядочная и грациозная женщина; когда она удалилась от него с поклоном, он посмотрел ей вслед, неудомевая кто бы она могла быть. Через четверть часа, дама, попрежнему окутанная вуалью, прошла опять мимо мистера Брока, и на этот раз прямо в гостиницу. Войдя в дом, она стала говорить с хозяйкой. Чрез несколько времени, увидав хозяина, торопливо бежавшого в конюшню, мистер Брок спросил у него, не уезжает ли незнакомка. "Да," отвечал тот. "Она приехала сюда с железной дороги в омнибусе, а теперь возвращается более приличным образом, в отдельной карете, нанятой в гостинице."

Ректор продолжал свою прогулку, внутренно удивляясь, что мысль его была неотступно занята совершенно незнакомою ему женщиной. Когда он возвратился домой, он нашел у себя сельского лекаря, ожидавшого его с важным поручением от матери Аллана. Лекарь разказал, что с час тому назад его потребовали к мистрис Армадель. Явившись к ней, он нашел ее в сильнейшем нервном припадке, причиненном (как подозревали слуги) неожиданным и вероятно неприятным посещением какой-то незнакомой дамы, бывшей у нея незадолго перед тем. Лекарь употребил все необходимые средства и надеялся, что этот припадок не оставит по себе никаких дурных последствий. Узнав от своей пациентки, что она желает немедленно видеть мистера Брока, он нашел нужным не противоречить ей, и охотно вызвался сам передать её желание.

чтобы почувствовать мгновенные и сериозные опасения. Ко всем его распросам и ласковым увещаниям она оставалась совершенно равнодушною. Ей нужны были только ответы на её собственные вопросы. Не видал ли мистер Брок женщины, которая осмелилась посетить ее сегодня утром? Да. А Аллан видел ее? Нет: Аллан с самого завтрака и до сих пор работает на эллинге. Этот последний ответ, повидимому, успокоил на минуту мистрис Армадель. Следующий за тем вопрос, самый необыкновенный из всех трех, она предложила более спокойным тоном. Думает ли мистер Брок, что Аллан согласится оставить на время свою яхту и предпринять вместе с матерью небольшое путешествие для приискания нового жилища в какой-нибудь другой местности? Изумленный мистер Брок поспешил спросить ее, что может быть причиной такого решения? Ответ мистрис Армадель удивил его еще более. Женщина, бывшая поутру, могла повторить свое посещение, и во избежание этой новой встречи, во избежание опасности, чтоб Аллан не увидал её и не заговорил с нею, мистрис Армадель готова была совершенно оставить Англию, еслиб это оказалось необходимым, и провести остаток дней своих на чужбине.

Опытность судьи подсказала мистеру Броку такой вопрос: не приходила ли эта женщина за деньгами? Да; несмотря на свою приличную внешность, она выставила себя "нуждающеюся", просила помочь ей, и получила эту помощь; во не в деньгах дело: прежде всего нужно бежать отсюда до её вторичного появления. Все более и более озадаченный, мистер Брок решился предложить другой вопрос: давно ли невидалась мистрис Армадель с своею гостьей? Давно; ровно двадцать один год - лета Аллана. Этот ответ совершенно спутал священника, и он стал уже разспрашивать мистрис Армадель не как судья, но как её старинный друг.

-- Не имеет ли эта женщина, спросил он, - какого-нибудь отношения к горьким дням вашей юности?

-- Да; её имя связано с тяжелым воспоминанием из времени моего замужства, сказала мистрис Армадель. - Еще ребенком она участвовала в одном деле, о котором я до конца моей жизни должна вспоминать со стыдом и раскаянием.

От мистера Брока не ускользнула перемена в голосе мистрис Армадель и принужденность, с которою она произнесла этот ответ.

вы можете назвать мне её имя?

Мистрис Армадель отрицательно покачала головой.

-- То имя, под которым я знала ее, было бы для вас совершенно безполезно. С тех пор она была замужем: это её собственные слова.

-- И она не открыла вам своей настоящей фамилии?

-- Она не согласилась назвать ее.

-- Я знала их, когда она еще была ребенком. Это были простые люди низкого происхождения, называвшие ее племянницей: они потом покинули ее в школе, в имении моего отца, и с тех пор мы ничего о них не слыхали.

-- Таким образом она осталась на попечении вашего батюшки?

-- Она осталась на моих руках, то-есть я взяла ее с собою на Мадеру, потому что именно в это время мы уезжали из Англии. Отец позволил мне взять с собою эту несчастную, чтобы приучить ее к должности моей горничной....

Тут мистрис Армадель остановилась в смущении. Ректор попытался было заставить ее продолжать, но все было напрасно. Она вскочила с своего места в сильном волнении, и стала ходить взад и вперед по комнате,

после стольких лет разлуки, ей удалось отыскать меня. Знаю только, что она меня отыскала. Теперь она найдет дорогу к Аллану и возстановит против меня моего сына. Помогите мне скрыться от нея! Помогите мне увезти отсюда Аллана, прежде нежели она вернется!

Ректор решился не разспрашивать более, сознавая, как жестоко было бы настаивать на её откровенности. Прежде всего нужно было успокоить мистрис Армадель обещанием, что желание её будет исполнено, а затем следовало уговорить ее, чтобы она пригласила другого врача. Этот последний вопрос мистер Брок уладил довольно легко, представив на вид, что для путешествия ей нужно возстановить свои силы, и что местный медик может помочь ей гораздо скорее, если его направит опытная рука. Победив таким образом её всегдашнее отвращение от знакомства с новыми личностями, ректор отправился к Аллану. Умолчав о разговоре, происшедшем у него с мистрис Армадель, он объявил ему только, что мать его сериозно больна. Аллан и слушать не хотел чтобы посылали кого-нибудь другого за доктором. Он сам немедленно отправился на железную дорогу и телеграфировал в Бристоль, прося выслать лучшого медика.

На следующее утро медик приехал, и опасения мистера Брока подтвердились. Местный лекарь с самого начала не понял болезни своей пациентки, и теперь уже поздно было поправить его ошибку. Потрясение предшествовавшого утра довершило зло. Дни мистрис Армадель были сочтены.

И нежно любивший сын, и старый друг, которым обогим была дорога её жизнь, напрасно надеялись до последней минуты. Через месяц после посещения доктора все было кончено, и первые горькия слезы в своей жизни Аллан пролил на могиле матери.

Она умерла спокойно, завещав все свое небольшое состояние сыну, и торжественно поручив его попечениям своего единственного друга в этом мире, мистера Брока. Напрасно умолял ее ректор, чтоб она позволила ему написать к её братьям, и таким образом вызвать их на примирение, покамест еще не ушло время. Она отвечала с грустью, что уже поздно. В продолжение этой последней болезни она еще раз коснулась тех горьких событий своей юности, которые омрачили всю её последующую жизнь, и которые трижды, подобно мрачным призракам, становились между ею и пастором. Но и на смертном одре она не решилась раскрыть тайну своего прошедшого, и глядя на Аллана, стоявшого на коленях у её постели, только прошептала мистеру Броку: "" Она не сказала более ни слова ни о своих прошедших несчастиях, ни об опасностях, которых страшилась в будущем. Тайна её жизни, не открытая ни сыну, ни другу, вместе с нею сошла в могилу.

Отдав покойной последний долг любви и уважения, мистер Брок счел своею обязанностию, в качестве её душеприкащика, известить её братьев о смерти сестры. Будучи уверен, что он имеет дело с людьми, которые превратно истолкуют его побуждения, если он не объяснит им положения Аллана, он с особенною настойчивостию сообщал им, что сын мистрис Армадель совершенно обезпечен, и что единственная цель письма - известить их о смерти их сестры. Оба письма были отправлены в половине января, и через несколько времени на них получены были ответы. Первое письмо, вскрытое ректором, было от единственного сына старшого из братьев мистрис Армадель. Молодой человек только что наследовал после смерти отца поместье в Норфоке. Он писал в дружеском и откровенном тоне, уверяя мистера Брока, что как ни велико было предубеждение его отца против мистрис Армадель, оно никогда не простиралось на её сына. С своей стороны, он мог только прибавить, что с удовольствием увидит своего двоюродного брата в Торп-Амброзе, если последний когда-либо посетит его.

Второе письмо было далеко не так приятно. Младший брат мистрис Армадель, еще находившийся в живых, остался непреклонен, не допуская даже и мысли о примирении. Он извещал мистера Брока, что выбор его покойной сестры и её поступки относительно отца навсегда уничтожили в его сердце все чувства любви и уважения, которые он мог к ней питать, и что так как убеждения его на этот счет не изменились и до сих пор, то он полагает, что ему и племяннику его будут тяжелы всякия личные сношения. Он упомянул слегка о причине несогласий, отдаливших его от сестры, дабы убедить мистера Брока, что из чувства деликатности не следует даже и заводить речи о знакомстве с молодым Армаделем. В заключение просил позволения навсегда прекратить переписку.

Мистер Брок поступил благоразумно, уничтожив немедленно второе письмо. Он показал Аллану только приглашение его двоюродного брата и посоветовал ему съездить в Торп-Амброз, как скоро он в состоянии будет показываться в общество. Аллан довольно терпеливо выслушал совет, по отказался им воспользоваться. "Я охотно протяну руку моему двоюродному брату, если мне случится встретить его," сказал он, "но я не хочу быть гостем в доме, где дурно поступили с моею матерью." Кротко возражая ему, мистер Брок пытался представить вещи в их настоящем свете. Даже в то время, когда еще он не предвидел приближавшихся событий, странное изолированное положение Аллана было для него, говорил он, предметом сериозного безпокойства; предполагаемая поездка в Торп-Амброз представляла молодому человеку возможность приобрести друзей и знакомых одинакового с ним звания и возраста, чего, как говорил мистер Брок, пламенно желал бы; но Аллан был так несговорчив, упрям и неблагоразумен, что ректор принужден был замолчать.

работники замечали, что это занятие утратило для него свою прелесть. Молодому человеку неестественно было предаваться таким образом уединению и скорби. С приближением весны мистер Брок стал опасаться за будущее и помышлять о том, как бы вывести Аллана из овладевшого им уныния. После долгих размышлений ректор решился на поездку в Париж, с тем чтоб отправиться потом далее на юг, если спутнику его понравится путешествие по континенту. Готовность, с которою Аллан согласился на предложение мистера Брока, искупила его упорный отказ познакомиться с своим двоюродным братом: он сказал, что всюду поедет с мистером Броком. Ректор поймал его на слове, и в половине марта оба спутника, во всем представлявшие между собою резкую противоположность, отправились в Лондон, чтоб оттуда ехать в Париж.

По приезде в Лондон, мистер Брок неожиданно наткнулся на новую заботу. Неприятный вопрос об Осии Мидвинтере, канувший в воду с самого начала декабря, снова всплыл на поверхность, и еще смелее встретился лицом к лицу с ректором при самом начале путешествия.

Мистеру Броку трудно было удерживать свою позицию в этом затруднительном вопросе, даже и в то время когда он впервые вмешался в него. Теперь ему почти не оставалось ни одного удобного пункта, на котором он мог бы стать твердою ногой. Обстоятельства еложились так, что разногласие между Алланом и его матерью, по поводу учительского помощника, не имело никакого влияния на волнение, ускорившее смерть мистрис Армадель. Решимость Аллана не раздражать её и нежелание мистера Брока касаться этого неприятного предмета в её присутствии удерживали обоих от разговора о Мидвинтере, в продолжение трех дней прошедших между отъездом и появлением странной незнакомки. В наступивший же за тем период болезни о нем, конечно, не могло быть и помину. Тем не менее Аллан сохранил прежния чувства к своему новому другу. В свое время он извещал Мидвинтера о своей потере, и теперь высказал мистеру Броку твердое намерение (если только ректор положительно тому не воспротивится) посетить своего друга до отъезда в Париж, назначенного на следующее утро. Что было делать мистер Броку? Он принужден был сознаться самому себе, что поведение Мидвинтера положительно опровергло неосновательные подозрения бедной мистрис Армадель. Еслибы ректор без всякого убедительного довода и без всякого права на вмешательство, кроме права предоставленного ему любезностью самого Аллана, не согласился на предполагаемое свидание, куда девалась бы дружеская сообщительность и откровенность между воспитанником и его наставником в предстоявшем им путешествии? Окруженный затруднениями, которые, быть может, легко победил бы человек менее справедливый и добрый, мистер Брок сделал своему воспитаннику только небольшое предостережение, и почти не замечая, что он более всего полагается на благоразумие и самоотвержение самого Мидвинтера, предоставил Аллану свободу действий. Убив час времени в отсутствии своего воспитанника на прогулку по улицам, ректор возвратился в гостиницу. Заглянув в кофейную, он увидал, что газета свободна, и взял разсеянно один нумер. Глаза его, сначала лениво скользившие по первой странице, с внезапным вниманием остановились на объявлении, помещенном в начале столбца. В нем снова упоминалось о таинственном соименнике Аллана, но на этот раз о нем говорили как о мертвеце, и имя его, напечатанное крупными буквами, соединено было с обещанием денежной награды. Объявление заключалось в следующих словах:

Приходским причетникам, могильщикам и прочим, сим объявляется, что двадцать фунтов стерлингов просят адресоваться к г-дам Гэммику и Риджу. Линкольн-Инн-Фильдз, в Лондоне.

Газета выпала из рук мистера Брока, и даже его положительный ум начал колебаться под влиянием мрачного суеверия. Мало-по-малу им овладело смутное подозрение, что все события, последовавшия за первым газетным объявлением, шесть лет тому назад, имели между собою таинственную связь, и неизменно клонились к какой-то непостижимой цели. Сам не зная почему, он стал безпокоиться об отсутствии Аллана. Сам не зная почему, он нетерпеливо желал увезти своего воспитанника из Англии, прежде чем случится что-нибудь от вечера до другого утра.

Через час Аллан возвратился в гостиницу, и ближайшия опасения ректора разсеялись. Молодой человек был, однако, недоволен и угрюм. Он отыскал квартиру Мидвинтера, но самого Мидвинтера не застал дома. Хозяйка сообщила ему только, что её жилец, по обыкновению, пошел обедать в ближайший трактир, но не возвратился в свое урочное время. Аллан отправился навести о нем справки в гостиницу и узнал, что Мидвинтер - один из её обычных посетителей. В другие дни, как ему сказали, учитель имел обыкновение заказывать себе скромный обед, после которого он просиживал еще с полчаса за газетами. Но в этот день, сев за газеты, он вдруг отбросил их в сторону, и поспешно вышел неизвестно куда. Лишенный возможности получить о нем более подробные сведения, Аллан оставил в его квартире записку, с приложением своего адреса, и просил Мидвинтера зайдти проститься с ним перед его отъездом в Париж.

Прошел вечер, а невидимый друг Аллана все не являлся. Наступило утро, и мистер Брок с своим воспитанником безпрепятственно выехали из Лондона. Наконец, счастие улыбнулось ректору. Осия Мидвинтер, так неуместно всплывший на поверхность, теперь опять весьма кстати нырнул на дно. Но посмотрим что было далее.

Перешагнув только через три недели от прошедшого к настоящему, мистер Брок остановился мысленно на следующем происшествии, которое относилось к 7-му апреля. Прежняя цепь событий, повидимому, порвалась наконец. Новое событие не имело никакой очевидной связи (как в его глазах, так и во мнении Аллана) с кем-либо из лиц игравших роль в прошедшем.

заключало в себе такия добрые вести, что даже и сам мистер Брок увидел в них много хорошого для будущого. В то время как Аллан приходил к своему другу, Мидвинтер отлучался из дому по весьма важному делу: ему пришлось, в этот день, вследствие одного случайного обстоятельства, войдти в сношения с своими родственниками. Результат этого свидания имел для него великую важность: бывший учитель получил небольшое наследство, которое обезпечивало его на все остальные дни его жизни. Он писал, что после такого неожиданного счастия ему еще некогда было составить себе план действий на будущее; но что если Аллан пожелает знать его окончательное решение, он может писать к нему на имя его лондонского агента (тут был приложен адрес последняго), который будет всегда снабжать мистера Армаделя надлежащими указаниями. По получении этого письма, Аллан схватил перо с своею обыкновенною горячностью и написал к Мидвинтеру, требуя чтобы тот немедленно присоединился к ним в их путешествии. Прошел март, но ответа не было. Наступили первые дни апреля, и 7-го числа за завтраком Аллан получил, наконец, письмо. Он схватил его, взглянул на адрес и нетерпеливо отбросил его в сторону: то был незнакомый ему почерк. Молодой человек продолжал свой завтрак, и только по окончании его решился прочитать письмо своего корреспондента. В то время как Армадель лениво взламывал печать, лицо его выражало полнейшее равнодушие, но на последних строках он вскочил с своего места с громким восклицанием. Удивленный мистер Брок в свою очередь взял письмо, которое Аллан перебросил к нему через стол; но и тот не успел дойдти до конца, как руки его опустились на колени, и на лице выразилось точь в точь такое же смущение и удивление, какие выражались на лице его воспитанника.

В самом деле, если кто имел когда причину растеряться, то ужь конечно Аллан и его воспитатель. Письмо, равно поразившее обоих, заключало в себе известие, которое в первую минуту казалось просто невероятным. Oнo шло из Порфока и сообщало, что в каких-нибудь две недели смерть скосила три жизни в Торп-Амброзе, вследствие чего Аллан Армадель делался законным наследником поместья, приносящого восемь тысяч фунтов ежегодного дохода!

При вторичном чтении письма ректор и его воспитанник были в состоянии разобрать, наконец, подробности, ускользнувшия от них в начале. Корреспондент их был фамильный адвокат владельцев Торп-Амброза. Сообщив Аллану о смерти его двоюродного брата Артура, двадцати пяти лет, дяди его Генри, сорока восьми лет, и двоюродного его брата Джона, двадцати одного года, адвокат излагал вкратце условия завещания мистер Бланшарда старшого. Мужской линии, как часто бывает в подобных случаях, предоставлены были большие права нежели женской. После смерти Артура, и за неимением у него мужских потомков, поместье должно было перейдти к Генри и к его потомкам по мужской линии. В случае смерти последних, оно должно было перейдти к мужским потомкам сестры Генри, а за неимением таких потомков - к ближайшему наследнику мужского пола. Случилось так, что оба молодые человека, Артур и Джон, умерли не женатыми, а у Генри Бланшарда осталась в живых только одна дочь. Таким образом-Аллан был именно тем ближайшим наследником мужского пола, о котором упоминалось в завещании, и который делался теперь законным владельцем Торп-Амброзского поместья.

Сообщив об этом необыкновенном происшествии, адвокат просил мистера Армаделя почтить его своими приказаниями, и в заключение прибавлял, что он сочтет себя счастливым доставить все желаемые подробности.

Удивляться событию, которого ни Аллан, ни его мать не предвидели даже в отдаленном будущем, было бы самою безполезною тратой времени. Путешественникам ничего более не оставалось делать, как немедленно вернуться в Англию.

стекаться необходимые подробности, до тех пор пока стряпчие не объявили, что они совершенно удовлетворены.

Вот странная история этих трех смертей:

В то время как мистер Брок писал к родственникам мистрис Армадель, извещая их об её смерти (это было, значит, в половине января), семейство, обитавшее в Торп-Амброзе, состояло из пяти человек: Артура Бланшарда, (владельца поместья), жившого в большом доме вместе с своею матерью, и Генри Бланшарда, дяди, вдовца, который жил неподалеку оттуда с двумя детьми - сыном и дочерью.

Чтоб еще более скрепить союз между обоими семействами, Артур Бланшард должен был жениться на своей двоюродной сестре. Свадьбу решено было отпраздновать с большим торжеством, на будущее лето, когда молодой девушке исполнится двадцать лет.

Наступивший февраль изменил многое в положении семейства. Заметив что здоровье сына его начинает разстраиваться, г. Генри Бланшард оставил Норфок, и по совету медиков, повез молодого человека в Италию. В самом начале марта и Артур Бланшард уехал из Торп-Амброза, но он отлучился лишь на несколько дней по одному делу, которое требовало его присутствия в Лондоне. Однажды ему показалось скучным возвращаться в Сити улицами, где поминутно встречаются различные остановки и препятствия, и потому он предпочел сесть на один из речных пароходов, на котором и нашла его смерть.

шелковое платье; на плечах её была накинута красная шаль, а лицо было покрыто частым вуалем. Артур Бланшард пораженный необыкновенною грацией и изяществом её фигуры, почувствовал мимолетное любопытство, свойственное всем молодым людям его возраста, взглянуть на её лицо. Но она не подняла вуаля, и ни разу не обернулась в его сторону. Как будто не решаясь на что-то, она сделала несколько шагов взад и вперед по палубе, и потом вдруг пошла к корме. Минуту спустя, рулевой подал сигнал чтобы немедленно остановить машину: женщина бросилась в воду.

Все пассажиры кинулись к борту посмотреть на это зрелище. Один Артур Бланшард без малейшого колебания прыгнул в воду. Он умел отлично плавать, и настиг женщину в ту минуту, как она в первый раз, скрывшись под водою, снова показалась на поверхности. Так как помощь была под рукой, то оба они были спасены. Женщина, представленная в ближайшее полицейское отделение, скоро пришла в чувство, а её спаситель, по заведенному порядку, объявил свою фамилию и адрес дежурному инспектору, который подал ему благоразумный совет немедленно сесть в теплую ванну и послать на свою квартиру за сухим платьем. Артур Бланшард, с самого детства не знавший никакой болезни, посмеялся над этим предостережением и поехал домой в наемном кабриолете. На другой день он уже так дурно себя чувствовал, что не мог присутствовать на допросе, а две недели спустя его не стало.

Генри Бланшарз находился с своим сыном в Милане, когда до него дошло известие об этом несчастий, и чрез час после того он уже был на дороге в Англию. В этом году снег на Альпах начал таять ранее обыкновенного, и проезд по ущельям сделался необыкновенно опасен. Отец и сын, отправив свои письма по почте, поехали в своей собственной карете, и в горах повстречались с обратным дилижансом, почтарь которого не советовал им ехать далее. В другое время и при обыкновенных обстоятельствах оба Англичанина вероятно послушались бы сделанных им предостережений, но на этот раз они оставили их без внимания. Нетерпение быть поскорее дома, после случившейся в их семействе катастрофы, не допускало ни малейшого отлагательства. Щедрые дачи почтарям соблазнили этих последних. Карета продолжала свой путь, и вскоре скрылась в тумане. С тех пор никто не видал её, до тех пор пока она не была открыта в последствии на дне пропасти. Люди, лошади и самый экипаж, - все погибло под обвалом.

Таким образом смерть почти одновременно похитила три жертвы, и покушение женщины на самоубийство открыло для Аллана Армаделя, целым рядом последовательных событий, путь к обладанию Торп-Амброзским поместьем.

Но кто была эта женщина? Ни человек, спасший её жизнь, ни судья, который ее допрашивал, ни капеллан, который увещевал ее, ни стенограф, который записывал её ответы, никто не мог на это ответить. О ней с удивлением разказывали, что несмотря на свою приличную одежду, она показала о себе, что находится "в нужде;" что выражая глубочайшее раскаяние в своем проступке, она в то же время называла себя очевидно вымышленным именем, сочинила о себе какую-то нелепую сказку и до последней минуты не хотела открыть кто её родные. Одна дама, попечительница какого-то благотворительного заведения заинтересованная её редкою красотою и изяществом, вызвалась взять ее на поруки и озаботиться её исправлением. Первый день испытания кающаяся грешница провела далеко не весело, а на второй день искус кончился. Она украдкою бежала из заведения, и невзирая на все старания посещавшого её пастора, который принимал в ней большое участие, ее нигде не могли найдти.

только назначить день для своего переезда в поместье, доставшееся ему по закону. Предоставленный в этом деле своему собственному произволу, Аллан решил вопрос с своею обыкновенною великодушною горячностию. Он положительно отказался вступать во владение, до тех пор пока мистрис Бланшард и её племянница (которым, конечно, позволили на некоторое время оставаться в их прежнем жилище) не оправятся от поразившого их удара и не будут в состоянии определить свой будущий план действий. По поводу этого решения, между ними завязалась переписка. Аллан великодушно предлагал дамам все находившееся в его доме (где, нужно заметить мимоходом, он еще и не был), а дамы, с своей стороны, высказывали скромную, несколько сдержанную готовность воспользоваться предложением молодого человека относительно времени, данного им на выезд из Торп-Амброза. К удивлению своих стряпчих, Аллан вошел однажды утром в их контору в сопровождении мистера Брока, и возвестил им с большим спокойствием, что так как дамам угодно было принять на себя хлопоты по его хозяйству, то для их большого удобства он намерен отложить еще на два месяца свое переселение в Торп-Амброз. Стряпчие уставились на Аллана, а Аллан, платя им тою же монетой, уставился на стряпчих.

-- Скажите, ради Бога, господа, чему вы удивляетесь? произнес он, наконец, с выражением детского недоумения в своих добродушных голубых глазах. - Почему же мне не дать этим дамам двух месяцев сроку, если это им нужно? Пусть бедняжки не торопятся выездом и живут себе спокойно. Вы, может-быть, заговорите мне о моих правах, о моем положении? Пустяки! вздор! я вовсе не тороплюсь превратиться в приходского помещика; это совсем не в моем вкусе. Вы спросите, что я намерен делать в продолжение этих двух месяцев? А то что я сделал бы во всяком случае, даже еслибы дамы не остались в Торп-Амброзе: пущусь в море. Вот это в моем вкусе! У меня в Соммерсетшире есть новая яхта собственного изделия. И знаете ли что я вам скажу, сэр? продолжал Аллан, в разгаре своих чувств хватая за руку старшого из своих собеседников: - по вашему лицу сейчас заметно, что вам нужна прогулка на свежем воздухе; вы непременно должны принять участие в пробном плавании моего кораблика. И ваши товарищи также, если они пожелают, и ваш главный клерк, отличнейший малый, какого я когда-либо встречал! Всем будет место; мы все будем спать рядком на полу каюты, а мистеру Броку разстелем ковер на столе. К чорту Торп-Амброз! Не вздумаете ли вы уверять меня, что еслибы вы выстроили, подобно мне, собственными руками яхту, то решились бы уехать в какое бы то ни было поместье во всех трех Соединенных Королевствах, можду тем как ваша красоточка, сидя как утка на воде, поджидала бы вас дома, чтобы быть испробованною. Говорят, что вы, господа законники, большие мастера на аргументы. Что вы мне ответите на этот аргумент? Я нахожу его неопровержимым, и завтра же уезжаю в Соммерсетшир.

С этими словами новый обладатель ежегодного дохода в восемь тысяч фунтов стерлингов стрелой пустился в комнату главного клерка, и пригласил его на плавание в открытом море, сопровождая, свое приглашение дружеским ударом по плечу, который звонко раздался в комнате, где сидели его хозяева. Все стряпчие в конторе с изумлением посмотрели на мистера Брока. Клиент, которого ожидало видное место между английскими джентльменами землевладельцами, и который не спешил занять его при первой возможности, был для них совершенною новостью.

-- Он, должно-быть, получил очень странное воспитание, сказали стряпчие ректору.

Еще один мысленный скачок через месяц времени, имистер Брок очутился уже в настоящем, - в своей спальне в Кассльтауне, где мы застали его в начале этой части нашего разказа глубоко задумавшимся над мудреною задачей, которая тревожно вертелась в его уме, не давая ему заснуть. Эта забота не нова была нашему ректору. В первый раз она посетила его шесть месяцев тому назад в Соммерсетшире, и теперь последовала за ним на остров Ман в неотвязчивом образе Осии Мидвинтера.

Перемена, происшедшая в будущих видах Аллана, не имела никакого влияния на его роковое пристрастие к изгнаннику, некогда приведенному в сельскую гостиницу. В продолжение переговоров со стряпчими и с адвокатами он нашел время посетить Мидвинтера, и когда молодой Армадель возвращался с мистером Броком в Соммерсетшир, друг его, по его приглашению, уже сидел с ними в вагоне. Бритая голова бывшого учителя снова поросла волосами; в одежде его заметно было благодетельное действие улучшенных финансов; но во всех других отношениях он ни чуть не переменился. Он встретил недоверие мистера Брока с тою же безропотною покорностию, хранил то же подозрительное молчание о своих родных и о своем детстве, и с тою же восторженною признательностию и удивлением говорил о доброте к нему Аллана. "Я сделал все что от меня зависело, сэр," сказал он ректору, между тем как Аллан спал в вагоне. "Я удалялся от мистера Армаделя, и даже не отвечал на его последнее письмо ко мне. Но более этого я ничего не в состоянии сделать. Я уже не прошу вас щадить мое собственное чувство к единственному человеку в мире, который никогда не подозревал и не оскорблял меня. С своим чувством я еще слажу, но я не могу противиться самому Аллану. Подобного ему нет на свете. Если нам снова суждено разстаться, то причиною этому будете вы, или он сам, но во всяком случае не я. Когда хозяин свистом зовет собаку," прибавил этот странный человек с внезапным взрывом таившейся в нем страсти и со слезами негодования, навернувшимися на его огненных черных глазах: "мне кажется, сэр, жестоко было бы бранить эту собаку, если она является на свист."

И на этот раз человеколюбие мистера Брока одержало верх над его осторожностию. Он решился ждать, не произойдет ли чего в следующие дни от их взаимных отношений.

Время шло; яхта была оснащена и совершенно готова для предполагаемого плавания к Вельсским берегам, а таинственный Мидвинтер оставался все тем же таинственным Мидвинтером. Человеку, в летах мистера Брока, нисколько неулыбалось продолжительное путешествие на небольшом тесном судне в 35 тонн, но тем не менее он предпочел лучше отправиться в это пробное плавание, нежели отпустить Аллана одного в сообществе его нового друга.

ни единого слова о самом себе. Напрасно пытал его мистер Брок вопросами о полученном им недавно наследстве: он давал ему такие же уклончивые ответы как некогда в сельской гостинице. Между прочим Мидвинтер заметил, что по странному стечению обстоятельств, в будущности мистера Армаделя и в его собственной произошла неожиданная и одновременная перемена к лучшему. Но этим и оканчивалось между ними сходство. На его долю выпало лишь небольшое состояние, которое, впрочем, совершенно обезпечивает его нужды. По его словам, обстоятельство это не примирило его с родственниками, потому что деньги достались ему по праву, а не от их щедрости. Что же касается до причины, вследствие которой он должен был войдти в сношение с своим семейством, о ней не стоит упоминать, так как это временное сближение не повело ни к каким благоприятным результатам. Ничего не вышло из этого кроме денег, а с деньгами пришла к нему забота, которая иногда смущает его ночью, когда он просыпается перед разсветом.

На этих последних словах он внезапно умолк, как бы спохватившись что проговорился. Пользуясь этим случаем, мистер Брок прямо спросил его, в чем же заключается причина его безпокойства. Не в деньгах ли? Нет, в одном письме, которого ожидает он в продолжение многих лет. А получил ли он это письмо? Нет еще; оно отдано было на хранение одному из товарищей адвокатской фирмы, которая занималась его делами по наследству; этот товарищ уехал на время из Англии, и до его возвращения нельзя получить письма, потому что оно заперто с его собственными бумагами. Его ожидают обратно в Лондон в конце текущого мая, и если бы Мидвинтер мог наверное знать, куда приведет их плавание к концу этого месяца, он попросил бы препроводит ему туда это письмо. Не имеет ли он каких семейным причин безпокоиться о нем? Никаких; ему просто любопытно видеть рукопись, ожидавшую его в продолжение стольких лет, - вот и все. Таковы были ответы, которые Мидвинтер давал ректору, наклонив свое смуглое лицо над низким бортом яхты и вертя в своих загорелых гибких пальцах рыболовную удочку.

Благодаря попутному ветру и отличной погоде, маленькое судно сделало чудеса во время своего пробного плавания. Еще до половины назначенного срока, яхта уже была у И'олигеда, и Аллан, который неудержимо порывался в незнакомые ему места, смело объявил, что он намерен ехать далее на север, до острова Мана. Узнав из достоверных источников, что погода действительно благоприятствовала поездке в эту сторону, и что в случае непредвиденной необходимости можно было вернуться назад по железной дороге, переехав сначала на пароходе из Дугласа в Ливерпуль, мистер Брок согласился на предложение своего воспитанника. В тот же вечер он написал и стряпчим Аллана, и в свой собственный приход, прося адресовать письма в Дуглас, на остров Ман. В почтовой конторе он повстречался с Мидвинтером, который гоже только что опустил письмо в ящик. Припомнив свой разговор с ним на яхте, мистер Брок заключил, что оба они взяли одинаковую предосторожность, и оба распорядились получением корреспонденции в одном и том же месте.

На другой день, после полудня, путешественники отплыли в направлении к острову Ману. В продолжение нескольких часов все шло хорошо, но при закате солнца показались признаки близкой перемены. С наступлением ночи ветер усилился, и Аллану в первый раз пришлось испытать на деле прочность своего маленького судна. Несмотря на все усилия экипажа вернуться в Голигед, яхта всю ночь удерживалась в море и мужественно вынесла испытание. На следующее утро остров Ман был уже в виду, и путешественники благополучно прибыли в Кассльтаун. При дневном осмотре корпуса и снастей яхты оказалось, что причиненные повреждения могли, быть исправлены в одну неделю, вследотвие чего общество решилось остановиться в Кассльтоуне. Аллан занимался надзором за починками, мистер Брок осматривал окрестности, а Мидвинтер каждый день ходил пешком в Дуглас наведываться о письмах.

Первое письмо получил Аллан. "Опять пристают эти несносные стряпчие", сказал он, прочитав его и небрежно опустив в карман. Затем наступил черед ректора. На пятый день по приезде в Кассльтаун, он нашел в гостинице письмо из Соммерсетшира. Его принес Мидвинтер, и оно заключало в себе известие, мгновенно изменившее все увеселительные планы мистера Брока. Пастор, котсрого он просил в свое отсутствие править за него должность, был отозван в свой приход, и мистеру Броку ничего более не оставалось делать как отправиться на следующее утро (то-есть в субботу) из Дугласа в Ливерпуль, и оттуда возвратиться с вечерним поездом к себе домой, чтобы вовремя поспеть к воскресной службе.

Аллана и проникнутый прежним недоверием к его новому другу, он не знал как ему действовать в настоящем случае с своими молодыми спутниками.

Этот затруднительный вопрос мистер Брок впервые предложил себе в пятницу вечером, а в субботу утром, сидя один в своей комнате, он все еще напрасно пытался разрешить его. В то время был только конец мая, а срок пребывания мистрис Бланшард и её племянницы в Торп-Амброзе (если только оне сами не желали бы сократить его) должен был кончиться не ранее половины июня. Еслибы даже починка яхты была приведена к концу (а ее все еще чинили), то и тогда не было бы никакого предлога торопить Аллана возвращением в Соммерсетшир. Итак, оставить его в Кассльтауне, то-есть оставить его в критическом периоде его жизни, под исключительным влиянием человека, которого он узнал впервые как бродягу приведенного в сельский трактир, и который, с практической точки зрения, до сих пор оставался совершенно чуждым ему существом? Потеряв всякую надежду сделать какое-либо новое открытие, могущее руководить им в решении этой мудреной задачи, мистер Брок стал проверят впечатление, произведенное на него Мидвинтером во время их путешествия.

Несмотря на свою молодость, бывший школьный репетитор, очевидно, вел прежде безпорядочную и разсеянную жизнь. Он видел и наблюдал на своем веку многое, чего не замечали, быть-может, люди вдвое старше его летами. Разговор его представлял странную смесь ума и нелепости: повременам в нем высказывалась необыкновенная положителеность, а иногда самая причудливая фантазия. Он говорил о книгах с опытностию человека, действительно знавшого им цену, правил рулем как настоящий моряк, пел, разказывал разные истории, готовил кушанье, лазил по снастям, накрывал на стол, и все это с странным сатирическим наслаждением выказать свою ловкость. По мере того как путешествие благодетельно влияло на его душевное настроение, в нем мало-по-малу открывались качества, которые объясняли до некоторой степени увлечение Аллана. Но неужели на этом и остановились все открытия? Неужели этот загадочный человек не проговорился как-нибудь случайно, в присутствии ректора, о своей прошедшей жизни? Он говорил о ней весьма немного, и это немногое выставило его внутренний мир в самом непривлекательном свете. Он очевидно толкался до сих пор в подозрительных кружках; по временам в нем проглядывало близкое знакомство с мелким плутовством бродяг; иногда вырывались у него крепкия слова, неприятно поражавшия слух; всего же замечательнее было то, что он обыкновенно спал чутким сном человека привыкшого смыкать глаза в обществе людей сомнительной репутации. До самой последней минуты своего знакомства с ректором, вплоть до настоящей пятницы, он вел себя таинственно и непостижимо. Доставив в гостиницу письмо на имя мистера Брока, он тайком исчез из дома, не предупредив о том своих спутников, и никому не сказав, получил ли он сам письмо, или нет. С наступлением ночи он вернулся украдкой в гостиницу, был пойман на лестнице Алланом, который горел нетерпением сообщить ему о перемене планов ректора, выслушал эту новость без малейшого замечания, и кончил тем что угрюмо заперся в своей комнате. Было ли в нем хот что-либо говорившее в его пользу, хоть что-либо искупавшее его блуждающий взгляд, его упорную скрытность с ректором, его зловещее молчание относительно своего семейства и родных? Ничего такого в нем не было, или почти ничего: все его достоинства заключались в благодарности, которую он питал к Аллану.

Мистер Брок встал с постели, поправил свечу, и погруженный в свои воспоминания, разсеянно посмотрел из окна на темную ночь. Перемена места не внушила ему никакой новой мысли. Взгляд брошенный им на прошедшее вполне убедил его, что чувство лежащей теперь на нем ответственности имело действительное, а не воображаемое основание.

С этою мыслию он стоял у окна, вперив глаза в непроницаемую темноту ночи, верно отражавшуюся и в его собственной душе.

"Для чего у меня нет друга, с которым я мог бы посоветоваться?" подумал ректор. "Неужели не найду я в этом жалком местечке никого, кто помог бы мне выйдти из этого затруднения?"

В ту минуту, как в уме его пробегала эта мысль, будто в ответ на нее, раздался легкий удар в дверь, и чей-то голос тихо произнес в корридоре:

-- Впустите меня.

Чтоб успокоить несколько свои нервы, мистер Брок подождал с минуту, потом отворил дверь и очутился, в час пополуночи, на пороге своей собственной спальни, лицом к лицу с Осиею Мидвинтером.

-- Не больны ли вы? спросил его ректор, как скоро он немного оправился от удивления.

С этими словами Мидвинтер вошел в комнату: глаза его были опущены, губы покрыты мертвою бледностию, а рука прятала что-то за спиною.

-- Я увидал свет из-под вашей двери, продолжал он, не поднимая глаз и не принимая руки. - Я знаю какая забота тяготит вашу душу и не дает вам теперь заснуть. Завтра вы должны уехать отсюда, и вам не хотелось бы оставить мистера Армаделя в обществе чужого человека, подобного мне.

Как ни озадачен был мистер Брок, он понял необходимость быть откровенным с человеком, который пришел к нему в такой поздний час и с такими странными словами.

-- Вы угадали, отвечал он. - Я заступаю Аллану Армаделю место отца, и мне, конечно, неприятно оставлять его здесь, в его возрасте, с совершенно посторонним мне лицом.

-- В течение вашей долголетней жизни вы читали эту книгу пред многочисленною паствой, сказал он. - Научила ли она вас быть милосердым к вашим несчастным собратиям?

Не дожидаясь ответа, он в первый раз взглянул прямо в лицо мистеру Броку, и медленно вынес из-за спины свою руку.

-- Прочтите это, сказал он, - и ради Христа пожалейте меня, когда вы узнаете кто я.

Он положил на стол довольно толстую рукопись. Это было письмо, которое девятнадцать лет тому назад мистер Ниль отправил по почте из Вильдбада.