Армадель.
Книга третья.
VI. Мидвинтер в маск е.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Армадель. Книга третья. VI. Мидвинтер в маск е. (старая орфография)

VI. Мидвинтер в маске.

Двадцать первого числа, около двенадцати часов дня, мисс Мильрой блуждада в саду мызы, - освобожденная от всякой обязанности у постели своей больной матери, в состоянии которой произошла значительная перемена к лучшему, - как вдруг внимание её привлечено было звуком голосов в парке. В одном из них она сейчас же узнала голос Аллана, а другой был для нея совершенно незнаком. Она раздвинула ветви кустарника около палисады, и посмотрев в отверстие, увидала Аллана, приближавшагося к калитке мызы в сопровождении тонкого, смуглого, невысокого мущины, который говорил с большим одушевлением и громко смеялся. Мисс Мильрой побежала домой, чтобы предупредить отца о посещении мистера Армаделя и прибавить, что он ведет с собою какого-то крикливого гостя, должно быть друга своего, живущого с ним в большом доме.

Но не ошиблась ли майорская дочка в своих предположениях? Неужели этот крикливый спутник сквайра был прежний застенчивый и впечатлительный Мидвинтер? Да, это действительно был он. В это утро на глазах Аллана, в спокойных манерах его друга совершилась странная перемена.

Когда, окончив чтение поразительного письма мистера Брока, Мидвинтер появился в столовой, Аллан был слишком занят, чтоб обратить на него внимание. До сих пор неразрешенное еще затруднение относительно выбора дня для официального обеда еще раз настойчиво потребовало сериозного обсуждения, и наконец (по совету дворецкого) для торжества этого назначена была суббота двадцать осьмого числа. Только вторично обернувшись к Мидвинтеру, чтобы сказать ему, сколько времени оставалось им, благодаря этому новому решению, для пересмотра счетных книг управляющого, разсеянный Аллан заметил, наконец, перемену, происшедшую в лице его друга. Верный своему обыкновению, он резко спросил о причине и сейчас же смолк, подучив брюзгливый, чуть-чуть не сердитый ответ. Оба сели завтракать, без обычного радушия, и продолжали хранить мрачное молчание, до тех пор пока сам Мидвинтер не нарушил его странным взрывом веселости, открывшим Аллану новую сторону в характере его друга.

Заключение молодого Армаделя и в этом случае, как всегда, оказалось ошибочным. Не новая сторона характера обнаружилась теперь в Мидвинтере, а только новый вид вечно повторявшейся борьбы его жизни. Раздраженный тему что Аллан заметил в нем перемену, которая ускользнула от него самого, когда он смотрелся в зеркало пре выходе из своей комнаты; чувствуя на себе вопрошающий взгляд Аллана, и опасаясь с его стороны новых разспросов, Мидвинтер решился во что бы то ни стало изгладить впечатление, произведенное его изменившимся лицом. Это было одно из тех усилий, на которые способны бывают только люди с его живым нравом и с его женственною восприимчивою организацией. Он был вполне убежден, что со времени открытия, сделанного священником в Кенсингтонском саду, неизбежный рок быстрыми шагами приближается к нему самому и к Аллану; лицо его еще носило отпечаток страдания от укрепившейся уверенности, что предсмертное предостережение отца его в каждом новом событии подтверждает свое грозное право разлучить его во что бы то ни стало с единственным дорогим ему существом; и он уже начил сильно опасаться, чтобы первое таинственное видение Алланова сна не осуществилось на деле еще до наступления следующого дня. Под влиянием всех этих опасений, созданных его суеверием и овладевших им в эту минуту сильнее обыкновенного, Мидвинтер безпощадно подстрекал свою решимость и довел ее до отчаянного усилия превзойяти самого Аллана в веселости и хорошем настроении духа. Он болтал, смеялся, без разбора накладывал себе на тарелку кушанья с каждого блюда, находившагося на столе; паясничал, выкидывал разные штуки, ни чуть не смешные, и разказывал истории, не имевшия ни капли остроумия. Сначала он удивил Аллана, потом заставил его смеяться и, наконец, легко вызвал его на откровенность относительно мисс Мильрой. Мидвинтер с таким громким смехом встретил внезапно развившийся в голове Аллана план насчет брака, что слуги, сидевшие внизу, подумали, ужь не сошел ли с ума странный приятель их господина. Наконец, он с такою готовностью принял предложение Аллана - представиться майорской дочке, чтобы составить себе о ней личное понятие, что можно было бы принять его за самого доверчивого человека в мире. И вот оба они стоят у калитки мызы; голос Мидвинтера все более и более покрывает голос Аллана, а его природные манеры прячутся (и он один знает, чего это ему стоит) под грубою маской смелости, дерзкой, невыносимой, - смелости робкого человека!

В гостиной их встретила дочь майора, сказавшая им что отец сейчас выйдет.

Аллан попытался было представить ей своего друга на основании общепринятых условий; но к его величайшему удивлению Мидвинтер проворно перебил его вступительную речь, и сам отрекомендовался мисс Мильрой с самоуверенным взглядом, с жестким смехом и с какою-то неуклюжею развязностью, которая представила его в самом невыгодном свете. Его искусственная веселость, все более и более подстрекаемая с самого утра, стала переходить в истерическое раздражение, которого он не в силах был подавить. Он смотрел и говорил с тем поразительным нахальством, которое овладевает робким человеком, когда он сбрасывает с себя узду, и которое есть прямое следствие того самого усилия, с помощию которого он освободился от стеснявших его препон. Он нес страшную околесицу, путаясь в извинениях, которых никто не требовал, в комплиментах, которые показались бы слишком неуместными даже для тщеславия дикарки. Он посматривал то на мисс Мильрой, то на Аллана и шутливо прибавлял, что понимает теперь, почему утренния прогулки его друга всегда происходили в одном и том же направлении. Предложив молодой девушке вопрос о здоровьи её матери, он, не дожидаясь ответа, заговаривал с ней о погоде, и едва успев заметить что день должен казаться ей чрезвычайно жарким, вслед затем начинал уверять ее, что совершенно завидует её кисейному платью.

Наконец, вошел майор. Не дав и ему сказать двух слов, Мидвинтер накинулся на него с тою же дикою фамильярностью и с тою же лихорадочною быстротой речи; он осведомился о здоровьи мистрис Мильрой в выражениях, которые показались бы неловкими даже в устах близкого друга дома, и разсыпался в извинениях о том, что потревожил майора в его занятиях. Он сослался за восторженные отзывы Аллана о часах, и в самых причудливых выражениях высказал свое нетерпеливое желание их видеть. Потом он начал хвастать своим поверхностным книжным знакомством с большими стразбургскими часами, отпуская вычурные шутки о необыкновенных автоматических фигурах, приводимых в движение механизмом, о процессии двенадцати апостолов, проходящих в полдень под циферблатом, о петухе, который кричит при появлении апостола Петра, и все это перед человеком, изучившим каждое колесо этого сложного механизма, и употребившим многие годы своей жизни на подражание ему.

-- Я слышал, что вы перещеголяли и стразбургских апостолов и стразбургского петуха, воскликнул он тоном друга, пользующагося правом полнейшей безцеремонности, - и объявляю вам, майор, что положительно сгараю от нетерпения видеть ваши удивительные часы!

возвратил ему весь навык светского человека.

-- Извините меня, если я перебью вас, сказал он, останавливая Мидвинтера взглядом, выражавшим тупое удивление. - Я сам видал стразбургские часы, и мне кажется диким и нелепым (не взыщите за выражение) сравнивать мой маленький опыт с этим удивительным произведением искусства. Есть ли что-либо равное ему в целом мире!

Он замолчал, чтобы подавить свой собственный, возраставший восторг. Стразбургские часы для майора Мильроя были то же, что имя Микеля-Анджело для сэра Иоссии Райнольдса.

-- Снисходительность мистера Армаделя вовлекла его в преувеличение, продолжал майор, улыбаясь Аллану, и не обращая ни малейшого внимания на новую попытку Мидвинтера овладеть разговором. - Но так как между большими заграничными часами и моею маленькою безделкой есть то сходство, что оба механизма показывают свои фокусы в то время, когда бьет двенадцать часов, и так как теперь уже скоро полдень, то если вы желаете посетить мою мастерскую, мистер Мидвитер, милости просим, чем скорей, тем лучше. Он отворил дверь и церемонно извинился перед Мидвинтером в том, что первый выходит из комнаты.

-- Как вы находите моего друга? прошептал Аллан мисс Мильрой, следуя вместе с нею за её отцом.

-- Конечно!

-- Ну, так знайте же, что он мне вовсе не нравится!

-- Он милейший малый в целом мире, возразил откровенный Аллан. - Я уверен, что вы непременно полюбите его, когда познакомитесь с ним покороче, - совершенно в этом уверен!

Мисс Мильрой сделала маленькую гримаску, выражавшую полнейшее равнодушие к Мидвинтеру и дерзкое удивление относительно похвал, которые Аллан так искренно расточал достоинствам своего друга.

"Неужели он не нашел сказать мне ничего интереснее этого," подумала она про себя, "после того как вчера утром дважды поцеловал мою руку?"

Но прежде чем Аллан мог приступить к более интересному предмету, все они очутились в мастерской майора. Там, наверху грубого деревянного ящика, в котором очевидно помещался механизм, стояли диковинные часы. Вверху циферблата, на стеклянном пьедестале, установленном на скале из черного дерева, стояла неизбежная фигура Времени, с своею вечною косой в руке. Внизу циферблата находилась маленькая платформа, по обеим концам которой стояли две миниатюрные будки с затворенными дверками. Вот все что представлялось глазам зрителя снаружи, до наступления магической минуты, когда часы должны были пробить двенадцать.

До полудня оставалось еще три минуты, которые майор Мильрой употребил на объяснение предстоящого зрелища. С самых первых слов все его мысли сосредоточились на любимом и единственном занятии его жизни. Он вернулся к Мидвинтеру (неумолкавшему с той минуты как они вышли из гостиной) без малейшого следа того холодного и резкого тона, которым он говорил с ним несколько минут назад. Безцеремонный болтун, казавшийся докучным посетителем в гостиной, делался привилегированным гостем в мастерской, куда он вносил с собою одно драгоценное, всеискупляющее достоинство, совершенное незнание штук, выделываемых удивительными часами

-- Как скоро раздастся первый удар, мистер Мидвинтер, сказал майор с одушевлением, - устремите ваши глаза на фигуру Времени: она шевельнет своею косой и пригнет ее вниз к стеклянному пьедесталу. Вслед затем за стеклом появится маленькая печатная карточка, которая покажет вам число месяца и день недели. При двенадцатом ударе Время приведет свою косу в прежнее положение и куранты начнут трезвон. По окончании трезвона они проиграют один мотив, любимый марш моего прежнего полка, и затем последует, окончательное представление. В эту минуту будки, которые вы видите по обеим сторонам платформы, растворятся. В одной из них покажется часовой, а из другой выйдет капрал с двумя рядовыми, которые перейдут через платформу, сменят прежнего часового, поставив на его месте нового, удалятся. Я должен просить вашего снисхождения относительно этой последней части представления. Механизм немного сложен, и к стыду моему, я должен сознаться, что в нем есть недостатки, которых я до сих пор еще не успел исправить. Иногда фигуры идут со всем не туда куда следует, а иногда отлично. Надеюсь, что они постараются вести себя хорошо для первого знакомства.

В то время как майор, стоявший подле своих часов, произнес последние слова, три слушателя его, собравшиеся на противоположном конце комнаты, смотрели как часовая и минутная стрелки сходились вместе на циферблате. Раздался первый удар, и Время, верное данному сигналу, опустило свою косу вниз. Потом за стеклянным пьедесталом показалась печатная карточка с изображением числа месяца и дня недели; Мидвинтер приветствовал её появление громкими преувеличенными одобрениями, которые мисс Мильрой приняла за грубую насмешку над занятиями её отца, а Аллан, видя, что она оскорбилась, пытался умерить неестественный восторг своего друга, слегка толкая его под локоть. Между тем представление продолжалось. При двенадцатом ударе, Время снова подняло свою косу, куранты зазвонили, проиграли любимый полковой марш майора, и последний акт смены караульного возвещен был публике предварительным дрожанием будок и внезапным исчезновением майора позади часов.

не подозревая об этой задержке, капрал и оба рядовые поспешно явились на своих местах, в строгой дисциплине; шатаясь и дрожа всеми членами, они побежали через платформу, ударились со всех ног о запертую дверь противоположной будки и все-таки не произвели ни малейшого впечатления на неподвижного часового, скрывавшагося внутри её. В машине послышалось перемежающееся щелканье, производимое ключами и инструментами майора. Капрал и рядовые сделав внезапный вольт-фас, опять промаршировали через платформу, и скрывшись в глубине своей будки, громко захлопнули за собою дверь. В эту самую минуту впервые растворилась дверь второй будки, и возмутительный часовой медленно показался на своем месте, дожидаясь смены. Но напрасно он ждал. Внутри первой будки раздавалось только по временам нетерпеливое постукиванье в дверь, как будто капрал и рядовые просились наружу. Опять послышалось щелканье инструментов в механизме, и, наконец, капрал и его команда, внезапно выпущенные на волю, поспешно выскочили из будки и вихрем понеслись через платформу. Но как ни спешили они, а часовой второй будки, до сих пор обнаруживавший невыносимую мешкатность, теперь как будто на зло оказался проворнее их. Он с быстротою молнии исчез в глубине своих владений, дверь быстро за ним захлопнулась, капрал с рядовыми во второй раз ударились об нее со всех ног, а майор, выглянув из-за часов, пренаивно спросил у зрителей: не соблаговолят ли они объявит ему, как сошло представление?

Фантастическая нелепость всей этой сцены, удвоенная сериозным вопросом майора Мильроя, была так неотразимо смешна, что гости залились громким смехом; даже сама мисс Мильрой, со всем её уважением к щекотливой гордости отца относительно часов, не могла воздержаться от участия в веселости, вызванной катастрофою кукол. Но и смех имеет свои границы, и эти границы были так безсовестно нарушены одним из членов этого маленького общества, что другия два лица почти мгновенно смолкли. Пароксизм искусственной веселости Мидвинтера перешел в совершенное безумие, как только кончилась кукольная комедия. Припадки смеха следовали один за другим с такою судорожною силой, что мисс Мильрой отскочила от него в испуте, и даже сам долготерпеливый майор устремил на него взгляд, ясно говоривший: "Убирайтесь вон!" Аллан, в первый раз в жизни повиновавшийся благоразумному побуждению, схватил Мидвинтера за руку, насильно вытащил его в сад, а оттуда в парк.

-- Боже праведный, что с вами! воскликнул он, в первый раз нагибаясь к Мидвинтеру и с ужасом отскакивая от его страдальческого лица.

В первую минуту Мидвинтер ничего не мог отвечать. Истерический припадок перешел из одной крайности в другую. Он прислонился к дереву, рыдая и едва переводя дыхание, и с безмолвною мольбой протянул свою руку к Аллану, как бы прося дать ему время успокоиться.

у них за меня прощение; мне совестно идти самому просить их об этом. Я не знаю как это случилось. Знаю только, что я виноват перед ними и перед вами.

Он быстро отвернулся, чтобы спрятать свое лицо.

-- Не оставайтесь здесь, продолжал он; - не смотрите на меня; это скоро пройдет.

Но Аллан медлил, и умолял чтоб ему дозволено было проводить Мидвинтера домой. Все было напрасно.

-- Вы терзаете мое сердце вашею добротой, оказал он порывисто. - Ради самого Бога оставьте меня одного!

она уже слишком любила Аллана, чтобы не ревновать его к Мидвинтеру.

"Как это нелепо!" подумала она с сердцем. "Как будто я или папа станем придавать какое-либо значение дерзким выходкам такой ничтожной личности!"

-- Не правда ли, вы будете так добры, что приостановите ваш приговор о моем друге, майор Мильрой? искренно спросил Аллан на прощаньи.

-- С величайшим удовольствием! отвечал майор, дружески пожимая ему руку.

-- И вы также, мисс Мильрой, не правда ли? прибавил Аллан.

-- Мое мнение, мистер Армадель, ровно ничего не значит, сказала она.

Уходя с мызы, Аллан напрасно ломал себе голову о причине внезапной холодности к нему мисс Мильрой. Его великий план примирить с собою всех соседей, сделавшись женатым человеком, потерпел существенное изменение, в то время как он запирал за собою садовую калитку. Добродетель, называемая благоразумием, и Торп-Амброзский сквайр в первый раз познакомились между собою в эту минуту, и Аллан, по обыкновению своему, стремглав пустившийся по дороге к своему нравственному преобразованию, твердо решился не действовать поспешно!

Человек, вступающий на путь самоисправления, должен бы, казалось, иметь весьма поощрительные побуждения держаться того правила, что добродетель сама себе служить наградой. Но добродетель не всегда служит себе наградой, а путь, ведущий к нравственному совершенству, при всей своей почтенности, иногда весьма плохо освещен. Аллан как будто заразился отчаянием своего друга. Возвращаясь домой, он также начал сомневаться, - хотя по совершенно другим причинам и под влиянием совершенно различных соображений, - чтобы жизнь в Торп-Амброзе оказалась на деле такою же счастливою в будущем, какою она представлялась ему еще так недавно.