Армадель.
Книга третья.
X. Прим е ты горничной.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Армадель. Книга третья. X. Прим е ты горничной. (старая орфография)

X. Приметы горничной.

Все было спокойно в Торп-Амброзе. Прихожая была пуста, в комнатах темно. Прислуга, собравшаяся в ожидании ужина в саду, расположенном позади дома, глядя на чистое небо и восходящую луну, единодушно предсказывала, что общество вернется лишь позднею ночью. Общее мнение, руководимое высоким авторитетом кухарки, было таково, что все они могут садиться за ужин без малейшого опасения быть потревоженными звонком. Дойдя до такого заключения, слуги собрались вокруг стола; но именно в ту минуту, как они усаживались, у подъезда раздался звонок.

Недоумевая, что бы это значило, один из присутствовавших пошел на верх, чтоб отворить дверь, и, к своему величайшему удивлению, увидел Мидвинтера, одиноко стоявшого на пороге и имевшого (по мнению слуги) больной и разстроенный вид. Он спросил огня, и сказав, что ему ничего более не нужно, немедленно удалился в свою комнату. Слуга вернулся вниз и сообщил своим товарищам, что с приятелем их господина, вероятно, случилось что-нибудь недоброе.

Вошед в свою комнату, Мидвинтер запер дверь и стал поспешно наполнять свой мешок необходимыми дорожными принадлежностями. Потом он достал из запертого ящика несколько маленьких подарков, полученных им на память от Аллана: сигарочницу, кошелек, золотые пуговицы для рубашки, и спрятал их в боковой карман своего платья. Окончив все это, он схватил мешок и взялся за ручку двери. Но тут он впервые остановился. Опрометчивая торопливость всех его последних действий внезапно исчезла, и тупое отчаяние, написанное на лице его, стало понемногу смягчаться: он ждал, не выпуская двери из рук.

До этой минуты он сознавал в себе только одно побуждение, одну цель, к которой неуклонно стремился. "Ради Аллана!" сказал он себе, когда, повернувшись к роковому ландшафту, он увидал своего друга, шедшого на встречу женщины стоявшей у пруда. "Ради Аллана," повторил он опять, переходя через открытое поле, разстилавшееся позади леса и видя черневшуюся в полусвете сумерек длинную линию насыпей и отдаленное мерцание фонарей железной дороги, которые как будто манили его к себе издалека.

И только теперь, когда он остановился в раздумьи перед дверью, и когда впервые охладел в нем лихорадочный жар, неудержимо толкавший его вперед, более благородные инстинкты его природы сильно заговорили против суеверного отчаяния, которое заставляло его бежать от всего что было ему близко и дорого. Убеждение в жестокой необходимости покинуть Аллана ради его же собственной пользы оставалось в нем непоколебимым с тех пор, как на берегу Заброшенного Пруда осуществилось первое видение сна. Но теперь его собственное сердце стало упрекать его. "Ступай, если ты непременно должен и хочешь уйдти! Но вспомни время, когда ты был болен, и он сидел у твоего изголовья; когда у тебя не было друзей, и он открыл тебе свое сердце. Если ты не смеешь говорить с ним, то напиши ему, по крайней мере, и попроси его простить тебя, прежде нежели ты покинешь его на веки!"

Полуотворенная дверь снова тихо затворилась. Мидвинтер сел за письменный стол и взял перо. Несколько раз пытался он написать прощальные слова, но ему безпрестанно приходилось начинать сызнова, и пол уже усеян был вокруг него целою кучей изорванных бумажек. Напрасно он гнал от себя прошедшее: оно снова становилось перед ним и смотрело на него с упреком. Обширная спальня, в которой он сидел, теперь невольно превращалась в его воображении в маленькую, тесную канурку сельского трактира, где некогда лежал он больной. Ласковая рука, гладившая его тогда по плечу, как будто снова касалась его в настоящую минуту; ласковый голос, ободрявший его в то время, так же дружественно звучал в его ушах и теперь. Он положил руки на стол и в немом отчаянии опустил на них свою голову. Прощальные слова, которых не в состоянии был выговорить его язык, отказывалось написать и перо это. Между тем как суеверие безпощадно побуждало его уйдти, пока не ушло время, любовь к Аллану безпощадно удерживала его в Торп-Амброзе, пока не напишет он своей прощальной просьбы о прощении и сострадании.

Вдруг он встал с внезапною решимостию и позвонил слугу.

-- Когда мистер Армадель вернется, сказал он, - попросите его извинить меня, если я не сойду вниз, и скажите, что я уже лег спать.

Он запер дверь, погасил свечу и остался один во мраке. "Ночь помешает нам быть вместе," сказал он, "и время, может-быть, даст мне силу написать ему. Я могу уйдти рано поутру; я могу уйдти в то время как".... он не договорил своей мысли, но из души его, истерзанной борьбой, вырвался первый вопль страдания.

Он ждал один во мраке. По мере того как время шло, ум его начинал медленно изнемогать под тяжестию ощущений, давивших его в продолжение нескольких часов сряду. Им овладела какая-то тупость; он не пытался ни зажечь свечу, ни писать, и сидел не шевелясь и ни разу не подойдя к открытому окну, до тех пор пока в тишине ночи не раздался первый стук приближавшихся экипажей. Вот они подъехали к крыльцу; он слышал как лошади кусали удила, он слышал как раздались на лестнице голоса Аллана и молодого Педгифта, и все продолжал сидеть во мраке, молчаливый, неподвижный, не обнаруживая ни малейшого участия к звукам, долетавшим до него снаружи.

Когда экипажи отъехали, голоса все продолжали раздаваться на лестнице; было очевидно, что молодые люди заговорились между собою на прощаньи. Каждое слово, произносимое ими, долетало до Мидвинтера через отворенное окно. Предметом их разговора была новая гувернантка; Аллан громко восхвалял ее. По его словам, еще никогда в жизни не приходилось ему так приятно проводить время как возвращаясь в лодке с мисс Гуильт с Заброшенного Пруда в первое озеро, где ожидало их все общество. Вполне разделяя мнение своего клиента насчет прелестной незнакомки, молодой Педгифт, впрочем, совершенно иначе отнесся к этому предмету, как только он попал в его руки. Прелести мисс Гуильт ни мало не помешали ему подметить впечатление, произведенное гувернанткой на её хозяина и воспитанницу.

-- В семействе майора Мильроя что-нибудь да неладно, сэр, сказал молодой Педгифт. - Заметили ли вы каким взглядом майор обменялся с своею дочерью, когда мисс Гуильт стала извиняться, что так поздно явилась на Заброшенный Пруд? Вы не помните? Но вы верно не забыли, что сказала при этом Гуильт?

-- Кажется что-то о мистрис Мильрой, не так ли? возразил Аллан.

Голос молодого Педгифта таинственно понизился.

-- Мисс Гуильт прибыла на мызу сегодня после обеда, сэр, в то самое время, которое я назначал для её приезда, и, вероятно, присоединилась бы к нам в определенный мною же час, еслиб ей не помешала мистрис Мильрой. Мистрис Мильрой потребовала ее к себе на верх, едва та успела войдти в дом, и продержала ее добрых полчаса, если не больше. Вот чем оправдывала мисс Гуильт свое позднее появление у Заброшенного Пруда.

-- Прекрасно, но что жь из этого?

-- Вы, кажется, забываете, сэр, какие слухи носились о мистрис Мильрой между соседями, прежде чем майор поселился здесь; мы все от самого доктора знаем что она слишком слаба и больна, чтобы принимать у себя чужих людей. Так не странно ли это, что она вдруг почувствовала себя настолько крепкою, чтобы потребовать в свою комнату мисс Гуильт (в отсутствие своего мужа), как только мисс Гуильт перешагнула через порог её дома?

-- Положим так, мистер Армадель. Однако майор и мисс Нелли смотрят на это обстоятельство совершенно иначе. Я не спускал с них обоих глаз, покамест гувернантка разказывала им, как мистрис Мильрой потребовала ее к себе на верх. Еще ни у кого не приходилось мне видеть такого испуганного лица, какое было в эту минуту у бедной мисс Мильрой, и если мне позволено будет, под величайшим секретом, позлословить немножко и насчет храброго воина, то я скажу, что и сам майор струхнул не меньше дочери. Поверьте мне на слово, сэр, что на вашей хорошенькой мызе дела идут не совсем ладно, и что мисс Гуильт уже замешана в них.

Наступила минута молчания, затем голоса послышались уже вдали от дому: Аллан, вероятно, провожал на несколько шагов молодого Педгифта, возвращавшагося домой.

Чрез несколько времени в галлерее опять раздался голос Аллана, который спрашивал о своем друге, и голос слуги, который передавал ему поручение Мидвинтера. После этого краткого перерыва, молчание ненарушимо продолжалось до тех пор, пока не наступило время запирать дом. Безпрерывная ходьба слуг по дому, стук запиравшихся дверей, лай собаки на заднем дворе, - все эти звуки возвестили Мидвинтеру, что уже становится поздно. Он машинально встал, чтобы зажечь свечу. Но голова его закружилась, рука задрожала, он положил спичечницу и возвратился на свое место. Разговор между Алланом и молодым Педгифтом перестал занимать его с той самой минуты, как он прекратился, а теперь даже и сознание, что он даром теряет драгоценное время, совершенно для него утратилось, как скоро смолк в доме шум, пробудивший его от забытья. И физическия, и нравственные силы были у него равно истощены, и он с тупою покорностию ждал грядущого зла, которое должен был привести ему наступавший день.

После длинного промежутка молчания, тишина вторично нарушилась голосами, раздавшимися вне дома; на этот раз разговаривали между собою женщина и мущина. Судя по первым словам, можно было сейчас догадаться, что между ними происходит тайное свидание, и что мущина один из торп-амброзских слуг, а женщина одна из служанок мызы.

И тут, после первых приветствий, разговор стал вертеться на новой гувернантке. Женщину мучили предчувствия (основанные единственно на красоте мисс Гуильт), - предчувствия, которые она неудержимо высказывала мущине, как ни старался тот отвлечь её внимание к другим предметам.

-- Рано или поздно, говорила женщина, - слова мои должны оправдаться, и на мызе произойдет страшный "взрыв." Хозяин, если говорить по секрету, много терпит от хозяйки. Майор лучший из людей; он ни о ком и ни о чем больше не думает как о дочери и о своих вечных часах. Но чуть заведется в доме смазливая женщина, мистрис Мильрой начнет ревновать ее, лежа на своем болезненном одре, до изступления, до бешенства! Если мисс Гуильт (которую, конечно, можно назвать смазливою, невзирая на её отвратительные волосы) не раздует через несколько дней эту искру до настоящого пожара, то хозяйка перестанет быть хозяйкой, вспомните мое слово! Но во всяком случае вина на этот раз должна пасть на майорову мать. Между старухой и хозяйкой два года тому назад была ужасная ссора, после которой старуха уехала в бешенстве, сказав своему сыну, в присутствии всей прислуги, что еслиб у него была хоть капля здравого смысла, то он никогда не подчинился бы так характеру своей жены. Обвинять майорову мать в том, что она нарочно подыскала для своей внучки красивую гувернантку, чтобы побесить невестку, быть-может, было бы не совсем справедливо. Но можно смело утверждать, что старуха менее чем кто другой желала потакать ревности хозяйки, и вовсе не желала отказывать дельной и почтенной гувернантке лишь потому, что у этой гувернантки смазливое личико. Чем все это кончится, предсказывать за-ранее трудно, но верно то, что конец будет плохой. Дела на мызе ужь и теперь идут как нельзя хуже. Мисс Нелли, вернувшись с прогулки, плакала (первый дурной знак); хозяйка ни на кого не разсердилась (второй дурной знак); хозяин простился с нею через дверь (третий дурной знак), а гувернантка заперлась в своей комнате (что было самым дурным знаком, потому что это показывало её недоверие к слугам).

Так неудержимо лился поток женской болтовни, достигая через окно до ушей Мидвинтера, пока на заднем дворе не пробили часы, и тем не положили конца разговору. Когда замерли последние звуки колокола, голосов уже не было слышно, и молчание более не нарушалось.

Через несколько времени Мидвинтер сделал новое усилие, чтобы стряхнуть с себя оцепенение. На этот раз он немедленно зажег свечу и взялся за перо.

При первой попытке, он стал писать с внезапною легкостью выражения, которая, продолжая возрастать по мере того как письмо подвигалось вперед, возбудила в нем, наконец, смутное сомнение, точно ли он владеет полным присутствием сознания. Он встал из-за стола, смочил голову и лицо свежею водой, и снова вернулся прочитать то что написал. Смысл едва был понятен; целые фразы оставались недоконченными; одно слово стояло вместо другого; словом, в каждой строке высказывался протест усталого мозга против безпощадной воли, которая заставляла его действовать. Мидвинтер изорвал этот лист как и все прочие, и изнемогая, наконец, в борьбе, опустил свою усталую голову на подушку. Силы оставили его почти мгновенно, и он заснул, не успев погасить свечу.

Его разбудил стук в дверь. Солнечные лучи вливались в комнату; свеча сгорела до тла, а слуга ожидал его за дверью с письмом, полученным на его имя с утреннею почтой:

-- Простите, сэр, сказал слуга, - что я вас обезпокоил; но на письме сказано: вручить немедленно, и я полагал, что оно заключает в себе что-либо особенно важное.

Мидвинтер поблагодарил его и взглянул на письмо. Оно действительно было важное, потому что шло от мистера Брока.

встал ранее обыкновенного, и не зашел к нему наведаться. Потом, с непостижимым равнодушием ко всему что мог писать ему теперь священник, он вскрыл письмо мистера Брока и прочел следующее:

"Любезный Мидвинтер, я нахожу, что иногда лучше бывает сообщать дурные вести сразу и в нескольких словах. И потому выслушайте, что я разкажу вам о своей неудаче. Вся моя предусмотрительность не повела ни к чему: женщина ускользнула от меня.

"Это несчастие, - я не могу иначе назвать его, - случилось вчера (в понедельник). В этот день, между одиннадцатью и двенадцатью часами утра, дело, первоначально вызвавшее меня в Лондон, заставило меня отлучиться в консисториальный суд; но уходя, я приказал своему слуге Роберту зорко наблюдать до моего возвращения за домом, находящимся против нашей квартиры. Через полтора часа после моего отъезда, он заметил, что к дому подъехал пустой кабриолет. Сначала показались чемоданы и мешки, а за ними вышла и сама женщина в платье, которое я видел на ней при нашей первой встрече. Обезпечив себя заранее кабриолетом, Роберт пустился по её следам на станцию северо-западной железной дороги; он видел, как она прошла через зал, где продаются билеты, как она достигла до платформы; но тут в толпе и суматохе, причиненной отправлением большого смешанного поезда, он потерял ее из виду. Впрочем, я должен отдать ему справедливость, что он сейчас же нашелся. Вместо того чтобы тратить время на безполезные розыски на платформе, он пересмотрел всю линию вагонов, и положительно объявил мне, что не видал её ни в одном. Впрочем, он допускает, что поиски его были не вполне удовлетворительны, так как он производил их на скорую руку, за несколько минут до отправления поезда. Но в моих глазах это последнее обстоятельство ровно ничего не значит. Я точно также не верю мнимому отъезду женщины с этим поездом, как еслиб я сам обыскал все вагоны, и вы, конечно, согласитесь со мною.

"Теперь вы знаете, как случилось это несчастие. Не будем же тратит время и слова на безполезные сетования. Зло совершилось, и мы должны отыскать средства, чтобы поправить его.

"То, что я уже сделал с своей стороны, может быть разказано в двух словах. Вся моя прежняя нерешимость поручить это щекотливое дело человеку постороннему мгновенно исчезла, как скоро я выслушал доклад Роберта. Я тотчас же вернулся в город, и конфиденциально изложил все дело своим адвокатам. Совещание наше продолжалось довольно долго, и когда я вышел из конторы, почтовый час уже миновал, иначе я написал бы вам еще в понедельник, вместо того чтобы писать сегодня. Мнение адвокатов неутешительно. Они напрямик объявили мне, что весьма трудно будет отыскать потерянный след. Но они обещали употребить все свои старания, и мы уже условились относительно вашего будущого образа действий, за исключением одного пункта, в котором мы положительно расходимся. Я должен объяснить вам, в чем состоит это разногласие, потому что, покамест дела удерживают меня вдали от Торп-Амброза, вы единственный человек, на которого я с уверенностию могу возложить проверку моих убеждений.

"Итак, адвокаты держатся того мнения, что женщина с первого же раза заметила, что за нею наблюдают, и что, следовательно, нет причины предполагать, чтоб у нея хватило дерзости так скоро явиться в Торп-Амброз; что если она и замышляет какое-либо зло, то она совершит его сначала чрез подставное лицо, и что друзьям и попечителям Аллана остается пассивно ждать дальнейшого хода событий. Мое собственное мнение диаметрально противоположно мнению адвокатов. После всего случившагося на железной дороге я не отрицаю, что женщина, вероятно, подозревала, что за нею наблюдают. Но она не имела причины убедиться, что ей не удалось обмануть меня, и я совершенно уверен, что у нея хватит смелости напасть на вас в расплох и овладеть так или иначе доверием Аллана прежде чем мы успеем предупредить ее. Вы, и только вы одни (покамест дела удерживают меня в Лондоне), можете решить, прав я или нет, и вот каким образом. Немедленно наведите справки о том, не появилась ли вскоре после прошедшого понедельника, в самом Торп-Амброзе, или в его окрестностях, какая-либо незнакомая женщина. Если найдется такая особа (а в провинции никто не ускользает от внимания), то постарайтесь увидать ее, и спросите себя, соответствует ли её лицо приметам, которые я сейчас опишу вам. Вы можете положиться на мою точность. Я не раз видал эту женщину без вуаля, и в последний раз разсмотрел ее в превосходную зрительную трубку.

"1) Волосы светлорусые и (повидимому) не слишком густые. 2) Лоб высокий, узкий и, начиная от бровей, покатый. 3) Брови едва обозначены, глаза малы, скорее темные чем светлые, не то серые, не то карие (я не настолько близко видел ее, чтобы с точностию определить их цвет). 4) Нос орлиный. 5) Губы тонкия, и верхняя больше нижней. 6) Цвет лица изобличает первобытную свежесть и белизну, перешедшую с летами в печальную, болезненную бледность. 7) Подбородок вогнут, и на левой стороне его заметно что-то в роде родимого пятна или шрама, - не могу сказать вам наверное.

"О выражении лица не скажу ничего, потому что вы можете увидать ее при обстоятельствах, которые до известной степени могут изменить это выражение. Старайтесь признать ее лишь по чертам лица, которых не в состоянии изменить никакия обстоятельства. Если в соседстве окажется незнакомка, и если лицо её будет соответствовать данным мною приметам, - женщина открыта. так и ночью. Распорядившись этим, поспешите уведомить меня без малейшого отлагательства, и я с первым поездом отправлюсь в Норфок, невзирая на то, кончены ли будут мои дела или нет.

"Во всяком случае, удастся или не удастся вам подтвердить мои подозрения, пишите мне с первою отходящею почтой, хотя бы вам пришлось известить меня только о получении моего письма! В разлуке с Алланом, я мучусь от безпокойства и неизвестности, которые вы одни можете разсеять. Зная вас, я уверен, что мне не нужно более прибавлять ни слова.

Вполне отдавшись роковому убеждению, что он должен разстаться с Алланом, Мидвинтер прочел сначала до конца разказ священника о постигшей его неудаче, без малейшого участия и удивления. Единственною частью письма, на которую он взглянул вторично, был конец. Он во второй раз прочел последний параграф и задумался над ним. "Я много обязан мистеру Броку," подумал он; "и никогда более не увижу его. То, о чем он просит меня, напрасно и безполезно; но так как просьба эта идет от него, я должен исполнить ее. Один взгляд на эту женщину с его письмом в руке, а потом два-три слова, чтобы известить его она это или нет, - вот все что нужно."

Он взглянул в нерешимости на письмо священника. "Я напишу обоим вместе," сказал он сам себе: "это будет легче." При последних словах на лице у него выступила яркая краска. Он сознавал, что делает то, чего еще никогда не делал до сих пор, что он с намерением отдаляет от себя тяжелый час разлуки, отыскивая в письме мистера Брока лишь предлог, для того чтобы выиграть время.

Единственные звуки, достигавшие до него через растворенную дверь, были звуки, прозводимые возней Аллана в соседней комнате. Он немедленно вышел в пустой корридор, и никого не встретив на лестнице, направился к выходу. Страх, что встреча с Алланом может поколебать его решимость, не покидал его и в настоящую минуту, так как он не покидал его в продолжение всей ночи. Сойдя с лестницы, он глубоко вздохнул, как бы свалив с себя тяжелое бремя, а между тем бремя это было не что иное, как опасение услышать дружеский прийет от единственного любимого им на свете существа.

Держа в руке письмо, мистера Брока, он вошел в темную аллею и направился по кратчайшей дороге к майорской мызе. Он совершенно забыл разговор, слышанный им ночью. Письмо священника было единственною побудительною причиной увидать незнакомку, а воспоминание, влекшее его к тому месту, где жила она, было воспоминание о возгласе Аллана, когда тот впервые признал гувернантку в женской фигуре, одиноко стоявшей у пруда.

Дошед до калитки мызы, Мидвинтер остановился. Его поразила мысль, что он может сам испортить все дело, если станет слишком явно проверять письмо священника. Так как он твердо решился просить у нея свидания, то уже одна эта просьба могла возбудить её подозрение, а вид письма в его руке должен был неминуемо подтвердить их. Она могла разрушить все его планы, немедленно оставив комнату. Раскрыв письмо, с тем чтобы сначала запечатлеть в своем уме описание её примет, а потом уже сойдтись с нею лицом к лицу, он медленно повернул за угол дома, и еще раз прочел все семь пунктов, на которые, по его мнению, лицо незнакомки должно было отвечать утвердительно.

Он поднял глаза и увидал себя на краю широкого, поросшого травой рва, по одну сторону которого был парк, а по другую тянулась высокая живая изгородь из лавровых деревьев. Изгородь, очевидно, окружала задний садик мызы, а ров назначен был для того, чтобы защищать ее от потравы скота, пасшагося в парке. Внимательно прислушавшись к легкому звуку, который становился все слабее и слабее, Мидвинтер узнал в нем шелест женских платьев. Несколько далее через ров переброшен был мостик, который оканчивался маленькою калиткой и соединял сад с парком. Молодой человек вошел в калитку, переправился через мостик, и отворив дверь, находившуюся на другом его конце, очутился в беседке, густо обвитой ползучими растениями, откуда виден был весь сад с одного конца до другого.

Он заглянул в аллею и увидал две женския фигуры, медленно удалявшияся от него по направлению к мызе. Наименьшая из двух ни на одну минуту не привлекла его внимания; он даже не дал себе труда припомнить, была ли то или нет, майорская дочка. Глаза его прикованы были к другой фигуре, которая с обворожительною грацией шла по дорожке, драпированная легкими складками своего длинного платья. Пред ним вторично осуществилось видение сна; пред ним снова стояла женщина, повернувшись спиной, как, он видел ее у пруда!

Можно было предполагать, что гувернантка и её воспитанница еще раз обойдут сад и снова вернутся к беседке. Этого только и ждал Мидвинтер. Мысль о нескромности его поступка ни мало не остановила его при входе в беседку, и даже в настоящую минуту его нисколько не тревожило подобное сознание. Вся восприимчивость его натуры, утомленная тяжелою борьбой прошедшей ночи, как будто притупилась; упрямая решимость выполнить то, для чего он пришел сюда, совершенно заглушила в нем все прочия ощущения. Он действовал и даже смотрел так, как действовал и смотрел бы на его месте самый решительный человек в мире. В промежутке ожидания, покамест гувернантка и её воспитанница оканчивали начатый круг, он настолько мог владеть собой, что еще раз открыл письмо мистера Брока и освежил в своей памяти известные семь пунктов.

Еще он весь погружен был в это занятие, как до ушей его долетел легкий шорох платьев, снова возвращавшихся в его сторону. Притаившись в тени беседки, он ждал, чтобы сократилось между ними разстояние. Живо запечатлев в своем уме сообщенные ему приметы, он стал вопрошать лицо женщины при ярком свете утра, по мере того как она подвигалась вперед, и вот какой ответ дало ему это лицо.

никак не мирится предубеждение северных наций: они были рыжие! Лоб, по описанию священника, должен был быть высокий, узкий, и начиная от бровей покатый; брови едва обозначенные, глаза маленькие, а цвет их не то серый, не то карий. У этой же женщины, напротив, лоб был низкий прямой и постепенно расширявшийся к вискам; брови её, отчетливо и в то же время нежно обозначенные, были немного темнее волос; глаза, большие, блестящие и красиво разрезанные, были того безукоризненного голубого цвета (без всякой примеси зеленого или серого оттенка), который так часто возбуждает наш восторг в картинах и книгах, и так редко встречается в природе. Нос, по описанию священника, должен был быт орлиный, между тем как у этой женщины он не представлял ни малейшого уклонения ни вверх, ни вниз: то был прямой, изящно сформированный нос древних статуй и бюстов, с несколько короткою верхнею губой. Губы, по описанию священника, должны были быть тонки, и верхняя - больше нижней; цвет лица - болезненно-бледный; подбородок - вогнутый, и на левой стороне его родимое пятно или шрам. У этой же женщины, наоборот, губы были полные, роскошные и сладострастные. Она имела тот очаровательный цвет лица, который нередко встречается у рыжих: нежный румянец, игравший на её щеках, мягко сливался с белизной лба и шеи. Её округленный подбородок, украшенный ямочками, был безукоризненно чист, гладок и составлял прямую линию со лбом. Чем ближе подходила она, тем ослепительнее блистала её красота в роскошном сиянии утра: более поразительного, более резкого контраста с приметами, описанными священником, нельзя было не только найдти в природе, ни даже и вообразить себе.

Гувернантка и её воспитанница были уже почти в двух шагах от беседки, когда оне заметили притаившагося в ней Мидвинтера. Гувернантка увидала его первая.

-- Это, вероятно, кто-нибудь из ваших друзей, мисс Мильрой? спросила она спокойно, не дрогнув и не обнаружив ни малейшого удивления.

с Алланом на пикнике. Она покраснела и отвернулась от беседки с выражением безпощадного удивления на лице.

-- Это друг мистера Армаделя, отвечала она резко. - Я не знаю, зачем он сюда пришел, и чего ему нужно.

-- Друг мистера Армаделя! И на лице гувернантки промелькнуло внезапное любопытство, в то время как она повторяла эти слова. Она отвечала на пристальный взгляд молодого человека таким же пристальным взглядом.

-- Что до мени касается, продолжала Нелли, негодуя на Мидвинтера за его полнейшее равнодушие к её появлению, - я нахожу величайшею дерзостью являться в сад папа, как в открытый парк!

Гувернантка повернулась, и кротко остановила ее.

-- Я высказываю только мое личное мнение, возразила Нелли, раздраженная насмешливо-снисходительным тоном гувернантки. - Это дело вкуса, мисс Гуильт, а вкусы бывают различные. Сказав это, она дерзко отвернулась от нея, и пошла одна по направлению к мызе.

-- Она еще очень молода, сказала мисс Гуильт, улыбаясь и как бы извиняя ее перед Мидвинтером, - и вы, вероятно, сами заметили, сэр, что это балованное дитя.

Она остановилась лишь на минуту, показав, что ее удивляет странное молчание Мидвинтера и его пристально устремленный на нее взгляд; но потом, с очаровательною находчивостью и грацией, принялась выводить его из того ложного положения, в которое он сам поставил себя.

-- Так как ваша прогулка завела вас сюда, продолжала она, - то не возьмете ли вы на себя труд передать от меня вашему другу одно маленькое поручение? Мистер Армадель имел любезность пригласить меня сегодня утром для осмотра торп-амброзских садов. Потрудитесь сказать ему, что, с разрешения майора Мильроя, я могу воспользоваться этим приглашением (в обществе мисс Мильрой) между десятью и одиннадцатью часами утра!

и потом медленно пошла вслед за своею воспитанницей к мызе.

Когда она совершенно скрылась из вида, Мидвинтер очнулся и попытался отдать себе отчет в своем настоящем положении. Её внезапно открывшаяся красота ни в каком случае не могла служить оправданием тому немому изумлению, в котором он оставался, как очарованный, вплоть до настоящей минуты. Единственное ясное впечатление, произведенное на него гувернанткой, было впечатление поразительного контраста, который представляли все черты её лица с описанием мистера Брока. Помимо этого, все его ощущения были крайне неопределенны; в нем осталось только какое-то смутное воспоминание о высокой стройной женщине, да о нескольких приветливых словах, скромно и грациозно сказанных. Вот и все.

Он сделал несколько шагов по саду, сам не зная для чего, остановился, посмотрел направо и налево, с видом человека растерянного; с трудом узнал беседку, как будто целые годы протекли с тех пор, как он не видал ее, и наконец снова вышел в парк. Но и тут он стал безпокойно блуждать из стороны в сторону. Голова его кружилась от неожиданного потрясения; все его мысли и понятия путались, и что-то машинально толкало его вперед; он шел безсознательно, сам не зная куда и зачем.

Впрочем, страшный, мгновенный переворот, совершившийся в его уме, благодаря последнему открытию, мог бы сразить даже и менее чувствительную организацию, нежели какою обладал Мидвинтер.

В ту достопамятную минуту, когда впервые отворил он дверь беседки, мысли его не были смущены ничем. Прав он был или не прав, только во всем, что касалось его отношений к Аллану, он дошел до безусловно-определенных выводов, вследствие безусловно-определенного процесса мышления. Вся сила его решимости разстаться с Алланом проистекала от уверенности, что у Заброшенного Пруда произошло роковое осуществление первого видения сна. А эта уверенность, в свою очередь, основывалась на том убеждении, что женщина, остававшаяся единственным живым свидетелем трагедии, происшедшей в Мадере, неизбежно должна была быть тою самою женщиной, которую он видел на берегу пруда. Твердо в этом уверенный, он решился сам сравнить предмет своего недоверия и недоверия священника с описанием мистера Брока, составленным со всевозможною точностью, и что же! собственные глаза убедили его, что женщина, виденная им у Заброшенного Пруда, и женщина, которую мистер Брок признал в Лондоне, были два совершенно различные существа. Вместо Тени, явившейся во сне, перед ним стояло не предназначенное орудие рока, а лицо совершенно незнакомое: в этом несомненно убеждало его письмо священника!

Убедившись по письму мистера Брока, что женская фигура, приснившаяся Аллану, отождествилась в совершенно незнакомой женщине, он и не подумал спросить себя, не суждено ли наоборот именно этой незнакомке стать орудием рока? Такая мысль не пришла и не могла придти ему в голову. Единственною личностью, внушавшею ему опасение, была женщина, с которою связана была жизнь двух Армаделей в первом поколении и судьба двух Армаделей во втором, - женщина, к которой особенно относилось предсмертное предостережение его отца, которая была первою причиной семейных бедствий, открывших Аллану путь к Торп-Амброзскому наследству, и которую Мидвинтер инстинктивно узнал бы в гувернантке, еслибы письмо мистера Брока не ввело его в обман.

Обсуждая последнее открытие под влиянием заблуждения, в которое невинно вовлек его священник, Мидвинтер одним скачком перешел к новому заключению; он поступил теперь именно так, как некогда, при свидании с мистером Броком, на острбве Мане.

Подобно тому как в то время он находил достаточно сильное опровержение идеи рока в том обстоятельстве, что ему ни разу не пришлось попасть на разбитый корабль во время своих морских плаваний, так и теперь он с жаром ухватился за мысль, что сверхъестественное происхождение сна само собою опровергается появлением совершенно посторонней женщины на месте Тени. Раз отыскав эту исходную точку и снова безраздельно отдавшись своей любви к Аллану, он с быстротою молнии стал выводить одно заключение за другим. Если сон перестал быть загробным предостережением, стало быть не судьба, а случай привел Аллана и Мидвинтера на разбитый корабль, и все события, совершившияся со дня разлуки их с мистером Броком, были сами по себе совершенно невинного свойства, но только казались ему страшными сквозь призму суеверия. Во мгновение ока его быстрое воображение привело ему на память то утро в Кассльтоуне, когда он впервые открыл священнику тайну своего имени, и держа в руках письмо отца, высказал те лучшия чувства и убеждения, которые таились в его собственном сердце. Теперь еще раз он почувствовал, какая сильная братская любовь привязывает его к Аллану; теперь еще раз он мог повторить себе с тою же горячностью, с какою говорил некогда; если мысль покинуть его надрывает мое сердце, стало-быть, мысль эта дурная! Между тем как это более благородное убеждение снова проникало в его душу, смиряя тревогу и волнение его ума, сквозь ветви дерев приветливо глянул на него Торп-Амброзокий дом, на ступенях которого стоял Аллан, искавший глазами своего друга. Чувство безграничного блаженства увлекло пылкую душу Мидвинтера далеко за пределы всех забот, сомнений и опасений, которые так долго томили ее, и еще раз указало ему лучшую и блестящую сторону его юношеских грез. Глаза его наполнились слезами, и глядя сквозь деревья на Аллана, он страстно прижал к своим губам письмо священника. "Не будь этого клочка бумаги, - подумал он, - жизнь моя могла бы обратиться в одно продолжительное страдание, и преступление отца моего разлучило бы нас на вехи!"

Таков был результат уловки, с помощию которой лицо горничной принято мистером Броком за лицо мисс Гуильт. Таким образом, поколебав доверие Мидвинтера к его собственному суеверию, в том единственном случае, когда это суеверие напало на истину, коварство тетушки Ольдершо восторжествовало над затруднениями и опасностями, которых не предвидела даже и она сама.