Армадель.
Шестая книга.
III. Алая фляжка.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Армадель. Шестая книга. III. Алая фляжка. (старая орфография)

III. Алая фляжка.

Когда мисс Гуильт подошла к Лечебнице, кэб дожидался у решетки. Мистер Башвуд вылез и пошел ей навстречу. Она взяла его под руку и отвела на несколько шагов в сторону, чтобы кучеру не было слышно.

-- Что хотите, то и думайте обо мне, сказала она, опуская на лицо густой черный вуаль, - только не говорите со мной сегодня. Поезжайте себе назад в гостиницу, как ни в чем не бывало. Завтра, по обыкновению, встретьте поезд, а после приезжайте ко мне в Лечебницу. Ступайте не говоря ни слова, и я поверю, что есть на свете хоть один человек, который действительно любит меня. Останьтесь разспрашивать, и я прощусь с вами сейчас же и навсегда!

Она указала на кэб. Минуту спустя он тронулся от Лечебницы и увозил мистера Башвуда назад в гостиницу.

Мисс Гуильт отворила железную решетку и тихо добрела до крыльца. Дрожь пробежала по ней, пока она звонила в колокольчик. Она горько засмеялась.

"Дрожишь опять!" сказала она про себя. "Кто бы подумал, что во мне осталось еще столько чувства?"

Раз-только во всю жизнь и сказало правду лицо доктора, когда между десятью и одиннадцатью ночи отворилась дверь его кабинета, и в комнату вошла мисс Гуильт.

-- Господи помилуй! воскликнул он с видом полнейшей растерянности: - что это значит?

-- Это значит, ответила она, - что я решила сегодня вместо завтра. - Зная так хорошо женщин, как можете вы не знать, что оне действуют по первому побуждению? Вот и я здесь вследствие побуждения. Можете меня принять, или прогнать, как угодно....

-- Принять? прогнать? повторил доктор, овладевая снова своим присутствием духа: - дорогая моя леди, как вы страшно выражаетесь! Комната вам будет готова в минуту. Где ваш багаж? Позволите послать за ним? Нет? Сегодня можете обойдтись и без багажа? Удивительная твердость характера! Завтра сами привезете? Чрезвычайная независимость! Снимайте-ка шляпу; подвиньтесь к огоньку. Чем вас подчивать?

-- Поподчуйте меня самым крепким сонным зельем, какое только готовили вы в свою жизнь, ответила она, - и оставьте меня в покое, пока будет пора принимать. Я буду вашею пациенткой на самом деле, гневно прибавила она, когда доктор попытался возразить. - Я стану бешеною из бешеных, если вы раздражите меня сегодня.

В одно мгновение глава Лечебницы стал профессионально сдержан и кроток.

-- Сядьте сюда в темный уголок, сказал он, - ни одна живая душа не обезпокоит вас. Через полчаса комната вам будет готова, и усыпительное питье будет на столе.

"Борьба-то была потяжеле чем я ожидал", подумал он, оставляя комнату и проходя в аптеку на противоположном конце залы. "Праведное небо, что за возня у ней с совестью после такой жизни, как её!"

Аптека была в совершенстве снабжена всеми новейшими улучшениями медицинской утвари. Но по одной из четырех стен комнаты полок не было, и пустое пространство было занято роскошным старинным поставцом резного дерева, глядевшим как-то странно не под лад к утилитарному виду всего помещения. По обеим сторонам поставца, в стену были вделаны две переговорные трубы, сообщавшияся с верхними отделениями дома; на ярлычках, которыми снабжены были трубы, значилось: "Местный аптекарь" и "Главная сиделка". Войдя в комнату, доктор крикнул во вторую из труб. Появилась пожилая женщина, выслушала приказание приготовить комнату для мистрис Армадель, сделала книксен и удалилась. Снова оставшись один в аптеке, доктор отпер среднее отделение поставца и обнаружил внутри его собрание стклянок, заключавших в себе разнообразные употребительные в медицине яды. Вынув лауданум, нужный для усыпительного питья и поставив его на стойку, он вернулся к поставцу, несколько времени поглядел внутрь его, сомнительно качнул головой и прошел к открытым полкам на противоположном конце комнаты. Тут, подумав немного, он снял одну из ряда крупных химических бутылей, наполненную желтою жидкостью. Поместив бутыль на стойку, он вернулся к поставцу и отворил боковое отделение, содержавшее несколько поделок из богемского хрусталя. Прикинув их на глазомер, он выбрал изящную фляжку алого стекла, высокой и узкой формы, заткнутую стеклянною пробкой. Ее-то наполнил он желтою жидкостью, оставив ничтожное количество её на дне бутыли, и опять запер фляжку в то же место откуда взял. Затем бутыль возвратилась на свое место, будучи сперва наполнена из аптечного резервуара водой, в смеси с небольшим количеством каких-то химических жидкостей, которые привели ее (по крайней мере относительно внешности) в то самое состояние, как она была до снятия с полки. Довершив эти таинственные операции, доктор тихо засмеялся и вернулся к своим говорным трубам, чтобы вслед за тем потребовать местного аптекаря.

Местный аптекарь появился в саване из неизбежного белого фартука от пояса до ног. Доктор торжественно прописал рецепт успокоительного питья и передал его помощнику.

-- Требуется немедленно, Вениамин, сказал он тихим и меланхолическим голосом, - больная леди, мистрис Армадель, комната нумер первый, второй этаж. Ах, Боже мой, Боже мой! разсеянно вздохнул доктор. - Плоховато, Вениамин, плоховато её дело. Он развернул с иголочки новенькую настольную книгу своей Лечебницы и занес "болезнь" во весь столбец, вместе с кратким извлечением из рецепта. - Кончили с лауданумом? Поставьте его за место, заприте поставец и пожалуйте мне ключ. Питье готово? Надпишите сигнатурку: принимать на сон грядущий, и отдайте сиделке, Вениамин; сиделке отдайте.

Пока докторския уста издавали эти распоряжения, докторския руки занимались отмыканием ящика под пюпитром, на котором лежала настольная книга. Он вынул оттуда несколько печатных входных билетов "для обозрения Лечебницы от двух до четырех часов пополудни" и дополнил их завтрашним числом, "декабря десятого дня". Когда дюжина билетов была обернута дюжиной литографированных пригласительных писем и заключена в дюжину конвертов, он справился со списком семейств, проживавших в околотке, и по списку надписал адресы. На этот раз позвонив в колокольчик, вместо говора в трубу, он позвал лакея и отдал ему письма для передачи в собственные руки первым делом завтра поутру. "Надо полагать, удастся, сказал доктор, прохаживаясь вокруг аптеки, по уходе слуги: надо полагать, удастся." Между тем как он все еще был погружен в собственные размышления, снова появилась сиделка с уведомлением, что комната для леди готова, и поэтому доктор форменною походкой вернулся в кабинет передать это известие мисс Гуидът.

привидение.

После краткого промежутка, сиделка опять сошла вниз к хозяину на пару слов, уже неофициальных.

-- Леди приказала мне разбудить ее завтра в семь часов, сэр, сказала она: - она сама желает взять свой багаж, и требует, как только оденется, чтоб у дверей был кэб. Как прикажете?

-- Делайте так, как приказывает леди, сказал доктор: - ей можно оказать доверие без всякого опасения относительно возвращения в Лечебницу.

Завтракали в Лечебнице в половине девятого. К этому времени мисс Гуильт уже все устроила на своей квартире и вернулась с своим багажем. Доктор был в конец поражен торопливостью действий своей пациентки.

-- К чему тратить столько энергии? спросил он, когда они сошлись к завтраку: - куда так спешить, дорогая леди, когда у вас было целое утро впереди?

-- Просто неусидчивость! коротко сказала она: - чем дольше живу, тем нетерпеливей становлюсь.

Доктор, заметив еще прежде чем она заговорила, что лицо её в это утро было до странности бледно и старообразно, наблюдал во время ответа за его выражением - обыкновенно в высшей степени подвижным - теперь же остававшимся без изменения во время речи. Не было обычного одушевления на губах, не было обычного огня в глазах. Он никогда еще не видал ее так непроницаемо и холодно спокойною, как теперь. "Наконец-то она решилась, подумал он: - сегодня можно сказать ей то, чего прошлую ночь я не мог бы."

В виде предисловия к последующим замечаниям он обратил предостерегающий взгляд на её вдовий костюм.

-- Ну-с, так как вы выручили багаж, сдержанно начал он: - позвольте посоветовать вам снять этот чепчик и надеть другое платье.

-- Зачем?

-- Помните, что вы говорили мне, день или два тому назад? спросил доктор: - вы, кажется, сказали, что мистер Армадель может случайно умереть в моей Лечебнице?

-- Я скажу это еще раз, если вам угодно.

-- Более неправдоподобного случая, продолжал доктор, будучи, как всегда, глух ко всяким неловким перерывам, - едва ли можно и вообразить! Но хотя бы этого случая и вовсе не было, все-таки стоит поразмыслить. Итак, положим, он умирает - умирает внезапно и неожиданно, и делает необходимым в доме следствие коронера. Каково должно быть наше поведение в этом случае? Мы должны сохранить роли, которые на себя приняли: вы - вдовы, я - свидетеля вашей свадьбы, и в этих ролях подвергнуться полнейшему допросу. В совершенно невероятном случае смерти его именно в то время как мы желаем чтоб он умер, моя мысль, даже могу сказать мое решение, заключается в следующем: допустить, что мы знали об его спасении из моря, и признаться, что мы поручили мистеру Башвуду заманить его в этот дом ложным известием о мисс Мильрой. Когда последуют неизбежные вопросы, я предлагаю изъяснить, что вскоре после вашего замужства он стал выказывать признаки умственного разстройства, что заблуждение его состояло в непризнании вас женою, и в объявлении, что он обязав жениться на мисс Мильрой; что поэтому вы пришли в ужас, узнав о его спасении и возвращении домой, и сами подверглись нервному разстройству, требовавшему моей помощи; что по вашей просьбе и для успокоения этого разстройства нервов, я виделся с ним по профессии и преспокойно взял его к себе в дом, потакая его заблуждению? что в подобном случае вполне извинительно. Наконец, я могу засвидетельствовать, что мозг его поражен одним из тех таинственных разстройств, неизбежно неизлечимых, неизбежно роковых, в отношении которых медицина все еще бродит в потьмах. Этот образ действий (при отдаленно возможном случае, который мы сейчас предполагали), в вашем и моем интересе, несомненно был бы именно тем образом действий, который следовало бы избрать - и костюм, подобный вашему, при существующих обстоятельствах, костюм не подходящий.

-- Снять его сейчас же? спросила она, вставая из-за стола и не удостоив ни одним замечанием того, что ей только что было сказано.

-- Когда угодно, лишь бы сегодня до двух часов, сказал доктор.

Она взглянула на него с вялым любопытством, - и только.

-- Почему до двух? спросила она.

"приемных дней", а время посещений от двух до четырех.

-- Что мне за дело до ваших посетителей?

-- Очень просто. Я считаю весьма важным, чтобы вполне почтенные и вполне безкорыстные свидетели видели вас в моем доме, в роли дамы, пришедшей со мной посоветоваться.

-- Ваше побуждение что-то у ж слишком дальновидно. Нет ли еще какого-нибудь побуждения в этом деле?

-- Дражайшая леди! упрекнул доктор: - разве я скрываю что-нибудь от вас? Верно вы обо мне лучшого мнения.

-- Да, сказала она с тяжелым презрением: - довольно бы глупо было мне до сих пор не понять вас. Пришлите сказать наверх, когда я понадоблюсь.

Она оставила его и вернулась в свою комнату.

Пробило два, и четверть часа спустя прибыли посетители. Как ни кратко было уведомление, как ни скучно глядела на зрителей больница снаружи, тем не менее докторския приглашения были обильно приняты женскими членами тех семейств, которым он адресовал их. В жалком однообразии жизни, которую ведет большая часть средних классов Англии, женщины радостно приветствуют все доставляющее им некоторого рода невинное убежище от установившейся тираннии того принципа, что все людское счастие начинается и оканчивается у домашняго очага. В то время, как самовластные нужды коммерческой страны ограничивали число представителей мужеского пола между докторскими посетителями одним слабеньким старичком и сонным мальчуганом, женщины, бедняжки, числом не менее шестнадцати - старые и малые, замужния и не замужния - ухватились за этот золотой случай нырнуть в общественную жизнь. Гармонично соединенные двумя предметами, которые все оне имели в виду, вопервых, взглянуть друг на дружку, и вовторых, осмотреть Лечебницу, оне подобно потоку стремились чистенько разодетою процессией сквозь грозную железную решетку доктора, накинув на себя вид пренебрежения ко всем не дамским впечатлениям.

Владелец Лечебницы принимал посетителей в заде, держа под руку мисс Гуильт. Жадные взоры посетительниц пропускали доктора, словно такой особы вовсе и не существовало, и вперяясь в незнакомку, мгновенно пожирали ее с головы до ног.

-- Первая моя обывательница, сказал доктор, представляя мисс Гуильт: - эта дама только что прибыла вчера позднею ночью и пользуется настоящим случаем (единственным, который утренния занятия позволили мне уделить ей) чтоб осмотреть Лечебницу. Позвольте мне, сударыня, продолжал он, выпустив мисс Гуильт, и подавая руку старшей из посетительниц. - "Потрясение нервов, домашнее горе", шепнул он по секрету: "Милая женщина, но прискорбный случай!" Он тихонько вздохнул и повел старую леди по зале.

За ними толпой следовали посетители. Мисс Гуильт, молча сопровождая их, шла одна, последнею из всех, с ними, но не принадлежа к ним.

-- Надворная местность, леди и джентльмены, сказал доктор, поворачиваясь как на оси и обращаясь к слушателям у подножия лестницы, - находится, как вы видели, частию в неоконченном состоянии. По некоторым обстоятельствам, я даю мало значения двору, имея так близко под рукой Гампстедские кустарники, да кроме того, в мою систему входят прогулки в экипажах и верхом. В меньшей степени должен я просить вашего снисхождения к нижнему этажу, где мы теперь находимся. Лакейская с кабинетом по сю сторону и аптека (для которой я тотчас попрошу вашего внимания) по ту сторону уже окончены. Но просторная гостиная все еще в руках обойщика. В этой комнате (когда стены повысохвут, ни минуты раньше) обыватели мои будут собираться веселым обществом. Не поскупимся ни на что могущее улучшить, возвысить и украсить жизнь в этих привольных собраньицах. Каждый вечер, например, будет здесь музыка для любителей.

На этом пункте межь посетителей произошло невнятное волнение. Доктора прервала одна мать семейства. Она попросила объяснит ей, включается ли в "каждый вечер" и воскресный вечер? а если так, то какая же музыка исполняетея по воскресеньям?

-- Церковная музыка, само собой разумеется, сударыня, сказал доктор: - Гендель по воскресным вечерам и иногда Гайдн, коли не очень игриво. Но, как я хотел сказать, музыка еще не единственное развлечение, предлагаемое моим нервным обывателям. Занимательное чтение заготовлено для тех, кто предпочитает книги.

Тут межь посетителей произошло новое волнение. Другая мат семейства пожелала знать, не подразумеваются ли под занимательным чтением романы.

-- Только те романы, которые я сам выбрал и прочел в первой инстанции, оказал доктор: - ничего грустного, сударыня! Грустного может быть куча в действительной жизни, но, по этой самой причине, нам не нужно этого в книгах. Английский романист, появляющийся в моем доме (иностранные романисты не приняты), должен понимать свое искусство, как здравомыслящий английский читатель понимает его в наше время. Он должен знать, что наш очищенный современный вкус, наша высшая современная нравственность, как раз ограничивают его исполнением только двух вещей, когда он пишет нам книгу. Все чего мы от него требуем, это при случае посмешить и неизменно лелеять нас.

Тут межь посетителей произошло третье волнение, за этот раз причиненное просто одобрением чувств, которых выражение они только что слышали. Доктор, мудро остерегаясь разрушить благоприятное впечатление, им произведенное, покинул тему гостиной и открыл шествие наверх. Как и прежде, посетители последовали за нем, как и прежде, мисс Гуильт молча шла за ними, последнею из всех. Дамы одна за другой посматривали на нее, думая заговорить с нею, но видели в лице её нечто крайне им непонятное, останавливающее на губах их всякое доброе слово. Преобладающим впечатлением было то, что доктор деликатно скрыл от них истину, и что обывательница просто сумашедшая.

Доктор провел их, с краткими отдыхами для старой леди, шедшей с ним под руку, прямо на самый верх дома. Собрав посетителей в корридоре и поводив рукою в виде указания на нумерованные двери, отворявшияся внутрь с каждой стороны корридора, он пригласил общество заглянуть в некоторые или во все комнаты по собственному усмотрению.

-- Нумера от первого до четвертого, леди и джентльмены, сказал доктор, - вмещают спальни служащих. От четвертого до восьмого нумера комнаты назначены для помещения пациентов беднейшого класса, которых я принимаю на условиях, только что покрывающих мой расход не более. В случае появления этих беднейших личностей посреди моих страждущих собратий, для приема их необходимы личное благочестие и рекомендация двух духовных особ. Вот единственные условия, мною поставляемые; но за то я настаиваю на них. Заметьте, прошу вас, что все комнаты вентилирования и все кровати железные; и будьте так добры, не упустите из виду, пока мы опять спускаемся во второй этаж, что вот эта дверь замыкает всякое сообщение между вторым этажом и верхом, когда это понадобится. Комнаты второго этажа, которого мы теперь достигли, все (за исключением моей собственной) посвящены дамам, так как опыт убедил меня, что большая чувствительность женской организации требует более высоких спальных покоев, в виду большей чистоты и свежести воздуха. Здесь дамы находятся непосредственно под моим попечением, между тем как врач-помощник (приезда которого я жду через неделю) наблюдает за джентльменами нижняго этажа. Заметьте еще, пока мы спускаемся в этот нижний или первый этаж, другую дверь, замыкающую всякое сообщение по ночам между обоими этажами для всех, кроме врача-помощника и меня самого. Теперь же, достигнув мужской половины дома, когда вы сами как бы уже познакомились с порядком заведения, позвольте мне представить вам образец моей системы лечения. Я могу сделать это наглядно-практически, введя вас в комнату, приготовленную, по моим собственным указаниям, для употребления в самых сложных случаях нервного страдания и нервного разстройства, какие только могут очутиться под моим попечением.

-- Загляните в нее, леди и джентльмены, оказал он, - и если найдете нечто замечательное, прошу вас обратить внимание.

Комната была не велика, но хорошо освещена широким окном. Удобно устроенная для спальной, она отличалась от прочих того же рода только одним: в ней не было камина. Когда посетители заметили это, им объяснили, что зимой комната отопляется парами; затем они были приглашены обратно в корридор для произведения, под научным руководством доктора, дальнейших открытий, которых не могли сделать сами собою.

-- Прежде всего: одно словечко, леди и джентльмены, сказал доктор, - буквально одно словечко о нервном разстройстве. Каков процесс лечения, если, так-сказать, умственная тревога подавила вас, и вы обращаетесь к доктору? Он осматривает, выслушивает вас и дает вам два предписания. Одно из них написано на бумаге и приготовляется у химиков. Другое передается устно в благоприятную минуту, и состоит вообще в совете быть покойным. Дав этот превосходный совет, доктор оставляет вас бороться против всех земных неудобств собственными вашими безпомощными усилиями, пока не навестит вас опять. Вот здесь-то и выступает моя система на помощь. Если я вижу что вам необходим покой, я хватаю быка за рога и сам делаю это за вас. Я помещаю вас в такой сфере действий, где тысячи безделиц, долженствующих раздражать и действительно раздражающих нервных людей дома, предусмотрены и предотвращены. Я воздвигаю непобедимый нравственный ретраншамент между докукой и вами. Найдите в этом доме хоть одну хлопающую дверь, если можете! Поймайте в этом доме хоть одного слугу, гремящого чайным прибором, унося поднос! Сыщите здесь лающих собак, поющих петухов, кующих рабочих, вопиющих детей, и я обязуюсь завтра же закрыть мою Лечебницу! А разве эти неудобства шуточное дело для нервных людей? Спросите-ка их! А могут ли они дома избежать этих неудобств? Спросите-ка их! Разве десять минут раздражения от собачьяго лая или детского крика не погубят до последняго атома того добра что сделано нервному страдальцу целым месяцем медицинского пользования? Нет ни одного сколько-нибудь компетентного доктора во всей Англии, который осмелился бы отрицать это! На этих-то простых началах и зиждется моя система. Я признаю медицинское лечение нервного страдания только пособием для нравственного пользования. Это нравственное пользование, рачительно преследуемое в течение дня, сопровождает страдальца и ночью в его комнату, и покоит, помогает и излечивает его, без его ведома... тотчас увидите каким образом.

Доктор приостановился перевести дух и в первый раз еще, с теи пор как посетители вошли в дом, поглядел на мисс Гуильт. В первый раз еще, с своей стороны, она подвинулась вперед между слушателями и поглядела на него в ответ. После минутной остановки в виде кашля, доктор продолжал:

-- Положим, леди и джентльмены, начал он, - пациент мой только что прибыл. Весь ум его - сплошная масса нервных фантазий и причуд, которые друзья его (с наилучишми намерениями) по неведению раздражали дома. Они, например, боялись за него ночью. Они заставляли его спать с кем-нибудь в одной комнате или, на всякий случай, запрещали ему запираться. Он является ко мне и на первую же ночь объявляет: "Знайте, что я никого не потерплю в своей комнате!" - "Конечно, нет!" - "Я требую, чтобы дверь была заперта!" - "Разумеется!" Он входит и запирается; и вот он смягчен и успокоен, расположен к доверию, расположен ко сну тем только, что сам себе хозяин. Все это очень хорошо, может-быт, скажете вы, но положимь, что-нибудь случится, положим у него припадок ночью, что тогда? Вы увидите.... Эй, юный друг мой! крикнул доктор, внезапно обращаясь к сонному мальчугану. - Давайте-ка затеем игру. Вы будете, бедняжка, больной, а я добренький доктор. Войдите в эту комнату и запритесь. Вот какой храбрый мальчик. Заперлись? Очень хорошо. Вы думаете, я не доберусь до вас, коли захочу? Я дождусь, пока вы заснете, подавлю вот эту беленькую пуговку, спрятанную здесь, за карнизом наружной стены: язычок задвижки тихо отскакивает к притолоке и я вхожу в комнату, когда угодно. Тот же план приложен и к окну. Капризный пациент мой не хочет отворять его на ночь, когда надо. Я опять ему потакаю: "Заприте, дорогой сэр, разумеется заприте!" Как только он заснул, я поверну черную ручку, спрятанную здесь, в углу стены. Окно внутри комнаты, как видите, отворяется без всякого шуму. Положим, каприз пациента противоположный - он упорствует в отпирании окна, когда надо бы затворить. Пусть его! Разумеется, пусть его. Я поверну другую ручку, пока он себе нежится в постели, и окно без всякого шуму заперто в одну минуту. Раздражить его нечем, леди и джентльмены, совершенно нечем раздражить его! Но я еще не кончил с ним. Эпидемическая зараза, несмотря на все мои предосторожности, может закрасться в Лечебницу и сделать необходимым очищение комнаты больного. Или болезнь пациента может осложняться еще другою, не нервною болезнию - положим, например, астматическим затруднением дыхания. В первом случае необходимо окуривание, вовтором - помогает прибавка в воздух оксигена. Эпидемически-нервный пациент говорит: "Нос у меня не чужой, не хочу чтобы мне подкуривали!" Астматически-нервный пациент разевает рот от ужаса при мысли о химическом взрыве в его комнате. Я без шуму обкуриваю одного, я без шуму оксегинирую другого, посредством простого снаряда, установленного снаружи в этом углу: он защищен деревянным футляром; ключ от него храню я сам, а посредством трубы он сообщается со внутренностию комнаты. Посмотрите!

Предварительно взглянув на мисс Гуильт, доктор отпер крышку деревянного футляра, и внутри не оказалось ничего особенно замечательного, кроме большого каменного кувшина, снабженного стеклянною воронкой, и газопроводной трубки, вставленной в пробку, которою затыкалось горло кувшина. Бросив еще взгляд на мисс Гуильт, доктор опять запер крышку и наилюбезнейше спросил, понятна ли теперь его система?

-- Я мог бы познакомить вас еще со множеством выдумок подобного же рода, продолжал он, сходя вниз, - но это было бы все то же и то же самое. Если нервный пациент всегда и во всем сам себе хозяин, то он никогда не раздражается, а никогда не раздражающийся нервный пациент вылечен. И вот вам облупленное яичко!.. Пожалуйте посмотреть аптеку, леди; аптеку и за тем кухню!

Еще раз отстала мисс Гуильт позади посетителей и осталась одна, пристально глядя в комнату, отпертую доктором, и на снаряд, который он открывал. Еще раз, не обменявшись ни одним словом, она поняла его. Она также хорошо знала, как будто сам он признался ей, что он ловко ставил на пути её необходимое искушение, при свидетелях, которые могли разказать до самых невинных подробностей все что видели, еслибы в последствии случилось что-нибудь сериозное. Снаряд, первоначально устроенный с целию помогать медицинским уловкам доктора, теперь очевидно предназначался на какое-то иное употребление, о котором и сам доктор, по всей вероятности, до сих пор еще не мечтал. И надо было ждать, что не пройдет и дня, как это другое употребление будет ей открыто частным образом, в надлежащее время, в присутствии надлежащого свидетеля. "На этот раз Армадель умрет, сказала она себе, медленно сходя с лестницы, - доктор хочет убить его моими руками."

Посетители были уже в аптеке, когда она присоединилась к ним. Все леди восхищались красотой старинного поставца и страстно желали видеть, что там было внутри. Доктор, предварительно взглянув на мисс Гуильт, добродушно кивнул головой:

-- Там нет ничего интересного для вас, сказал он, - ничего, кроме ряда плохеньких сткляночек с употребительными в медицине ядами, которые я держу под замком. Пожалуйте в кухню, леди, и сделайте мне честь удостоить меня вашими советами по части домашняго хозяйства, там внизу.

Пока общество проходило залой, он опять блеснул мисс Гуильт взглядом, ясно говорившим: "Подождите здесь." В следующую четверть часа доктор изложил свои взгляды на стряпню и диэту, и посетители (как следует, снабженные программами) откланивались ему у дверей.

"Вот оно, вполне разумное лечение! говорили они друг дружке, снова устремляясь потоком чистенько одетой процессии, сквозь железную решетку, - да и человек-то какой превосходный!"

Доктор вернулся в аптеку, разсеянно мурлыча себе под нос и совершенно упустив из виду тот угол залы, в который удалилась мисс Гуильт. После минутного колебания, она последовала за ним. Когда она вошла, в комнате был аптекарь, за минуту перед тем потребованный своим хозяином.

-- Доктор, сказала она, холодно и механически, точно говоря урок: - я также интересуюсь, как и прочия леди, вашим изящным поставцом. Теперь, когда оне ушли, не покажете ли вы мне его внутренность?

Доктор разсмеялся самым любезным образом.

-- Старая песня, сказал он: - замкнутый покой Синей Бороды и женское любопытство!... Не уходите, Вениамин, не уходите!... Дорогая леди, отчего вы интерессуетесь взглянуть на медицинския стклянки, потому только что это стклянки с ядом?

-- Мне интересно взглянуть на них, сказала она: - из то же время мысленно представлять себе то ужасное действие, какое они могут иметь, если попадутся в чьи-либо недобрые руки.

Доктор посмотрел на аптекаря с улыбкой соболезнования.

-- Не странен ли, Вениамин, сказал он, - романтический взгляд ненаучного ума на наши лекарства? Дорогая леди, прибавил он, снова обращаясь к мисс Гуильт: - если только это влечет вас взглянуть на яды, вам нечего просить меня отпирать поставец: стоит только взглянуть вокруг по полкам этой комнаты. Вот в этих бутылях всякого рода медицинския жидкости и вещества, наиневиннейшия, наиполезнейшия сами по себе, которые однако в соединении с другим веществом или жидкостью становятся ядами, столь же ужасными и столь же смертельными как и любой из находящихся в поставце под замком.

Она с минуту посмотрела на него и прошла на противоположный конец комнаты.

-- Покажите мне хоть одно, сказала она.

Все также добродушно улыбаясь, как и всегда, доктор дал потачку своей нервной пациентке. Он показал на бутыль, из которой накануне тайно вылил желтую жидкость, и которую снова наполнил заботливо-подкрашенною подделкой.

-- Видите эту бутыль? сказал он: - эту толстую, полненькую, здоровенную с виду бутыль? Что нужды, как там называется её содержимое; остановимтесь на бутыли и отличим ее, если угодно, именем собственного изобретения. Назовем пожалуй нашим мощным другом. Очень хорошо. Мощный друг наш, сам по себе, наиневиннейшее и наиполезнейшее лекарство. Каждый день его свободно отпускают десяткам тысяч больных по всему цивилизованному свету. Он ни разу не совершал романтических появлений в судебных процессах; не захватывал духа любопытного читателя в романах; не играл ужасающей роли на сцене. Вот он вам, невинное, безопасное существо, которое ни на кого не навязывает ответственности запирать его! Но приведите его в соприсосновение с чем-нибудь еще, познакомьте его с некоторым весьма обыкновенным минеральным веществом, разбитым на кусочки; запаситесь (положим) шестью дозами "нашего мощного друга" и лейте эти дозы последовательно на упомянутые мной кусочки, с промежутками не менее пяти минут. Куча крошечных пузырьков станет подниматься при каждой поливке; соберите газ этах пузырьков; проведите его в запертую комнату, и пусть в этой замкнутой комнате будет сам Самсон, наш мощный друг убьет его в полчаса! Убьет его медленно, так, что тот ничего не увидит, не услышит никакого запаха, не почувствует ничего кроме дремоты. Убьет его, и всей хирургической коллегии, при осмотре после смерти, ничего не узнать, кроме того что он умер от удара или завала в легких! Что вы думаете об этом, дорогая леди, в отношении таинственности и романтизма? Так же ли интересен теперь наш безвредный мощный друг, как еслиб он пользовался страшно-популярною славой мышьяка и стрихнина, которые у меня заперты здесь? Не думайте, что я преувеличиваю! Не полагайте, чтоб я выдумывал вам страшную сказку, как говорят дети. Спросите хоть у Вениамина, сказал доктор, ссылаясь на аптекаря и уставив глаза на мисс Гуильт: - спросите у Вениамина, повторил он с самым сильным ударением на следующих словах, - не произведут ли шесть доз из этой бутылки, с промежутками пяти минут между каждой, и при поставленных мною условиях, тех результатов, которые я только что описал?

Местный аптекарь, скромно любовавшийся мисс Гуильт в некотором отдалении, вздрогнул и покраснел. Он был явно польщен небольшою внимательностью, которая примкнула его к разговору.

-- Доктор совершенно прав, сударыня, сказал он, обращаясь к мисс Гуильт и кланяясь как умел получше, - продукт газа, добываемый в течение получаса, действовал бы постепенно. И, прибавил аптекарь, взглядом испрашивая позволения хозяина выказать немножко химических сведений с своей стороны, - объема газа к концу этого времени было бы достаточно, - если я не ошибаюсь, сэр, - чтобы стать гибельным для особы, которая войдет в комнату ранее пяти минут после того.

-- Несомненно, Вениамин, вступился доктор: - но, полагаю, будет с нас химии на этот раз, прибавил он, обращась к мисс Гуильт: - при всем желании, дорогая леди, удовлетворить всякому мимолетному желанию, которое в вас родится, я осмеливаюсь предложить попытку более веселой темы. Не покинуть ли вам аптеку, прежде чем она задаст новые вопросы вашему деятельному уму? Нет? Вы хотите видеть опыт? Вы хотите видеть как образуются пузырьки? Ну, чтожь! Вреда не будет, покажемте пузырьки мистрис Армадель, продолжал доктор тоном родителя, потакающого балованному ребенку: - попробуйте поискать, не найдете ли немножко этих кусочков, которые нам нужны, Вениамин. Я почти уверен, что работники (замарашки этакие) поразбросали таки их по дому или на дворе.

Аптекарь вышел из комнаты. Только что он повернулся спиною, доктор стал выдвигать и задвигать ящики в разных отделениях аптеки с видом человека, который в торопях чего-то ищет и не знает где оно лежит.

-- Господи помилуй! воскликнул он, внезапно остановись над ящиком, из которого накануне брал пригласительные билеты: - что это? ключ? запасный ключ, убей меня Бог, от окуривательного снаряда наверху! А, Боже мой, Боже мой, как я стал разсеян! сказал доктор, быстро поворачиваясь к мисс Гуильт: - и в мыслях не было, что у меня есть другой ключ. Никогда бы и не хватился его. Уверяю вас, возьми его кто-нибудь из ящика, никогда не хватился бы. Он кинулся на другой конец комнаты, не задвинув ящика и не взяв запасного ключа.

Мисс Гуильт молча выслушала, пока он кончил. Молча скользнула к ящику. Молча взяла ключ и спрятала в кармашек фартука.

Аптекарь вернулся, неся потребованные кусочки в чашке.

Как иногда непредвиденные беды случаются в самых порядочных семействах, так иногда неловкость овладевает самыми привычными руками. Совершая переход с полки к доктору, бутыль выскользнула у него из рук и в дребезги разбилась об пол.

-- Ох, ручки, ручки! вскрикнул доктор с комично-горестным видом: - ради чего жь это вы сыграли надо мной такую скверную штуку? Ну, ну, ну, не поможешь, ведь. Нет ли у нас этого в запасе, Вениамин?

-- Ни капли, сэр.

-- Ни капли, эхом отозвался доктор, - дорогая леди, как извиниться перед вами? Неловкость моя на сегодня лишила нас опыта. Напомните мне завтра послать за ним, Вениамин, - да сами-то не трудитесь убирать эту посудину. Я пришлю человека вынести все это. Наш мощный друг теперь совершенно безвреден, дорогая леди, в соединении с досчатым подом и предстоящею ему щеткой! Мне так прискорбно, право, так прискорбно, что обманул ваши ожидания. С этими успокоительными словами он предложил мисс Гуильт руку и вывел ее из аптеки.

-- Покончили вы со мной на сегодня? спросила она в зале.

-- О, Боже мой, Боже мой, как вы это все выражаетесь! воскликнул доктор. - Обед в шесть часов, прибавил он с наивежливейшим ударением, когда она отвернулась с презрительным молчанием и медленно пошла на лестницу к своей комнате.

Над выходом из первого этажа Лечебницы на стене висели часы тоже беззвучного сорта, - неспособные вредить раздражительным нервам. Когда стрелки показали без четверти шесть, тишина пустых верхних покоев слегка нарушилась шелестом платья мисс Гуильт. Она прошла по корридору первого этажа, приостановилась у закрытого снаряда, установленного снаружи комнаты нумер четвертый, послушала с минуту, и отперла крышку запасным ключом.

Поднятая крышка бросила тень по внутренности футляра. Сначала она ничего не заметила, кроме виденных уже ею кувшина и трубки, проведенной в пробку. Она вынула пробку, и осмотревшись крутом, увидала близехонько на подоконнике навощенный фитиль, употребляемый для зажигания газа. Она взяла фитиль и, проведя его в отверстие, занимаемое воронкой, поболтала им в кувшине во все стороны. Слабое плесканье какой-то жидкости и скрипучий шум каких-то твердых веществ, разгребаемых ею, - таковы были два звука, уловленные её ухом. Она вытащила фитиль и осторожно коснулась оставшейся на нем влажности кончиком языка. Осторожность в этом случае была совершенно излишнею. Жидкость была - вода.

Тут она заметила что-то светившееся в темноватой пустоте возле кувшина. Она вытащила этот предмет и увидала, что то была алая фляжка. Жидкость, наполнявшая ее, темновато просвечивала в прозрачной окраске стекла; и внизу, по одной стороне фдяжки, в равных разстояниях друг от друга, приклеено было шесть узеньких бумажных полосок, разделявших содержимое на шесть равных частей.

Теперь уже не было сомнения: отряд был тайно приготовлев для нея, тот самый отряд, от которого она одна (кроме доктора) имела ключ.

Она поставила фляжку назад и заперла крышку футляра. С минуту она стояла, глядя на него, с ключом в руке. Исчезнувший румянец её внезапно возвратился. В первый раз еще в течение целого дня разом вернулась к ней природная живость лица. Она повернулась, и не перевода духа, кинулась наверх, в свою комнату второго этажа. Проворною рукой выхватила она свою накидку из гардероба и взяла из ящика чепчик. "Ведь я не в тюрьме!" неудержимо вырвалось у ней, - "ноги у меня не подкашиваются! Можно уйдти куда бы то ни было, лишь бы выбраться из этого дома."

В накидке на плечах, с чепчиком в руках, она прошла по комнате до двери. Еще мгновение, и она была бы за дверями. Но в это мгновение ей блеснуло воспоминание о муже, от которого она отреклась в лицо. Она мгновенно остановилась и сбросила с себя накидку и чепчик на кровать.

"Нет!" проговорила она: - "бездна уже разверзлась между нами, худшее сделано!..."

Тут постучали в дверь. Голос доктора вежливо напомнил ей оттуда, что уже пробило шесть.

Она отворила дверь и остановила его на пути вниз.

-- В котором часу должен придти вечерний поезд? спросила она шепотом.

-- В десять, ответил доктор таким голосом, что весь свет мог бы его слышать и приветствовать.

-- Какую комнату займет мистер Армадель по приезде?

-- Нумер четвертый.

Доктор до самого конца сохранил приличие.

-- Пожалуй, нумер четвертый, любезно проговорил он. - Стало-быть, надо распорядиться, чтобы в это время четвертый нумер не был занят.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вечер дотянулся, настала ночь.

За несколько минут до десяти часов, мистер Башвуд снова был уже на своем посте, еще раз подстерегая прибытие поезда.

Местный полицейский инспектор, признавший его на вид и самолично успевший убедиться, что регулярное пребывание его на станции не заключало в себе никаких злых умыслов на пассажирские кошельки и чемоданы, заметил сегодня в связи с мистером Башвудом два новые обстоятельства. Вопервых, вместо обычно выказываемой веселости, он смотрел каким-то встревоженным и подавленным. Вовторых, пока он сторожил поезд, сам он, по всей очевидности, был в свою очередь подстерегаем сухощавым, черноволосым, небольшого роста человеком, который вчера вечером оставил свой багаж (помеченный именем Мидвинтера) в таможенном отделении и вернулся осмотреть его с полчаса тому назад.

Что занесло Мидвинтера на станцию? И зачем он, тоже, дожидался поезда?

Проплутав во время своей одинокой прогулки, прошлою ночью, до Рендона, он приютился в гостинице этого селения, и тут его свалил сон (чисто вследствие усталости), около того поздняго часа утра, которым воспользовалась предусмотрительность его жены. Когда же он вернулся на квартиру, хозяйка только и могла сообщить ему, что жилица её все с ней покончила и съехала более двух часов тому назад (а в какое место, этого ни она, ни прислуга не могли знать).

Уделив несколько времени на разспросы, результат которых убедил его, что всякий след пока потерян, Мидвинтер вышел из дому и механически направил шаги к более деятельным, центральным частям столицы. При том свете, в котором выступил теперь перед ним характер его жены, искать ее по адресу, данному ею как адрес её матери, было бы безполезно. Он бродил по улицам, решившись соследить ее и напрасно пытаясь найдти средства к этой цели, пока чувство усталости еще раз не одолело его. В то время как он зашел отдохнуть и подкрепить свои силы в первой попавшейся гостинице, случайный спор слуги с проезжим о пропавшем чемодане, напомнил ему об его собственном багаже, оставленном на станции, и мгновенно обратил его ум к обстоятельствам, при которых они встретились с Башвудом. Минуту спустя, мысль, которой он напрасно искал, бродя по улицам, так и озарила его. Еще минуту спустя, он решился попробовать, не найдет ли он опять управляющого на стореже той особы, прибытия которой он, очевидно, ждал со вчерашним вечерним поездом.

Не извещенный об Аллановой смерти на море, Мидвинтер не знал, при страшном свидании с женой, что собственно имела она в виду, наряжаясь во вдовий костюм; первые смутные подозрения относительно её верности теперь неизбежно развились в нем в убеждение, что она изменила. Только одним и мог он объяснит это явное отречение и принятие того имени, под которым он тайно женился на ней. Её поведение заставило его заключить, что она впуталась в какую-нибудь постыдную интригу и заранее низким образом завладела из всех позиций именно такою, при которой, как она знала, ему было бы наиболее ненавистно и противно заявить над нею свою власть. С этим-то убеждением он и следил теперь за мистером Башвудомь, будучи твердо уверен, что убежище его жены известно этому подлому прислужнику её пороков, и смутно подозревая все это время, что неизвестный человек, оскорбивший его, и неизвестный проезжий, прибытия которого ждал управляющий, были одно и то же лицо.

В этот вечер поезд запоздал, и когда пришел наконец, то вагоны оказались переполненными сверх обыкновенного.

Мидвинтер был охвачен смятением на платформе, и усиливаясь протесниться, на первое время потерял мистера Башвуда из виду.

Прошло две-три минуты прежде чем он вновь отыскал управляющого, торопливо что-то говорившого человеку в широком косматом пальто, который стоял спиной к Мидвинтеру. Забывая всякую осторожность и сдержанность, наложенные им на себя еще до появления поезда, Мидвинтер разом двинулся на них. Мистер Башвуд увидал на ходу его грозное лицо и молча посторонился. Человек в широком косматом пальто обернулся взглянуть, на что смотрел управляющий, и перед Мидвинтером, в полном свете станционного фонаря, предстало Алланово лицо.

С минуту оба стояли молча, держась за руки, глядя друг на друга. Аллан первый опомнился.

-- Боже, благодарю тебя! проговорил он: - уж не спрашиваю, как вы сюда попали, будет с меня, что вы здесь. Несчастная весть ужь настигла меня, Мидвинтерь. Кроме вас, никто не утешит меня, никто не поможет мне перенести это.

На последних словах голос его оборвался, и он не мог больше говорить.

Тон, которым он сказал это, взывая к прежней благодарной привязанности Мидвинтера к другу, некогда бывшей главнейшею привязанностью в его жизни, побудил его принять обстоятельства, как они есть. Он подавил свое личное горе, в первый раз еще с тех пор как оно обрушилось на него, и нежно взяв Аллана к сторонке, спросил что случилось.

Аллан, - уведомив его о распространившемся слухе насчет своей смерти на море, - возвестил (ссылаясь на мастера Башвуда), что эти слухи достигли мисс Мильрой, и что плачевное последствие происшедшого таким образом потрясения заставило майора поместить свою дочь в окрестностях Лондона под медицинский присмотр.

-- Он для того и ждал вашего приезда, чтобы сообщить вам об мисс Мильрой? спросил Мидвинтер, переводя взгляд с управляющого на Аллана.

-- Да, сказал Аллан, - он был так добр, что дожидался здесь каждую ночь, чтобы встретить меня и передать ту весть.

Мидвинтер еще раз помолчал. Попытка примирить заключение, выведенное им из поступка жены, с открытием, что Аллан был тот самый человек, прибытия которого ждал мистер Башвуд, была безнадежна. Единственно предстоявший случай напасть на более верное решение той загадки состоял в том, чтобы стеснить управляющого на одном весьма удобном пункте, который он оставил открытым для нападения. Вчера вечером он положительно отрицал, что ему известно что-либо об Аллане или что он интересуется возвращением Аллана в Англию. Поймав мистера Башвуда на одной лжи, сказанной ему самому, Мидвинтер тотчас заподозрил его в другой - Аллану. Он схватился за удобный случай тут же проверит известие об мисс Мильрой.

-- Как вы узнали об этой грустном новости? спросил он, внезапно обращаясь к мистеру Башвуду.

-- Разумеется, через майора, сказал Аллан, прежде чем управляющий мог ответит.

-- Как фамилия доктора, который лечит мисс Мильрой? настаивал Мидвинтер, все еще обращаясь к мистеру Башвуду.

И в другой раз управляющий не ответил. И в другой раз за него отвечал Аллан.

-- У него какая-то иностранная фамилия, сказал Аллан, - он держит Лечебницу возле Гамстеда. Как вы назвали это место, мистер Башвуд?

-- Феръуатер-Вель, сэр, сказал управляющий, отвечая своему хозяину по необходимости, но весьма неохотно.

Адрес Лечебницы разом напомнил Мидвинтеру, что он вчера ночью проследил жену именно до Феръуатер-Вельских дач. Он стал различать в потомках свет, сначала неясный. Инстинкт, закипающий наплывом прежде чем заявит себя более медленный процесс разсудка, заставил его перескочить к заключению, что мистер Башвуд, несомненно действовавший накануне под влиянием его жены, мог теперь снова действовать под тем же влиянием. Он упорствовал в проверке известия управляющого, и в уме его крепче и крепче росло убеждение, что это известие ложь, и жена его в ней замешана.

-- А майор, в Норфоке? спросил он: - или в Лондоне, возле дочери?

-- В Норфоке, сказал мистер Башвуд.

Ответив этими словами на вопросительный взгляд Аллана вместо словесного вопроса Мидвинтера, он запнулся, В первый раз еще поглядел Мидвинтеру в лицо и внезапно прибавил:

-- Протестую, с вашего позволения, против всяких допросов, сэр. Я знаю только то, что передал мистеру Армаделю, и ничего более.

Слова и голос, которым они были сказаны, равно не ладили ни с обычным складом речи мистера Башвуда, ни с обычным тоном его. При этом в лице его была грубоватая ужимка, скрытное недоверие и недовольство в глазах, глядевших ни Мидвиктера, что и сам Мидвинтер теперь только заметил. Пржкде чем он собрался отвечать на необыкновенный пыл управляющого, вступился Аллан.

-- Не считайте меня торопыгой, сказал он. - Но ужь становится поздно; до Гамстеда не близко. Я боюсь, не заперли бы Лечебницы.

Мидвинтер вздрогнул.

-- Не сегодня же вы едете в Лечебницу! воскликнул он.

Аллан взял друга за руку и крепко стиснул ее.

Почем знать, еще в состоянии ли она видеть меня живым и здоровым....

На глазах его проступили слезы, и он молча отвернулся.

Мидвинтер поглядел на управляющого.

-- Отойдите-ка, сказал он, - мне надо поговорить с мистером Армаделем.

В глазах Мидвинтера было что-то, с чем опасно было бы шутить. Мистер Башвуд отошел так, что ему не было слышно их, но не теряя их из виду. Мидвинтер с любовью положил руку на плечо друга.

-- Аллан, сказал он, - я имею основание....

Он приостановился. Можно ли было предъявлять основания, не выяснив еще их хорошенько самому себе, да еще в это время и при таких обстоятельствах? Невозможно!

-- Я имею основание, продолжал он, - посоветовать вам не слишком-то верить всему что говорит мистер Башвуд. Не говорите этого ему, но воспользуйтесь предостережением.

Аллан в удивлении поглядел на друга.

-- Ведь мистер Башвуд всегда нравился вам самим! воскликнул он. - Вы же сами положились на него, когда он в первый раз пришел в большой дом!

-- Может-быть я ошибся, Аллан, а вы были правы. Можете ли вы подождать, пока мы телеграфируем майору Мильрою и получим ответ? Можете ли вы переждать одну только ночь?

-- Я с ума сойду, коли ждать всю ночь, сказал Аллан, - вы еще больше встревожили меня. Уж если мне об этом не говорить с Башвудом, так я поеду в Лечебницу и разузнаю от самого доктора, там ли она или нет.

Мидвинтер видел, что его слова будут безполезны. В интересах Аллана оставалось выбрать еще только один путь.

-- Позволите ли вы мне отправиться с вами? спросил он.

В первый раз еще у Аллана просияло лицо.

-- Дорогой вы мой, добрый товарищ! воскликнул он: - я сам только что хотел просить вас об этом!

Мидвинтер кивнул управляющему.

-- Мистер Армадель едет в Лечебницу, сказал он, - я хочу проводить его. Возьмите кэб, и едем вместе.

Он ждал, согласится ли мистер Башвуд. Так как управляющему было настрого приказано, когда Аллан приедет, не терять его из виду, и так как в личных его выгодах было передать мисс Гуильт о неожиданном появлении Мидвинтера, то ему и не оставалось другого выбора, кроме согласия. С каким-то грубоватым подчинением исполнил он что ему было сказано. Ключи от Алланова багажа отдали дорожному слуге, иностранцу, которого привез с собою Армадель, и ему же приказано было ждать приказаний своего господина в станционной гостинице. Минуту спустя кэб уже был на пути со станции, с Мидвинтеромь и Алланом в экипаже и с мистером Башвудом возле кучера на козлах.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

в тишине пустынной окрестности, замер у железной решетки. Минуту спустя она разглядела внизу кэб, подъехавший к крыльцу.

В начале ночи было облачно, а теперь небо прояснилось и выглянул месяц. Она отворила окно, чтоб еще яснее видеть и слышать. При свете месяца она видела, как Аллан вышел из кэба и обернулся, говоря с кем-то в экипаже. Что спутником Армаделя был её муж, это она узнала по ответному голосу, прежде чем он показался в свою очередь. То же окаменяющее впечатление, овладевшее ею при свидании с дин накануне, овладело ею и теперь. Бледная, неподвижная, растрепанная, с старческим видом, стояла она у окна, как и в то время, когда в первый раз встретила его лицом к лицу во вдовьем платье.

Мистер Башвуд, в одиночестве прокравшись наверх доводить ей, с одного взгляда понял, что доклад не нужен.

-- Я не виноват, только и оказал он, когда она, медленно повернув голову, посмотрела на него. - Они встретились, нечего было и думать разлучить их.

Она протяжно вздохнула и сделала ему знак молчать.

-- Погодите немножко, сказала она, - я все знаю.

Повернувшись от него с этими словами, она медленно прошла на противоположный конец корридора, вернулась и также тихо подошла к Башвуду с нахмуренным челом и опущенною головой, лишенная всякой грации и красоты, кроме врожденной красоты и грации в движении, членов.

-- Вы что-то хотите мне сказать? спросила она; ум её был далек от него, и глаза разсеянию глядели на него во время вопроса.

Мужество пробудилось в нем, как ни разу еще не пробуждалось в её присутствии.

-- Не приводите меня в отчаяние! отрывисто крикнул он, вздрогнув: - не смотрите на меня таким образом, когда я добрался.... теперь....

-- До чего это вы добрались? спросила она с минутным изумлением в лице, которое тотчас же и пропало, прежде чем он мог достаточно собраться с духом, чтобы продолжат.

-- Не мистер Армадель вырвал вас у меня, ответил он, - это мистер Мидвинтер. Я прочел это вчера у вас на лице. Я и теперь это вижу по лицу. Зачем вы в письме ко мне подписались: "Армадель"? Зачем вы все еще зовете себя: "мистрис Армадель"?

Он выговорил эти дерзкия слова с большими промежутками, силясь противиться её влиянию над дом, что было жалко и страшно видеть.

В первый раз еще она взглянула на него кроткими глазами.

-- Лучше бы мне пожалеть вас при первой встрече, нежно оказала она, - как жалею теперь.

Он отчаянно силился продолжать и высказать ей те слова, которые он так заботливо нанизывал дорогой со станции. То были слова, темно намекавшия на известность ему прошлой её жизни; слова, которые - "там она делай что хочет, совершай какие угодно преступления" - заставили бы ее не раз подумать, прежде чем сызнова обмануть и бросить его. В таких выражениях он давал себе слово обратиться к ней. Слова у него были набраны и выбраны; изречения выстроены и выровнены в уме; недостатка не было ни в чем, кроме конечного усилия выговорить их, и даже теперь, после всего сказанного, после всей своей дерзости, он не мог сладить с этим усилием. Он стоял, глядя на нее с безпомощною признательностью за такую малость, как её сожаление, и молча плакал бабьими слезами, капавшими с его старческих глаз. Она взяла его за руку и заговорила с ним, видимо удерживаясь, но без малейшого признака волнения с своей стороны.

-- Вы уже раз дожидались по моей просьбе, сказала она, - подождите до завтра, и вы все узнаете. Еслибы вы даже и ничему не верили, что я вам говорила, можете поверить тому, что я говорю теперь. Сегодня кончится.

В то время как она это сказала, на лестнице послышалась докторская походка. Мистер Башвуд отодвинулся от нея, при чем сердце его забилось почти невыразимою надеждой.

"Сегодня кончится", повторил он себе под нос, удаляясь на тот конец корридора.

Мистер Башвуд, не ответив, шел на тот конец корридора, все еще повторяя себе: "Сегодня кончится." Доктор, миновав его в противоположном направлении, присоединился к мисс Гуиньт.

-- Вы, без сомнения, уже слышали, начал он с наилюбезнейшею ужимкой и самым приятным голосом, - что мистер Армадель изволил прибыть. Позвольте мне присовокупить, дорогая леди, что тут вовсе нет никакого повода к нервному волнению с вашей стороны. Ему заботливо потакали во всем, и теперь он так спокоен и обходителен, что лучшим друзьям его ничего не остается желать. Я уведомил его, что сегодня ему нельзя разрешить свидания с молодой леди, но что он может разчитывать на это (с надлежащими осторожностями) в первое благоприятное время после её пробуждения, завтра поутру. Так как здесь по близости нет гостиниц, и как благоприятное время может настать ежеминутно, то очевидно, что при известных условиях, я был обязан предложить ему гостеприимство Лечебницы. Он принял с величайшею признательностью, и поблагодарил меня наиблагороднейшим и весьма трогательным образом за труды, понесенные мною для успокоения его духа. Пока все благополучно и вполне удовлетворительно. Но тут был маленький узелок, теперь к счастию распутанный, о котором я считаю справедливым известить вас, прежде чем мы удалимся на покой.

Вымостив этими словами (слышными мистеру Башвуду) путь для извещения, которое он заранее имел намерение сделать, в случае смерти Аллана в Лечебнице, доктор хотел продолжать, как вдруг его внимание было привлечено каким-то звуком внизу, точно там пробовали отворить дверь.

Он тотчас же сошел с лестницы и отпер сообщавшую между собою первый и второй этажи дверь, запертую им за собой по пути наверх. Но лицо, пытавшееся отворить дверь, если только это лицо было тут на самом деле, оказалось проворнее его: оно изчезло. Доктор посмотрел вдоль корридора и чрез перила в залу, и ничего не видя, вернулся к мисс Гуильт, еще раз приперев за собой дверь сообщения.

-- Извините, продолжал он, - мне что-то послышалось внизу; относительно того узелка, на который я только что обращал ваше внимание, позвольте мне вас уведомить, что мистер Армадель привез с собой друга, с весьма странною фамилией, Мидвинтера. Знаете ли вы сколько-нибудь этого джентльмена? спросил доктор с подозрительною тревогой в глазах, странно противоречившею изысканному равнодушию в голосе.

-- Я его знаю за старого приятеля мистера Армаделя, сказала она, - а он?... голос изменил ей, и глаза опустились пред твердою проницательностью доктора. Она осилила минутную слабость и докончила вопрос: - А он тоже здесь нынче остановится?

-- Мистер Мидвинтер личность весьма грубого обхождения и подозрительного характера, присовокупил доктор, упорно следя за ней: - как только мистер Армадель принял мое приглашение, он довольно дерзко настоял на том, чтоб и самому остаться.

Он приостановился, наблюдая за действием на нее этих слов. Так как вследствие осторожности, с которою она обошла псевдоним своего мужа при первом свидании с доктором, он оставался в крайне темном неведении, то и недоверие его необходимо было самого смутного рода. Он слышал перемену в голосе, он видел изменение лица её. Он подозревал, что она в душе удерживается говорить насчет Мидвинтера, и ничего более.

-- Чтожь, вы позволили ему распоряжаться? спросила она: - я на вашем месте, показала бы ему двери.

Непроницаемое спокойствие её голоса предупредило доктора, что сегодня её самообладание больше ужь не поколеблется. Он снова принял на себя роль медика, докладчика мистрис Армадель относительно душевного состояния мистера Армаделя.

-- Еслиб я имел дело только с собственными чувствами, сказал он: - то, не скрою от вас, я показал бы, как вы говорите, двери мистеру Мидвинтеру. Но обратясь к мистеру Армаделю, я нашел, что и сам он безпокоился насчет разлуки с другом. При таких обстоятельствах не оставалось иного выбора кроме потачки. Нечего было раздумывать об ответственности, сопряженной с раздражением его, ужь не говоря, - прибавил доктор, склоняясь на мгновение к истине, - о моей врожденной боязни, при таком характере как у его друга, всякого скандала и безпорядка в доме. Поэтому мистер Мидвинтер остается у нас на ночь, и занимает комнату (должен сказать, настаивает на занятии) рядом с мистером Армаделем. Посоветуйте мне, дорогая леди, закончил доктор с самым громким ударением: - в какие комнаты первого этажа поместить их?

-- Поместите мистера Армаделя в четвертый нумер.

-- А друга его рядом, в третий? сказал доктор. - Так! так! так! может-быть, это и есть самые удобные комнаты. Я немедленно распоряжусь. Не торопитесь, мистер Башвуд, весело окликнул он, дойдя до начала лестницы: - я оставил ключ моего помощника вон там на подоконнике, и мистрис Армадель может выпустить вас на лестницу когда угодно. Не засиживайтесь однако, мистрис Армадель! Ваша нервная система требует долгого сна. Сладкий помощник усталой природы, целительный сон! Великий стих! Господь с вами, доброй ночи!

Мистер Башвуд вернулся с того конца корридора, все еще размышляя, с невыразимою надеждой, о том, что принесет ночь.

-- Мне теперь уйдти? спросил он.

-- Нет. Останьтесь. Я сказала, что вы все узнаете, если подождете до утра. Подождите здесь.

-- Доктор, пробормотал он, - мне кажется, доктор говорил...

-- Доктор ни в какие дела мои в этом доме нынче не вмешивается. Я вам говорю, останьтесь. Над этим этажом есть пустые комнаты. Займите одну из них.

Мистер Башвуд, глядя на нее, снова почувствовал близкий припадок дрожи.

-- Смею ли спросить?... начал он.

-- Угодно вам сказать мне?...

-- Ничего не скажу, пока не пройдет ночь и не настанет утро.

Любопытство победило его страх. Он настаивал.

-- Разве это что-нибудь ужасное? шепнул он: - слишком ужасное для меня?

-- Ступайте! сказала она, схватив с подоконника ключ от выходной двери: - вы хорошо делаете, что не доверяете мне... Вы хорошо делаете, что нейдете за мной дальше во мрак. Ступайте, пока еще дом не заперт. Я и без вас обойдусь... Она пошла к лестнице с ключом в одной руке и со свечой в другой.

Мистер Башвуд молча шел за нею. Никто бы, зная подобно ему прошлую жизнь её, не преминул заметить, что это была женщина, доведенная до последней крайности и сознательно стоявшая над бездной преступления. В первом ужасе этого открытия он вырвался из-под власти, которую она имела над ним; он мыслил и действовал как человек вернувший себе собственную волю.

Она вставила ключ в дверь, и прежде чем отпереть, обернулась к нему, озарив себе лицо свечою.

-- Забудьте и простите меня, сказала она, - мы больше не увидимся.

-- Не могу я вас оставить! сказал он, безсильно держась за поданную ему руку: - что вы прикажете мне делать?

-- Пойдемте, увидите, ответила она, не дав ему ни минуты одуматься.

Крепко сжав его руку своею, она провела его вдоль по корридору первого этажа до комнаты, нумерованной четвертою. "Заметьте эту комнату", шепнула она. Взглянув на лестницу и убедясь, что они одни, она прошла с ним на противоположный конец корридора. Тут, против окна, освещавшого местность с того конца, находилась маленькая комнатка с узенькою решеткой в двери, назначенная для спальни докторского помощника. По положению комнаты, решетка открывала вид на все спальни вдоль по обеим сторонам корридора и таким образом способствовала помощнику осведомляться о всяком безпорядке со стороны вверенных ему больных, мало или вовсе не рискуя быть открытым во время такого надзора. Мисс Гуильт отворила дверь и вошла в пустую комнату.

-- Подождите здесь, сказала она, - пока я буду на верху; запритесь, пожалуй; вы останетесь в потьмах, но в корридоре будет гореть газ. Станьте к решетке и уверьтесь, что мистер Армадель войдет в ту комнату, которую я вам только что показывала, и что потом он не выйдет из нея. Если вы хоть на минуту потеряете из виду эту комнату, пока я не вернусь, вы будете раскаиваться до конца жизни. Если же вы исполните что я вам говорю, вы завтра увидите меня и потребуете награды по своему назначению. Отвечайте скорей! Да, или нет?

ее за собой. Тут настала тишина. Вслед за тем первый звук был звук голоса служанок. Их пришло две - приготовить постели третьяго и четвертого нумера. Женщины были в наилучшемь расположении духа, смеялись и переговаривались в отворенные двери комнат.

-- Наконец-то хозяйские обыватели стали собираться, говорили они, - в доме бы скорехонько повеселело, кабы дело шло так и на будущее время.

Немного спустя постели были готовы, и женщины вернулись в кухонный отаж, где помещались все спальни прислуги. И опять настала тишина.

Следующим звуком был голос доктора. Он появился в конце корридора, указывая Аллану и Мидвинтеру дорогу в их комнаты. Они все вместе вошли в четвертый нумиер. Немного спустя первый вышел доктор. Он подождад Мидвинтера и с формальным поклоном показал ему дверь третьяго нумера. Ничего не говоря, Мидвинтер вошел в комнату и в ней заперся. Доктор, оставшись один, удалился к выходной двери, отпер ее, потом остановился в корридоре, тихонько насвистывая себе под нос.

Минуту спустя в зале послышались осторожно тихие голоса. Показались местный аптекарь и главная сиделка, проходившие в спальни служащих, на самый верх дома. Мущина молча поклонился и прошел мимо доктора; женщина молча присела и последовала за ним. Доктор ответил на приветствия вежливым знаком руки, и еще раз оставшись один, подождал с минуту, все еще потихоньку насвистывая себе, потом подошел к двери четвертого нумера и открыл футляр окуривательного снаряда, установленного возле нея в углу стены. При поднятии крышки и взгляде внутрь, свист его прекратился. Он вынул высокую, алую фляжку, осмотрел ее при свете газа, поставил обратно и запер снаряд. Сделав это, он прошел на цыпочках к отворенной выходной двери, вышел и запер ее с той стороны, как обыкновенно.

ужас прополз даже до рук его и направил их в потемках к ключу, оставленному со внутренней стороны двери. Он повернул его на всякий случай и в смутном опасении продолжал ожидать.

Медленно ползли минуты, и все еще ничего не происходило. Тишина ужасала; пустота одинокого корридора, казалось, так и кипела невидимою изменой. Он стал считать секунды, чтобы чем-нибудь занять свой ум, чтоб отопил все возраставший в нем ужас. Числа, по мере того как он шептал их, медленно шли одно за другим до сотни, и все еще ничего не случилось. Он начал вторую сотню и дошел до двадцати, как вдруг, без шуму, без малейшого звука, который мог бы возбудить внимание, Мидвинтер появился в корридоре.

Он с минуту постоял и послушал, пошел к лестнице и посмотрел вниз. Потом, уже другой раз в эту ночь, попробовал дверь на лестнице и во второй раз нашел ее запертою. После минутного размышления, он попробовал двери от спален по правую руку от себя, заглядывал в них поочередно и нашел их пустыми; потом подошел к двери крайней комнаты, в которой спрятан был управляющий. Тут замок опять остановил его. Он послушал и поглядел вверх на решетку. Внутри ни звука, ни огонечка. "Не выломать ли дверь", сказал он про себя, "чтоб увериться? Нет; это даст повод доктору выгнать меня из дому." Он удалился и заглянул в две пустые комнаты в ряду занятых Алланом и им самим, потом прошел к окну на том конце корридора где лестница. Здесь внимание его было привлечено футляром окуривательного снаряда. После напрасной попытки открыть его, подозрение в нем, казалось, усилилось. Осмотревши вдоль по корридору, он заметил, что предметов подобного рода нет ни у одной из прочих спален. Пошел опять к окну, осмотрел снаряд, и вернулся от него с жестом, явно указывавшим на то, что он пытался и не успел разгадать чтобы это такое могло быть.

Сбитый на всех пунктах, он все еще не выказывал желания вернуться в спальню. Он стоял у окна, размышляя, пристально глядя на дверь Аллановой комнаты. Еслибы мистер Башвуд, украдкой следя за ним сквозь решетку, мог в эту минуту также заглянуть ему в душу, то сердце у мистера Бушвуда могло бы забиться посильней чем теперь, в ожидании поступка, который Мидвинтер решился выполнить минуту спустя. Чем же был занят ум его в этой одинокой стоянке, в глухую ночь, в чутком доме?

Ум его был занят сведением разрозненных впечатлений, мало-по-малу, к одному пункту. С самого начала убедясь, что Аллану в Лечебнице грозит какая-то скрытая беда, он до сих пор смутно простирал подозрение на Лечебницу вообще, на жену (он был твердо уверен, что она теперь находится с ним под одним кровом), на доктора, который так же явно был её поверенным как и сам мистер Башвуд; но теперь это подозрение сузило свой круг и упорно гнездилось, как в центре, в комнате Аллана. Отказываясь от всяких дальнейших попыток связать подозреваемый заговор против его друга с оскорблением нанесенным накануне ему самому, - усилий, которые, сумей он только поддержать их, привели бы его к открытию кова, действительно замышляемого его женой, - ум его, смущенный безпорядочными влияниями, инстинктивно прибегнул к тем фактическим впечатлениям, которые встретили его с самого входа в этот дом. Все замеченное им внизу шептало ему, что ночлег Аллана в Лечебнице соответствовал какой-то тайной цели. Все замеченное им на верху связывало западню, в которой таилась опасность, с Аллановою комнатой. Достичь этого заключения и решиться разстроить заговор, какой бы он ни был, заняв место Аллана, было для Мидвинтера делом одной минуты. Встретясь с действительною бедой, врожденное великодушие этого человека, словно по вдохновению, освободилось от слабостей, осаждавших его в более счастливое и безопасное время. В уме его не оставалось ни тени прежнего суеверия, никакое фаталистическое недоверие к себе не разстроивало присущей ему твердой решимости. Единственное и последнее сомнение, еще смущавшее его, пока он раздумывал у окна, заключалось в том, удастся ли ему убедить Аллана поменяться комнатами, не вовлекаясь в объяснение, которое могло бы возбудить в Аллане подозрение.

Мистер Башвуд слышал, как он тихонько постучал и прошептал:

-- Аллан, вы ужь легли?

-- Нет, ответил голос изнутри, - войдите.

Казалось, он уже готов был войдти в комнату, да так и остановился, точно вдруг что-то вспомнив.

-- Погодите минутку, сказал он через дверь, и повернув назад, пошел прямо к комнате в конце корридора.

Он вынул носовой платок и протискал его в прутья решетки, совершенно закрыв отверстие. Заставив таким образом сидящого там шпиона (если только он имелся), или обличить себя, вынув платок, или остаться слепым для всего что произойдет далее, Мидвинтер вошел к Аллану в комнату.

-- Вы знаете, что у меня за несчастные нервы, сказал он, - и как я дурно сплю в самое лучшее время. Мне сегодня не заснуть. Окно в моей комнате так и дребезжит всякий раз, только что подует ветер. Хорошо, еслиб оно было также крепко, как ваше.

-- Милый друг! вскрикнул Аллан: - что мне до того, что дребезжат окна. Поменяемтесь комнатами. Что за вздор! В чем же вам извиняться передо мною где угодно и вплоть до утра.

Он поднял свой дорожный мешок.

-- Надо поторопиться, прибавил он, показывая свою свечу: - они не больно много дали нам с чем улечься.

-- Потише, Аллан, сказал Мидвинтер, отворяя ему дверь, - не надо никого тревожить в такую пору ночи.

-- Да, да, шепотом ответил Аллан, доброй ночи, - надеюсь, вы уснете так же хорошо, как и я.

-- Доброй ночи, сказал он и опять вышел в корридор.

Он пошел прямо к решетке и еще раз поглядел и послушал. Платок оставался точь-в-точь как он оставил его, и все еще внутри не было слышно ни звука. Он медленно вернулся корридором и в последний раз подумал о принятых им предосторожностях. Не было ли еще какого способа, кроме того, который он пробовал теперь?

Нет, никакого.

Открыто заявленное оборонительное положение, - между тем как свойство опасности и уголок, из которого она грозила, равно были неизвестны, - было бы безполезно, и даже хуже чем безполезно при тех последствиях, которые оно могло иметь, заставив домашних быть на-стороже. При отсутствии фактов, которые могли бы оправдать в уме посторонних его недоверие к тому что предстояло в эту ночь, при невозможности поколебать Алланово легковерие относительно намерений доктора, единственная предосторожность, которую мог принять Мидвинтер в пользу друга, заключалась в перемене комнат: выжидание обстоятельств было единственною политикой, которой он мог следовать, что бы ни было. "Я в одном только могу быть уверенным", сказал он про себя, последний раз глядя на обе стороны вдоль корридора, "я могу быть уверен, что не засну."

Взглянув на часы на противоположной стене, он вошел в четвертый нумер. Послышался стук затворяемой двери; затем последовал звук повернутого замка. Потом в доме еще раз настала мертвая тишина. Мало-по-малу ужас, возбужденный в управляющем тишиною и потемками, пересилил страх прикосновения к платку. Он осторожно оттащил один уголок его, - подождал, поглядел, - и наконец ободрился настолько, чтобы вытащить к себе весь платок сквозь прутья решетки. Сначала спрятал было его в карман, но тотчас же вспомнил о последствиях, если его найдут при нем. Он задрожал, швырнул его в угол комнаты, поглядел на свои часы и снова стал к решетке, поджидая мисс Гуильт.

Был без четверти час. Месяц обогнул больницу, перейдя с боку на фасад. Время от времени отблеск его, пронизывая разрывы мимолетных облаков, падал на окно корридора. Ветер крепчал и слабо затягивал унылую песню, проносясь по временам над пустынным двором у фасада.

Минутная стрелка часов, на которые не переставал глядеть Башвуд, медленно двигалась по циферблату. Чуть только она коснулась четверти второго, как в корридор беззвучно вошла мисс Гуильт.

Она вернулась к лестнице, с которой только что сошла; тихонько толкнула дверь, когда мистер Башвуд последовал за ней, и пошла во второй этаж. Здесь она предложила ему вопрос, которого не осмеливалась сделать внизу.

-- Провели мистера Армаделя в четвертый нумер? спросила она.

Он молча кивнул головой.

-- Отвечайте на словах. Выходил мистер Армадель из комнаты с тех пор?

Нет.

-- Вы ни разу не теряли из виду четвертого нумера с тех пор, как я вас оставила?

Он ответил: Ни разу.

Что-то странное в манерах, что-то не сродное в голосе, во время этого последняго ответа, обратило на себя её внимание. Она взяла свечу со стола, на котором поставила ее, близехонько к себе, и осветила его. Глаза у него были на выкате, зубы дрожали. Все обличало в нем напуганного человека, но ничто не подсказывало ей, что страх этот происходит от сознания лжи, которую он говорил ей в первый раз в жизни, и притом прямо в лицо. Еслиб она менее определенно погрозила ему, ставя его на часы; еслиб она более сдержанно говорила о свидании, которое должно было вознаградить его поутру, быть-может он и сознался бы в истине. Но теперь, сильнейший страх и самые дорогия надежды равно требовали этой роковой лжи, сказанной им, - той роковой лжи, которую он и повторил ей, когда она в другой раз задала ему тот же вопрос. Она поглядела на него, обманутая последним из всех людей на земле, кого могла бы заподозрить в обмане, - человеком, которого она сама обманула.

ночи.

Она поставила свечу (все еще горевшую перед ним) на стол и протянула ему руку. Он отчаянно удержал ее, когда она повернулась уйдти. Ужас при мысли о том, что может произойдти, если оставить ее одну, вырвал из уст его слова, которые он побоялся бы сказать ей во всякое другое время.

-- Нет, молил он шепотом: - нет, нет, нет, не ходите сегодня вниз!

Она высвободила руку и кивнула ему взять свечку.

-- Завтра увидимся, сказала она; - теперь ни слова более.

дома. Она накинула на себя длинную, тяжелую, черную шаль и плотно закрепила ее на груди. Заплетенные венком волосы, как она прежде носила их, казалось, слишком тяжко обременили ей голову. Она распустила их и закинула назад по плечам. Старик смотрел на волны её волос, красновато лежавших на черной шали, - на её гибкую руку с длинными пальцами, скользившими по перилам, - на мягкую, соблазнительную грацию каждого движения, уносившого ее все дальше и дальше от него.

"Ночь пройдет скорехонько", сказал он про себя, когда она скрылась из виду: "она прогрезится мне до утра!"

Миновав дверь у лестницы, она заперла ее за собою, послушала, и убедилась, что ничто не шелохнется, потом медленно прошла корридором к окну. Облокотясь на подоконник, она стала смотреть в темь. Облака в это время покрывали месяц. Ничего не виднелось во мраке, кроме газовых рожков, разсеянных по предместью. Отвернувшись от окна, она взглянула на часы. Было двадцать минут второго.

В последний раз решимость бежать от своего замысла, явившаяся в ней в начале ночи, при известии, что муж её здесь, ворвалась в её душу со всею силой. В последний раз проговорил ей внутренний голос: "подумай, нет ли другого средства".

Она продумала над этим, пока минутная стрелка показала полчаса. "Нет," сказала она себе, все еще думая о муже: "один исход, идти напрямик до конца. Он бросит дело, за которым приехал, он промолчит о том, что приехал сказать, узнав, что поступок его сделает мне публичный скандал, а слова могут послать меня на эшафот!" Цвет лица оживился, и в первый раз еще взглянув на дверь комнаты, она улыбнулась с угасающею иронией. "Через полчаса," проговорила она, "я буду вашею вдовой."

назад фляжку, она приложила ухо к устью воронки. Ухо не различило ни одного звука. Смертельный процесс делал свое дело в безмолвии самой смерти. Когда она выпрямилась и взглянула вверх, луна светила в окно, и стоны ветра затихли.

О время, время! Еслибы только все могло начаться и кончиться с первою дозой!

Она сошла по лестнице в залу, исходила ее вдоль и поперек, слушала у отворенной двери на кухонную лестницу. Вернулась опять наверх; опять сошла вниз. Первый из пятиминутных промежутков был безконечен. Время застряло. Отсрочка сводила с ума.

Промежуток прошел. Когда она вторично взяла фляжку и вылила вторую дозу, облака заволокли месяц, и ночной вид из окна медленно потемнел.

Безпокойство, гонявшее ее с лестницы на лестницу, взад и вперед по зале, так же внезапно отвязалось как и нашло на нее. Она пережидала второй промежуток, облокотись на подоконник, без всякой сознательной мысли глядя в темную ночь. По временам откуда-то издалека, с предместья, ветер доносил до нея вой запоздалой собаки. Она с каким-то глупым вниманием следила за слабым звуком, как он замирал в тишине, и прислушивалась, не повторится ли он снова. Руки у ней свинцом лежали на подоконнике; лоб её прислонился к стеклу, не чувствуя холода. Не прежде чем месяц опять раскутался, она вздрогнула, внезапно опамятовавшись. Она быстро обернулась и взглянула на часы. Прошло ужь семь минут со времени второй дозы.

ходила она по корридору из конца в конец, скрестив руки под шалью и поминутно обращая глаза на часы.

Прошло три минуты из пяти следующих, и вновь отсрочка начинала бесить ее. Пространство корридора становилось тесно для необъятной тревоги, овладевшей её членами. Она опять сошла в залу и стала кружиться по ней словно дикий зверь в клетке. При третьем повороте она почувствовала что-то мягко ластившееся к её платью. То была кошка, которая пробралась в отворенную дверь кухни, - рослая, смурая, общительная кошка, мурлыкавшая в самом лучшем расположении духа и пришедшая к ней для компании. Она взяла животное на руки, и наклонясь к нему лицом, сладострастно повела подбородком по гладкой голове его.

-- Армадель терпеть не может кошек, шепнула она зверю в ухо, - пойдем, посмотрим, как Армаделя убивают

Но в ту же минуту эта страшная фантазия ужаснула ее самое. Она, вздрогнув, уронила кошку, и опять прогнала ее вниз, грозя поднятою рукой. После того с минуту постояла смирно, потом вдруг со всех ног взбежала на лестницу. Муж её снова прорвался в её мысли; муж её грозил ей опасностью, до сих пор еще ни разу не приходившею ей в голову. Что если он не спит? Что если он вдруг выйдет к ней и застанет ее с алою фляжкой в руке?

Она подкралась к двери третьяго нумера и прислушалась. Медленное, мерное дыхание спящого чуть слышалось. Переждав минуту, чтобы дать себе успокоиться, она сделала шаг к четвертому нумеру, - и остановилась. У этой

Рука её страшно задрожала, в четвертый раз наполняя воронку. В сердце её снова вернулась боязнь мужа. Что если какой-нибудь шум встревожит его до шестой дозы? Что если он вдруг проснется (как она и видала часто) без всякого шума? Она взглянула вверх и вг в по корридору. Крайняя комната, где был спрятан мистер Башвуд, сама собой представилась ей убежищем.

"Можно будет сюда! подумала она. Оставил ли он ключ?" Она отворила дверь, чтобы взглянуть, и увидала брошенный на полу платок.

"Что это, Башвудов платок, случайно забытый!"

Она стала разсматривать его по уголкам. Во втором углу ей попалось мужнино имя.

на дверь нумера третьяго. Муж её, судя по улике платка, безспорно выходил из своей комнаты, и мистер Башвуд не сказал ей об этом. Где жь он теперь? в своей комнате? В пылу волнения, когда этот вопрос прошел в её голове, она забыла наблюдение, сделанное ею не более как за минуту. Опять она стала слушать у двери; опять услыхала она медленное, мерное дыхание спящого. Прежде для успокоения ей было достаточно свидетельства ушей. На этот раз, при десятикратном возрастании подозрения и тревоги, она решилась убедиться и глазами.

"В этом доме все двери отворяются тихо, сказала она про себя: - нечего бояться разбудить его."

Беззвучно, по вершочку за каждый раз, отворяла она незапертую дверь и заглянула в нее, только что отверстия стало достаточно. При малом свете, впущенном ею в комнату, голову спящого только что можно было разглядеть на подушке. Полно, так ли темна эта голова в сравнении с белою подушкой, как мужнина, когда он, бывало, в постели? Разве это дыхание так легко, как мужнино, во время его сна? Она растворила дверь пошире и заглянула в нее при более сильном свете. Там лежал человек, на жизнь которого она трижды покушалась, мирно заснув в комнате, назначенной её мужу, в атмосфере безвредной для всякого.

Неизбежное заключение в один миг ошеломило ее. Неистовым жестом подняв руки над головой, она ринулась назад в корридор. Дверь Аллановой комнаты захлопнулас, но не так шумно, чтобы разбудить его. Услыхав это, она обернулась. С минуту она стояла с неподвижным взглядом, будто в столбняке. В следующую минуту инстинкт устремился к деятельности, прежде чем вернулся разсудок. В два прыжка она была у двери четвертого нумера.

Растерянно и неловко нащупывала она обеими руками по стене ту пуговку, которую пожимал при ней доктор, показывая комнату посетителям. Дважды проминовала она. В третий раз глаза помогли рукам, - она нашла пуговку и нажала. Язычок задвижки отскочил, и дверь уступила. Не колеблясь ни минуты, она вошла в комнату. Хотя дверь была отворена; хотя с четвертой дозы прошло так мало времени, что газу могло быть произведено лишь немногим более половины потребного объема, отравленный воздух охватил ее, точно рукой стиснув горло, точно проволокой стянув голову. Мужа она нашла на полу, у подножия кровати, головой и одною рукой к двери, точно он вскочил при первом чувстве опьянения и пал в усилии выйдти из комнаты. С отчаянно сосредоточенною силой, на которую так способны женщины в чрезвычайных случаях, она подняла его и вытащила в корридор. Голова у ней кружилась; она сложила его на пол и на коленях доползла до комнаты, чтобы прекратить погоню отравленного воздуха за ними в корридор. Затворив дверь и не смея взглянуть на мужа, она сбиралась с силами, чтобы встать и дойдти до окна. Когда окно было отворено, и резкий воздух зимняго утренника сильно ворвался в него, она осмелилась вернуться к мужу и в первый раз еще пристально глянула ему в лицо.

Не смерть ли это разлила синеватую бледность на лбу его и темносвинцовую тень около век и на губах?

Она развязала ему галстух, разстегнула жилет и обнажила гордо и грудь на воздух. Положив руку на его сердце, поддерживая грудью его голову, обращенную к окну, она ждала, что будет. Прошло несколько времени, так мало, что можно бы измерить его секундами по часам, и однако столько, чтобы в памяти снова прошла вся её замужняя жизнь с ним, и чтобы созрела решимость, которая теперь закипела в её уме, как единственно-возможный результат этого обзора прошлого. Пока взгляд её покоился на нем, на лице её медленно проступало странное спокойствие. Она глядела женщиной, равно готовою приветствовать возможность его спасения или встретить подтверждение его смерти.

Ни одного крика, ни одной слезы не вырвалось у нея до сих пор. Ни крика, ни слезы не вырвалось у ней и в то время, как прошел минутный промежуток её воспоминаний; и она почувствовала первый слабый трепет его сердца, и услыхала первое слабое дыхание, вырвавшееся из уст его. Молча склонилась она к нему и поцеловала его лоб. Когда же снова подняла голову, тяжелое отчаяние стаяло с лица её. В глазах её было нечто ликующее, осветившее ей все лицо как бы внутренним светом и сделавшее ее еще раз женственною и милою.

-- Тяжело было, мой милый, сказала она, слушая как слабое биение сердца все усиливалось, - теперь поправишься.

Она встала, и отвернувшись от него, увидела алую фляжку на том месте, где оставила ее после четвертой дозы.

-- А! спокойно подумала она, - я забыла своего лучшого друга. Забыла, что надо еще доливать.

Твердою рукой, с покойным, внимательным видом наполнила она воронку в пятый раз.

Она углубилась в мысли, только усилившия сериозное и нежное спокойствие её лица.

-- Написать ему прощальное словечко? спросила она себя. - Сказать ему правду пред разлукой на веки?

Маленький золотой рейсфедер её висел на цепочке часов вместе с другими брелоками. Посмотрев на минуту вокруг себя, она склонилась над мужем на колена и опустила руку в боковой карман его сюртука. Там был его бумажник. Кое-какие бумаги выпали из него, когда она разстегнула застежку. Одною из них было письмо, присланное ему мистером Броком с смертного одра. Она перевернула две странички, на которых ректор написал оправдавшияся теперь слова, и нашла последнюю страничку последняго листка бедою. На этой странице, склонясь на колена возле мужа, она писала прощальные слова:

"Я хуже всего, что вы можете обо мне подумать. Вы сегодня спасли Армаделя, поменявшись с ним комнатой, и спасли его от меня. Теперь вы догадываетесь, чьею вдовой объявила бы я себя, еслибы вы не сохранили ему жизни; теперь вы узнаете, на какой отверженной женились, когда взяли в жены пишущую эти строки. И все жь у меня было несколько чистых мгновений, и тогда я нежно любила тебя. Забудь меня, голубчик, в любви к лучшей женщине. Может-быть, и я могла бы стать этою лучшею, еслибы не выжила несчастной жизни до нашей встречи. Теперь не в том дело. Единственным искуплением всего зла, которое я тебе сделала, будет моя смерть. Умирать не тяжело мне теперь, когда я знаю, что ты будешь жив. Даже в злодеянии моем есть достоинство - неудача. Мне ни в чем не бывало счастья."

промежутка, словно подставленною ей часами.

Она склонилась к нему и поцеловала его прощальным поцелуем.

"Живи, ангел мой, живи!" нежно прожурчала она, чуть касаясь губами его губ. "Вся жизнь у тебя еще впереди, жизнь счастливая, жизнь почтенная, если ты освободишься от меня!" В порыве последней, медлящей нежности, она разобрала на лбу его волосы. "Любить тебя не заслуга", сказала она, "таких все женщины любят." Она вздохнула и отошла.

Бледный месяц слабо светил в окно. Положив руку на дверь комнаты, она обернулась и поглядела на свет, медленно исчезавший в темном небе.

"Боже, прости мне!" проговорила она. "Господи, будь свидетелемь, что я страдала!"

Еще минуту промедлила она на пороге, промедлила ради последняго взгляда на этом свете, и обратила этот взор на него.

-- Прощай! тихо сказала она.

Потом донесся глухой и короткий звук, точно что-то упало.

Потом опять настала тишина.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Часовые стрелки, следуя неуклонным путем, отсчитывала минуты утра, по мере того как оне пропадали одна за другой. Десятая минута шла уже с тех пор, как дверь отворилась и захлопнулась, как вдруг Мидвинтер заворочался на своей импровизованной подушке, и силясь подняться, почувствовал в руке письмо. В ту же минуту у двери на лестницу щелкнул ключ, и доктор, любопытно выглянув по направлению к роковой комнате, увидал на подоконнике алую фляжку, а на полу распростертого человека, пытающагося подняться.