Армадель.
Книга четвертая.
IV. Аллан в крайнем затруднении.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Армадель. Книга четвертая. IV. Аллан в крайнем затруднении. (старая орфография)

IV. Аллан в крайнем затруднении.

Пробило два часа, и Педгифть Младший аккуратно явило к назначенному времени. Его утренняя веселость исчезла без следа; он поклонился Аллану с своею обычною вежливостью, но без обычной улыбки, а когда главный служитель пришел за приказаниями, он был немедленно отпущен словами, которых еще никто не слыхал от Педгифта в этой гостинице: "Теперь ничего не нужно."

-- Вы как будто разстроены, заметил Аллан. - Верно трудно было навести оправки? Неужели никто не мог сообщить вам о доме в Пимлико?

-- Три лица говорили мне о нем, мистер Армадель, а все три сказали одно и то же.

Аллан поспешил пододвинуть свой стул к стулу товарища. В этот промежуток времени, покамест они не видались друг с другом, он много думал, но эти размышления не внесли спокойствия в его душу. Эта ощутительная, но на самом деле столь неуловимая связь между затруднением узнать семейные обстоятельства мисс Гуильт и затруднением отыскать её рекомендательницу, - связь уже прежде установившаяся в его мыслях, - еще сильнее овладела его умом в этот промежуток времена. Его смущали сомнения, которых он не мог на понять, на выразить. Его подстрекало любопытство, удовлетворить которому он вместе и желал, и боялся.

-- Извините, сэр, если я обезпокою вас двумя вопросами, прежде нежели приступлю к делу, сказал Педгифть Младший. - Я не хочу навязываться на вашу откровенность; мне нужно только осветить немного свой путь в этом двусмысленном деле. Скажите, есть ли, помимо вас самих, лица, интересующияся этими справками?

-- Да, ими интересуются и другия лица, отвечал Аллан. - Это я могу вам сказать.

-- Нет ли, кроме мистрис Мандевиль, еще другой особы, которая была бы предметом этих справок? продолжал Педгифть, стремясь проникнуть все глубже и глубже в заветную тайну.

-- Да, есть еще одна особа, сказал Аллан с видимым принуждением.

-- Эта особа молодая женщина, мистер Армадель?

Аллан вздрогнул.

-- Как вы могли угадать это? начал-было он, но сдержался, хотя несколько поздно. - Не разспрашивайте меня более, продолжал он. - Я неспособен защищаться от такого хитреца как вы, а между тем я связан честным словом никому не открывать подробностей этого дела.

Этих слов, повидимому, достаточно было для Педгифта Младшого. Он, в свою очередь, придвинулся к Аллану. В его манерах проглядывали неловкость и безпокойство, но над человеком по привычке взял верх адвокат.

-- Мне ничего более не нужно, сэр, сказал он, - а теперь я имею нечто сказать вам от себя. В отсутствии отца моего вы соблаговолите, может-быть, смотреть на меня как на настоящого вашего адвоката. И если вы примете мой совет, то я попросил бы вас не идти далее в этих розысках.

-- Что вы хотите сказать этим? спросил Аллан.

-- Почему знать, мистер Армадель, может-быть, несмотря на свою положительность, извощик и ошибся. Я сериозно рекомендую вам не верит его показаниям и остановиться на том что теперь знаете.

Этот совет подан был с доброю целью, но слишком поздно. Аллан поступил так, как поступили бы на его месте девяносто девять человек из ста: он не захотел воспользоваться советом своего адвоката.

-- Очень хорошо, сэр, сказал Педгифт Младший, - если вы непременно настаиваете, то я должен исполнить ваше желание.

-- Не вините меня, мистер Армадель, прибавил он, произнеся свой безвозвратный приговор. - Я желал пощадить вас.

Аллан перенес удар молча, как обыкновенно переносятся все ужасные потрясения. Первое побуждение заставило бы его безразсудно ухватиться за совет Педгифта, как за соломинку утопающого, еслибы не одно проклятое обстоятельство, которое казалось неустранимым. Ему невольно приходило теперь на память явное нежелание мисс Гуильт говорить о своем прошедшем, - нежелание, бывшее косвенным, но ужасным подтверждением показаний извощика, которые обличали несомненную связь между рекомендательницею мисс Гуильт и домом в Пимлико. Единственное заключение, которое сделал бы на месте Аллана всякий, слышавший и видевший то что он слышал и видел, невольно возникло в его уме. Жалкая, погибшая женщина, которая, находясь в крайности, приютилась у негодяев, изощренных в преступном укрывательстве, и которая, с помощью подставной рекомендательницыснова прокралась в порядочный дом и приняла на себя почтенное звание наставницы, - женщина, вынужденная прибегать к постоянной тайне и к постоянному обману относительно своей прошедшей жизни - вот в каком свете явилась теперь перед глазами Аллана прекрасная гувернантка майора Мильроя!

Ложное ли это было открытие, или справедливое? Действительно ли мисс Гуильт прокралась в порядочный дом и приняла на себя почтенное звание воспитательницы с помощью фальшивой рекомендации? Да. Действительно ли налагалась на нее её прошедшая жизнь ужасную необходимость вечно скрываться и вечно обманывать? Да. Действительно ли была она жалкою жертвой обмана, как предполагал это Аллан? Нет, она не была этою жалкою жертвой! Заключение, выведенное Алланом, или, лучше сказать, положительно навязанное ему фактами, тем не менее было далеко от истины. Настоящая история отношений мисс Гуильт к дому в Пимлико и к его обитателям, - к дому, о котором по справедливости разказывади, что он наполнен скверными тайнами и людьми, постоянно ожидающими судебных преследований, должна была открыться в последствии. Эта история была менее возмутительна, но за то гораздо более ужасна, нежели воображал Аллан и его спутник.

-- Я желал пощадить вас, мистер Армадель, повторил Педгифт. - Я по возможности старался не огорчить вас.

Аллан взглянул на него и сделал над собой усилие.

-- Вы не только огорчили меня, сказал Аллан, - но совершенно уничтожили. Но это не ваша вина. Я должен чувствовать, что вы оказываете мне услугу, и я буду действовать так как нужно, когда снова приду в себя. Есть один вопрос, прибавил Аллан после тяжелого минутного раздумья, - который нам следует разрешить сразу. Совет, который вы предложили мне сию минуту, шел от доброго сердца, и это самый лучший совет, какой только мне можно было подать. Я принимаю его с благодарностию. Не будем никогда более говорить об этом предмете, и я прошу, умоляю вас не упоминав о нем никому. Обещаете ли вы мне это?

Педгифт дал обещание с явною искренностью, но без свойственной ему официальной самоуверенности. Горе, написанное на лице Аллана, повидимому, смущало его. После нескольких минут колебания, он скромно удалился из комнаты.

Оставшись один, Аллан потребовал письменных принадлежностей и вынул из портфейля роковое письмецо "к мистрис Мандевиль," полученное им от жены майора. Человек, привыкший во всем предусматривать конец и готовиться к действию через предварительную работу мысли, находясь в настоящих обстоятельствах, задумался бы насчет того образа действий, который следовало бы ему избрать; но Аллан, всегда привыкший отдаваться впечатлению минуты, и в этом важном обстоятельстве безразсудно отдался своему первому движению. Хотя привязанность его к мисс Гуильт вовсе не была так глубока, как ему казалось, женщина эта уже так сильно овладела его воображением, что он с большим горем помышлял о ней в настоящую минуту. Единственным желанием, которое он испытывал в этот критический момент своей жизни, было великодушное желание избавить от огласки и поношения эту несчастную женщину, утратившую право на его уважение, но сохранившую все свои права на его снисходительность и сострадание. "Я не могу вернуться в Торп-Амброз; я боюсь встретиться с нею, заговорить с нею. Но я могу сохранить её жалкую тайну, и сделаю это!" С этою мыслию Аллан принялся за исполнение своей первейшей обязанности, - обязанности известить мистрис Мильрой. Будь у него побольше благоразумия или более ясный взгляд на вещи, он задумался бы над этим письмом. Но Аллан не принимал в разчет последствий и не чувствовал ни малейшого затруднения. По внушению инстинкта, он разом вышел из того положения, в котором стоял относительно жены майора, и перо его стаю быстро чертить на бумаге следующия немногия строки:

"Гостиница Донна, Ковент-Гарден. Вторник.

"Милостивая государыня, прошу извинить меня, если я не сдержу своего обещания и не возвращусь сегодня в Торп-Амброз. Непредвиденные обстоятельства вынуждают меня еще на некоторое время остаться в Лондоне. К сожалению, должен сообщить вам, что мне не удалось видеть мистрис Мандевиль; по этой причине я и не мог исполнит вашего поручения, и теперь возвращаю вам с самыми усердными извинениями данное мне к ней рекомендательное письмецо. Позвольте мне заключить письмо искреннею благодарностью за ваше доброе ко мне расположение, которым я не осмелюсь злоупотреблять долее.

"Имею честь быть, милостивая государыня, вашим покорнейшим слугою.

Эти-то нехитрые слова, написанные без малейшого понятия о характере женщины, к которой они были обращены, послужили в руках мистрис Мильрой, желанным орудием против ненавистной мисс Гуильт.

Запечатав свое письмо и надписав адрес, Аллан мог смело поразмыслить теперь о себе и о своем будущем. Между тем как он разсеянно водил пером по пропускной бумаге, на глазах его впервые выступали слезы; но обманувшая его женщина не имела в них своей доли. Он вспомнил о покойной матери. "Будь она жива," подумал он, "я мог бы открыться ей, и она утешила бы меня." Но думать об этом долее было безполезно.... он смахнул рукой слезы, и с скорбною покорностью, которая знакома каждому из нас, обратил свои мысли на живущих.

Он написал несколько слов мистеру Башвуду, уведомляя его, что еще не скоро вернется в Торп-Амброз, и что все дальнейшия необходимые инструкции он получит через мистера Педгифта Старшого. Окончив все это, и отослав письма на почту, он снова задумался о самом себе. В будущем опять ожидал его пробел, который нужно было наполнить, и сердце снова стремилось к прошедшему. На этот раз, кроме образа матери, в воспоминании его встали и другие образы. В нем снова заговорил всепоглощающий интерес его ранней юности. Он вспомнил о море; вспомнил о своей яхте, в бездействии стоявшей в рыболовной пристани у западных берегов Англии. Ему опять захотелось послушать плеска волн; посмотреть, как вздуваются паруса; почувствовать под собою еще раз резвый бег судна, построенного почти его собственными руками. Он быстро встал с своего места, чтоб узнать время и отправиться в Соммерсетшир с первым же поездом; но страх разспросов и подозрений со стороны мистера Брока насчет происшедшей в нем перемены, заставили Аллана снова вернуться к своему стулу. "Я сначала напишу ему," подумал он, "чтоб яхту оснастили и исправили, но сам не поеду в Соммерсетшир до тех пор, пока не дождусь Мидвинтера." При воспоминании об отсутствующем друге он вздохнул. Еще никогда не ощущал он так сильно пустоты, образовавшейся в его жизни с отъездом Мидвинтера, как в настоящую минуту, сидя в самом печальном из всех уединений - в уединении гостиницы многолюдного города.

Вскоре в комнату вошел Педгифт Младший, извиняясь за причиняемое безпокойство. Аллан чувствовал себя слишком одиноким и безпомощным, чтобы не порадоваться возвращению своего спутника.

-- Я еще не уезжаю в Торп-Амброз, оказал он, - а остаюсь на несколько времени в Лондоне. Надеюсь, что и вам можно будет остаться со мной?

как позабыл о них в настоящую минуту.

-- Вы хорошо делаете, сэр, что остаетесь здесь, весело сказал Педгифт. - Лондон способен развлечь ваши мысли. Всякое дело более или менее эластично по своей натуре, мистер Армадель; я буду вести свои дела, и в то же время развлекать вас своим обществом. Мы ведь оба с вами приближаемся к тридцати, будем же наслаждаться жизнию. Что вы на это скажете, например, если отобедав сегодня пораньше, мы поедем в театр, а завтра утром, после завтрака, отправимся на большую выставку в Гайд-Парк? Будем жить как петушьи борцы и постоянно искать общественных удовольствий; тогда мы скоро достигнем до тепе sana in corpore sano древних. Не пугайтесь этой цитаты, сэр. В часы досуга я занимаюсь иногда латынью и расширяю круг моих симпатий чтением языческих писателей с помощию глоссария. Уилльям, в пять часов мы обедаем, и так как нынешний обед имеет особенное значение, то я сам потолкую с поваром.

Прошел вечер, прошел и следующий день, наступил четверг и принес с собою письмо Аллану. Адрес написан был рукою мистрис Мильрой, и самая форма обращения в письме, как скоро он открыл его, уже предупредила Аллана, что случилось что-то неладное.

Секретно.

"Сэр, сейчас только получила я ваше таинственное письмо. Оно не только удивило меня, но положительно встревожило. Несмотря на все дружеския заявления с моей стороны, вы, самым непонятным и, могу сказать, самым нелюбезным образом внезапно лишаете меня вашего доверия. Мне совершенно невозможно оставить это дело в том виде, в каком вы его оставляете. Из письма вашего я могу вывести лишь одно заключение, а именно, что доверие мое было обмануто, и что вы знаете гораздо более чем хотите открыть мне. В интересах моей дочери я прошу вас известить меня, что помешало вам видеть мистрис Мандевиль, и что вынудило вас отказаться от содействия, которое вы безусловно обещали мне в вашем последнем письме.

"С моим плохим здоровьем я не могу поддерживать длинной переписки, и потому должна предварить все ваши возражения и заранее высказать вам все в настоящем письме. В виду того случая (возможность которого мне не хотелось бы допустить), что вы не согласитесь исполнить мою просьбу, я должна предупредить вас, что долг матери заставит меня разъяснить каким бы то ни было образом это неприятное дело. Если следующая почта не принесет мне от вас вполне удовлетворительного ответа, я должна буду объявить моему мужу, что вследствие некоторых обстоятельств, нам нужно немедленно удостовериться в нравственном достоинстве рекомендательницы мисс Гуильт. А когда он спросит меня, на основании чьих слов я действую, я сошлюсь на вас.

Маска была сброшена, и жертва мистрис Мильрой могла теперь на досуге разсматривать западню, в которую поймали ее. Но вера Аллана в чистосердечие майорши была так безусловно искренна, что письмо её только озадачило его. Он смутно понимал, что его обманули, и что дружеское участие к нему мистрис Мильрой оказалось фальшивою монетой, но далее этого он не шел. Её угроза открыть все майору, - угроза, на эффект которой она особенно разчитывала, не понимая мужской натуры, - произвела напротив, на Аллана самое благоприятное впечатление: вместо того чтобы возбудить в нем тревогу, она облегчила его душу.

"Если уж ссориться, подумал он, так лучше с мущиной."

Несправедливо приписывая себе нарушение тайны мисс Гуильт, и твердо решившись защитить несчастную женщину, Аллан принялся за письмо к майорше. Представив ей одно за другим три вежливые извинения, он скромно удалился с поля битвы. "Ему весьма прискорбно, что он оскорбил мистрис Мильрой. Он не имел ни малейшого намерения оскорбить мистрис Мильрой, и с почтением остается покорнейшим слугою мистрис Мильрой." Еще никогда обычная краткость Алланова слога не приносила ему так много пользы, как в настоящем случае. Владей он поискуснее пером, он мог бы дать своему врагу еще сильнейшее против себя орудие.

Прошел день, а на следующее утро угроза мистрис Мильрой осуществилась в форме письма, адресованного к Аллану от имени майора. Тон этого письма был менее формален, сравнительно с предыдущим; но оно заключалось лишь в самых необходимых вопросах.

Секретно.

"Милостивый государь, удостоивая меня несколько дней тому назад вашего посещения, вы предложили мне относительно моей гувернантки, мисс Гуильт, один весьма странный вопрос, который, если вам помнится, произвел между нами минутное неудовольствие.

"Сегодня утром в семье моей зашла речь о том же предмете, но в таких словах, которые чрезвычайно удивили меня. Мистрис Мильрой напрямик объявила мне, что мисс Гуильт заподозрена в ложной рекомендации, и когда я заметил ей, как удивляет меня подобный отзыв и потребовал от нея немедленных доказательств, она еще более озадачила меня, сказав, что за подробностями я могу обратиться к вам. Напрасно пытался я добиться от мистрис Мильрой настоящих объяснений: она упорно отмалчивается и отсылает меня к вам.

"В виду таких странных обстоятельств, долг справедливости, относительно всех заинтересованных в этом деле лиц, вынуждает меня предложить вам несколько вопросов, которые я постараюсь изложить как можно проще, и на которые (я совершенно в том уверен, судя по нашим прежним сношениям) вы ответите с полною искренностью.

"Прежде всего я спрошу у вас, подтверждаете ли вы слова мистрис Мильрой, будто вам известны какие-то обстоятельства мисс Гуильт и её рекомендательницы, о которых я ничего не знаю? Вовторых, если вы допускаете справедливость слов жены моей, то нельзя ли сообщить мне, откуда идут эти слухи? И наконец, втретьих, позвольте спросить вас, в чем именно они заключаются?

"Если вопросы эти нуждаются в каком-либо оправдании, что из уважения к вам я охотно допускаю, то прошу вас вспомнить, что попечениям мисс Гуильт вверено самое дорогое для нас существо, наша родная дочь, и что, по словам мистрис Мильрой, вы одни можете сказать мне, заслуживает ли эта особа такой доверенности.

"Так как ничто до сих пор не подало мне повода подозревать мою гувернантку или её рекомендательницу, то мне остается лишь прибавить, что прежде чем обращаться к самой мисс Гуильт, я подожду вашего ответа, который, вероятно, не замедлит придти с следующею же почтой.

Это в высшей степени прямое письмо мгновенно разсеяло хаос, существовавший в голове Аллана: он ясно увидел ловушку, в которую поймали его. Мистрис Мильрой предоставляла ему лишь два выбора: или принять всю вину на себя одного, не ответив на вопросы её мужа, или спрятаться за женщину, сложив на нее всю ответственность и объяснив майору коварный обман его жены. Аллан и в этом случае поступил без малейшого колебания. Невзирая на безсовестный поступок мистрис Мильрой, он решился сохранить в тайне их переписку и в то же время ни за что на свете не выдавать мисс Гуильт. "Быть-может, я поступил безразсудно, думал он, но я не хочу нарушить моего слова, и быть причиной изгнания этой несчастной."

Письмо его к майору было так же коротко и безыскусственно, как и к жене его. Заявляя о своем нежелании возбудить неудовольствие своего друга и соседа, он прибавлял, что в настоящем случае это становится неизбежным. Он не может отвечать на вопросы майора, и не владея даром слова, надеется, что майор извинит его за такую краткость.

В понедельник пришел ответ, которым и заключилась корреспонденция.

"Сэр, ваш отказ отвечать на мои вопросы, - отказ, не сопровождаемый ни малейшим объяснением его причин, - не только подтверждает справедливость показаний мистрис Мильрой, но и бросает тень на репутацию моей гувернантки. По долгу справедливости к особе, живущей в моем доме и не подавшей мне повода не доверять ей, я покажу теперь нашу переписку самой мисс Гуильт и повторю ей, в присутствии мистрис Мильрой, весь разговор, который я имел на этот счет с моею женой.

"Еще одно слово относительно наших будущих отношений, и письмо мое будет кончено. На некоторые вещи я смотрю с точки зрения старинного человека. В наше время был свой кодекс чести, с которым мы согласовали наши поступки. По правилам этого кодекса, на всяком мущине, который, не будучи ни мужем, ни отцом, ни братом, решался на разспросы о домашних обстоятельствах женщины, лежала обязанность оправдать свой поступок в мнении общества: иначе он терял право требовать, чтоб его считали джентльменом. Весьма может быть, что такой старомодный образ мыслей не существует более в настоящее время; но мне, в моем возрасте, поздно усвоивать современные взгляды. Принимая в разчет то обстоятельство, что мы живем в такой стране и в такое время, когда существует один только суд для вопросов чести, - суд полицейский, - я особенно забочусь о своих выражениях, и говоря с вами в последний раз, стараюсь быть по возможности умеренным. Позвольте же мне просто заметить вам, что мы сильно расходимся в наших взглядах на поведение, приличное джентльмену, и позвольте мне при этом просить вас, чтобы на будущее время вы считали себя человеком совершенно посторонним мне и моему семейству.

После первого порыва гнева, возбужденного в Аллане презрительным тоном, с которым относился к нему его бывший друг и сосед, им овладело глубокое уныние, которое не уступало никаким усилиям его спутника в продолжение всего остального дня, самого черного в календаре Педгифта. Вслед за таким приговором изгнания, мысли Армаделя естественно устремились к тому времени, когда он впервые познакомился с обитателями мызы, и он с грустью и раскаянием вспомнил о Нелли. "Еслиб заперла мне дверь, вместо своего отца," с горечью думал Аллан, обращаясь к прошедшему, "я не смел бы сказать ни слова; я чувствовал бы, что заслуживаю этого."

На следующий день пришло другое письмо, но на этот раз весьма приятное: оно было от мистера Брока. Несколько дней тому назад Аллан писал в Соммерсетшир, прося приготовит ему яхту. Простодушный священник убежден был, что он оберегает своего прежнего воспитанника от ухищрения женщины, за которою он наблюдал в Лондоне, и которая, как он был уверен, последовала за ним в Соммерсетшир. Действуя по данным ей инструкциям, горничная мистрис Ольдершо окончательно замистифировала мистера Брока. Она успокоила все его опасения, дав ему подписку (от имени мисс Гуильт, за которую она себя выдавала) никогда не входить в сношения с мистером Армаделем, ни лично, ни письменно! Вполне убежденный, что он одержал наконец победу, бедный мистер Брок отвечал Аллану в самом веселом тоне, удивлялся несколько его отъезду из Торп-Амброза, но в то же время охотно обещал приготовить ему яхту и радушно предлагал помещение в своем священническом доме.

Это письмо чудесным образом подействовало на душевное настроение Аллана: оно возбудило в нем совершенно новые стремления, не имевшия ничего общого с его прошедшею жизнию в Норфоке, и он стал нетерпеливо считать дни, остававшиеся до возвращения его отсутствующого друга. Это было во вторник. Если Мидвинтер вернется, по своему обещанию, чрез две недели, то в субботу он будет в Торп-Амброзе. В ту же ночь его можно будет вызвать запиской в Лондон, и через несколько дней, если все пойдет хорошо, они вместе поплывут на яхте.

mene sana in corpore sano древних, и величественнее чем когда-либо отдал свои приказания старшему служителю.

Наступил четверг, и роковой почтальйон опять явился с письмом из Норфока. На сцену выступил новый корреспондент, и все предположения Аллана насчет поездки в Соммерсетшир внезапно рушились. Случалось, что в это утро Педгифт Младший первый прошел к завтраку. При входе Аллана в комнату, он принял официальный вид и с молчаливым поклоном подал своему патрону письмо.

хорошо пообедать и (если у Немцев не дают чего нибудь современного) мелодически закончить вечер в италиянской опере.

-- Верно в Торп-Амброзе неблагополучно? спросил Аллан.

-- Да, мистер Армадель, в Торп-Амброзе неблагополучно.

Аллан с покорностию опустился на свое место и раскрыл письмо.

Секретно.

"Милостивый государь, чувство долга относительно ваших интересов не позволяет мне скрывать от вас долее те слухи, которые носятся в нашем городе и его окрестностях, и, к моему величайшему сожалению, касаются вас самих.

"Первое известие дошло до меня в прошедший понедельник. В городе разказывали, что с новою гувернанткой майора Мильроя случился какой-то казус, в котором замешен мистер Армадель; я сначала не обратил на это никакого внимания, полагая, что это одна из тех скандалезных выдумок, которые составляют насущную потребность обитателей нашего почтенного местечка.

"Но во вторник дело предстало мне в новом свете. В высшей степени интересные подробности распространялись из самых достоверных источников. В среду окрестное дворянство в свою очередь занялось этим вопросом и примкнуло к мнению горожан. Сегодня общественное чувство возрасло до своих крайних пределов, и я принужден известить вас о случившемся.

"Начнем с начала. Говорят, что на прошедшей неделе между вами и майором Мильроем произошла переписка, в которой вы весьма сериозно заподозрили репутацию мисс Гуильт, не уяснив ваших обвинений и не подтвердив их доказательствами. Тогда майор счел своею обязанностию (заявив сначала гувернантке о своей непоколебимой вере в её нравственные достоинства) сообщить ей обо всем случившемся, дабы она не имела причины жаловаться, что от нея скрыли вещи касавшияся её репутации. Не правда ли, какое великодушие со стороны майора? Но вы увидите сейчас, что мисс Гуильт поступила еще великодушнее. Поблагодарив майора, она попросила у него увольнения.

"Этот поступок гувернантки толкуют различным образом.

"Господствующее мнение (и в городе и в его окрестностях) таково, что мисс Гуильт, из уважения к себе и к своей почтенной рекомендатедьнице, не захотела отстаивать свою репутацию против неопределенных обвинений, взводимых на нее почти посторонним человеком. Ей не доставало полной свободы действий, которая несовместна с зависимым положением гувернантки. Вот почему она сочла необходимым оставить свое место, твердо решившись, впрочем, не покидать вашего города, дабы не подать повода к дожным пересудам. Невзирая ни на какие неудобства она будет выжидать в Торп-Амброзе более определенных обвинений, чтоб опровергнуть их публично, как только они примут осязательную форму.

"Вот в какое положение поставила себя эта высокоумная особа, и какой превосходный эффект произвела она на наше общество. Понятно, что она имеет свои причины оставить место, не уезжая из здешняго края. В прошедший понедельник она переселилась в дешевую квартирку на самом конце города, и, вероятно, в тот же день написала к своей рекомендательнице, потому что вчера майор получил от этой дамы письмо, исполненное благородного негодования и самых подробных объяснений. Письмо это показывалось публично, и много содействовало к укреплению позиции мисс Гуильт. На нее смотрят теперь как на героиню. В е появилась передовая статья, в которой мисс Гуильт сравнивают с Иоанной Д'Арк. Вероятно в следующее воскресенье пастор упомянет о ней в своей проповеди. В нашем городе можно насчитать до пяти незамужних, строго-нравственных женщин, и все оне перебывали у нея с визитом. Поговаривали даже о выдаче ей письменного аттестата; но эта мысль осталась без выполнения, по просьбе самой мисс Гуильт, и теперь все наперерыв стараются доставить ей уроки музыки. В довершение всего, сама героиня, в качестве невинной жертвы, удостоила меня своим посещением и объявила мне в самых трогательных выражениях, что она не обвиняет мистера Армаделя и считает его лишь слепым орудием в руках других, более злонамеренных людей. Я старался быть с нею как можно осторожнее, ибо плохо верю в добродетели мисс Гуильт и догадываюсь чутьем адвоката, какое побуждение руководит её настоящим поступком.

"До сих пор, милостивый государь, я говорил с вами без малейшого колебания и затруднения. Но, к несчастию, дело это, кроме смешной стороны, имеет еще и сериозную; к ней-то я и должен наконец обратиться прежде нежели закончу это письмо.

"Мне кажется невозможным, чтобы вы позволяли безнаказаннно разказывать о себе то что о вас разказывают в настоящую минуту. К несчастию, вы приобрели себе здесь много врагов, и между ними на первом плане стоит мой сотоварищ, мистер Дарч. Он всем показывает здесь то резкое письмо, которое вы написали к нему по поводу отдачи вашей мызы майору Мильрою, что еще более возстановляет против вас общественное мнение. Говорят просто на просто, что вы разведывали о семейных обстоятельствах мисс Гуильт с самыми безчестными намерениями; что для ваших постыдных целей вы пытались очернить её репутацию и лишить ее покровительства майора Мильроя, и что когда вас попросили подтвердить фактами обвинения, взведенные на эту беззащитную женщину, вы ответили молчанием, которое унижает вас в глазах всех честных людей.

"Мне совершенно безполезно уверять вас, что я не придаю ни малейшого вероятия этим низким сплетням. Но оне слишком повсеместно распространились и возбуждают к себе слишком большое доверие, чтобы к ним можно было относиться с презрением. Убедительно прошу вас вернуться сюда как можно скорее и принять вместе со мною надлежащия меры для охранения вашей репутации. После моего свидания с мисс Гуильт я составил об этой девице особое мнение, которое не желаю доверять бумаге. Скажу только, что для усмирения злых языков я имею предложить вам одно средство, а за успех его ручаюсь моею репутацией адвоката.... если только вы поддержите меня вашим присутствием и авторитетом.

"Чтобы доказать вам необходимость вашего возвращения, я должен упомянуть еще об одном мнении, которое повторяется о вас повсюду. Мне стыдно говорить вам, что ваше отсутствие приписывают самым низким поводам. Здесь разказывают, будто бы.... будто бы вы остаетесь в Лондоне, оттого что боитесь показаться в Торп-Амброзе.

минуту открыл Педгифту Младшему совершенно новую сторону своего характера.

-- Где таблица поездов? воскликнул Аллан. - Я должен вернуться в Торп-Амброз с первым поездом! Если же он не тотчас отправляется, то я закажу себе экстренный. Мне нужно ехать немедленно, и я поеду, чего бы мне это ни стоило!

-- Не телеграфировать ли нам лучше к моему отцу, сэр? подсказал разсудительный Педгифт. - Это будет самый скорейший и наиболее дешевый способ заявить о ваших чувствах.

-- Это правда, сказал Аллан. - Благодарю вас, что вы напомнили мне об этом. Непременно нужно телеграфировать. Скажите вашему отцу, чтоб он от моего имени назвал лжецом каждого из жителей Торп-Амброза. Пишите это большими буквами, Педгифт, пишите это большими буквами!

Педгифт улыбнулся и покачал головой. Не будучи знатоком человеческой природы во всем её широком разнообразии, он в совершенстве, однако, изучил окружавшую его среду.

На пять шиллингов человеческого труда и электрического тока, сэр (ведь я на досуге немножко маракую в этом деле), и мы сразим Торп-Амброз как бомбою! Тут он спустил бомбу на бумагу: "А. Педгифт Младший к Педгифту Старшему. Распространите по всему городу, что мистер Армадель возвращается в Торп-Амброз с первым поездом."

-- Прибавьте еще что-нибудь, подсказал Аллан, глядя через его плечо. - Выразитесь посильнее.

-- Это уже предоставьте моему отцу, сэр, возразил осторожный Педгифт. - Отец мой находится на месте действия и умеет говорить так, что слова его не пропадают даром.

Он позвонил слугу и отправил телеграмму.

Только тут Аллан стал постепенно успокоиваться. Он снова посмотрел на письмо мистера Педгифта-отца и потом передал его Педгифту-сыну.

Педгифт Младший покачал своею разумною головой.

-- Его план, сэр, повидимому, вытекает из его мнения о мисс Гуильт.

-- Желал бы я знать, что же такое он думает о ней? сказал Аллан.

-- Я нисколько не удивлюсь, мистер Армадель, возразил Педгифт Младший, если мнение его озадачит вас немного. Отец мой, по обязанности стряпчого, коротко познакомился с темною стороною женского пола.

Она уложились, разочлись с хозяином; пробил час отъезда, и поезд тронулся наконец в Норфок.

Между тем как наши путешественники ехали домой, на встречу им из Торп-Амброза неслась в Лондон другая телеграфическая депеша, более длинная нежели депеша Аллана. Она написана была шифрованными буквами и в переводе означала следующее:

"От Лидии Гуильт к Марии Ольдершо. Добрые вести! Он возвращается назад: я намерена видеться с ним. Все идет хорошо. С тех пор как я оставила мызу, за мною более не подсматривают, и я могу уходить и возвращаться, когда мне угодно. Мистера Мидвинтера, по счастию, здесь нет. Я еще не отчаиваюсь стать мистрис Армадель. Что бы ни случилось, будьте уверены, что я не вернусь в Лондон до тех пор пока не удостоверюсь, что за мной не будет шпионов, которые могли бы, по моим следам, открыть и ваше убежище. Я вовсе не тороплюсь уехать из Торп-Амброза; мне нужно еще поквитаться с мисс Мильрой."