Дочь Иезавели.
Часть первая. Мистер Дэвид Глени приводит в порядок свои воспоминания и начинает рассказ.
Глава III.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дочь Иезавели. Часть первая. Мистер Дэвид Глени приводит в порядок свои воспоминания и начинает рассказ. Глава III. (старая орфография)

ГЛАВА III.

-- Мой муж принимал участие во многих благотворительных учреждениях и, если я не ошибаюсь, он был одним из директоров вифлеемской больницы?

При этом упоминании больницы для съумасшедших, более известной в Лондоне под названием Бедлама, стряпчий вздрогнул и поменялся взглядом со старшим конторщиком.

-- Вы совершенно правы, сударыня, отвечал мистер Гартрей и более не прибавил ни слова.

Но стряпчий, отличавшийся большей смелостью, счел своим долгом предостеречь тетку.

-- Я позволю себе заметить, прибавил он, - что в виду некоторых обстоятельств, касающихся деятельности мистера Вагнера в этом благотворительном учреждении, было бы желательно оставить этот вопрос. Его отношения к другим директорам больницы были далеко не дружественные. Мистер Гартрей подтвердит вам, что предложение вашего мужа о реформе в обращении с пациентами...

-- Доказывало его человеколюбие, перебила стряпчого тетка; - он, как добрый я справедливый человек, ненавидевший жестокость во всех её проявлениях, считал безчеловечным сковывать и сечь бедных больных. Я совершенно разделяю его мысли и горжусь тем, что он мужественно стоял за гуманные меры, несмотря на противодействие всех других директоров. Хотя я женщина, но я не оставлю этого дела. Я отправлюсь в больницу в будущий понедельник и прошу вас поехать со мною.

-- В качестве чего я буду иметь честь вас сопровождать? спросил стряпчий очень холодно.

-- В качестве стряпчого, отвечала тетка; - я хочу сделать предложение директорам и желала бы воспользоваться вашей опытностью, чтобы придать ему должную форму.

-- Извините меня, продолжал стряпчий; - но я смею спросить: вы желаете посетить съумасшедший дом, согласно желанию покойного мистера Вагнера?

-- Конечно, нет. Мой муж всегда избегал говорить со мной об этом грустном предмете. Он даже не говорил мне прямо, что он один из директоров больницы. Он постоянно избегал упоминать при мне о чем-нибудь, что могло бы меня встревожить или взволновать. Но накануне своей смерти он в полузабытье говорил, как бы сам с собою, о том, что он желал бы сделать, если выздоровеет. После его смерти я просмотрела его частный дневник и поняла ясно, чего он желал. Он твердо решился, видя упорное противодействие других директоров, испытать на свой счет и страх гуманную систему обхождения с съумасшедшими. В настоящее время в вифлеемской больнице находится несчастное, безпомощное существо, подобранное на улице; мой благородный муж выбрал его для первого опыта своей системы и он надеялся вырвать его из этого ада, благодаря покровительству одной высокопоставленной особы. Вы знаете, что планы и желания моего мужа для меня священны. Я решилась повидать несчастного человека, которого он освободил-бы от безчеловечного заключения в съумасшедшен доме, еслиб не умер, и я исполню его намерение, если только совесть скажет мне, что это возможно для женщины.

При этих смелых словах, я должен со стыдом сознаться, мы все трое громко протестовали. Скромный мистер Гартрей выразился почти с таким-же жаром, как стрянчий, и я не очень отстал от них обоих. Быть может, смягчающим обстоятельством нашей вины служит то обстоятельство, что высшие медицинские авторитеты первой четверти настоящого столетия были столь же невежественны и безчеловечны. В то время всякая мысль о принятии каких-нибудь мер против съумасшедших в минуты их припадков, кроме грубого насилия, считалась прямым безумием. Однако, что мы ни говорили, тетка стояла на своем.

-- Я вас не буду более задерживать, сказала она, наконец, обращаясь в стряпчему: - если вы откажетесь меня сопровождать, я поеду одна. Подумайте и напишите мне сегодня вечером ответ. Я не допускаю в этом деле никаких споров. Я верю в человеколюбие и мудрость моего мужа, как в святыню. Я более ничего не имею вам сказать.

Этим наша аудиенция и кончилась.

Вечером Гартрей представил тетке и мне молодого мистера Келера. Мы оба с первой минуты полюбили его. Он был красивый, белокурый юноша с здоровым цветом лица и откровенным, приятным выражением. Он был немного грустен и сосредоточен, вероятно, вследствие насильственной разлуки с любимой женщиной. Тетка с своей обычной добротой предложила ему переехать к нам и отвела ему комнату рядом с моею. Она боялась, что ему будет скучно проводить вечера с мистером Гартреем, старым холостяком и не очень веселым собеседником, особенно для молодого, человека.

-- Мой племянник Дэвид говорит по-немецки, сказала она, - и он постарается сделать ваше пребывание у нас как можно приятнее.

С этими словами она оставила нас вдвоем.

Фриц начал разговор с самоуверенностью немецкого студента.

-- Ваше знание моего языка - первое звено нашей будущей дружбы, сказал он; - я хорошо читаю и пишу по-английски, но плохо говорю. Однако, посмотрим, нет-ли еще чего общого между нами. Вы курите?

Покойный Вагнер научил меня курить, и я молча подал сигару своему новому знакомому.

-- Ну, и прекрасно, воскликнул он, - еще есть звено в цепи нашей дружбы. Дайте мне руку, мы на-веки друзья.

Мы пожали друг другу руки. Он закурил сигару и впродолжении нескольких минут молча пускал клубы дыма, грустно вздыхая по-временам.

-- Я хотел бы тотчас вступить в права дружбы и говорить с вами откровенно, друг Дэвид, произнес он, наконец, - но боюсь вашей английской холодности.

-- Напрасно, будьте совершенно откровенны.

Я назвал его Фрицем, он пододвинул ко мне кресло и, положив руку на мое плечо, спросил так же просто, как будто спрашивал, который час:

-- Вы влюблены, Дэвид?

Я покраснел. Фриц принял это за ответ и продолжал:

-- С каждой минутой я все более и более вас люблю. Я вижу, что между нами столько общого. Вы влюблены. Еще один вопрос: есть преграды к вашему счастью?

англичанину сдержанностью не пустился в подробности. Однако, и этого было достаточно для Фрица.

-- Боже милостивый! воскликнул он, - наша судьба одинаковая! Мы оба несчастны. Нет, Дэвид, я не могу более удерживать себя, я должен вас обнять.

Я хотел отстранить эту нежность, но он был сильней и сжал меня в своих объятиях. Признаюсь, я едва его не ударил и не могу теперь без улыбки вспомнить об этой сцене.

-- Сердце мое успокоилось и я могу чистосердечно вам рассказать историю моей любви, начал он; - вы, конечно, никогда не слыхали и не читали ничего интереснее. Она - прелестнейшее создание на свете: грациозная, статная, чудная восемнадцатилетняя брюнетка. Ее зовут Мина и она единственная дочь г-жи Фонтен. Её мать, которая, вероятно, в молодости была вылитым портретом Мины, удивительная, величественная римская матрона. Она - жертва зависти и клеветы. Можете себе представить, что есть низкие люди в Вюрцбурге (где её муж был професором химии в университете), которые называют ее Иезавелью, а мою Мину - дочерью Иезавели! Я имел три дуэли с товарищами-студентами, которые осмелились называть мать моей Мины позорным именем нечестивой, жестокой, убившей тысячи людей, израильской царицы. Но увы! мой отец подпал под влияние этой гнусной клеветы. Не правда-ли, это ужасно! Мой добрый отец в этом одном вопросе является тираном, говорит, что я никогда не женюсь на дочери И плачу. Это доказывает, как сердце мое переполнено. Есть прекрасный немецкий романс, подходящий в мой несчастной судьбе. Я вам его спою, когда немного успокоюсь. Музыка - лучший утешитель. Ах, да, промолвил он, вдруг осушая свои слезы; - у вас можно в Лондоне слышать музыку? Я не привык проводить вечера дома, и здесь ужасно скучно. Поведете меня куда-нибудь, где есть музыка, и дайте мне забыть о Мине хоть на часок.

Я с удовольствием поймал его на слове, так-как его исповедь мне сильно наскучила. Мы с ним отправились в один из публичных лондонских концертов и я помог ему забыть о Мине. Он нашел, что английский оркестр не довольно оживлен, но вполне оценил лондонское пиво. Возвращаясь домой, он спел мне немецкий романс, и с таким жаром, что верно разбудил многих мирных жителей нашего квартала.

У себя в комнате, на столе подле кровати, я нашел распечатанное письмо стряпчого в моей тетке, в котором он заявлял согласие сопровождать ее в съумасшедший дом, предоставляя себе, однако, полную свободу относительно, дальнейших её действий. В конце письма было прибавлено рукою тетки: "Если ты хочешь, Дэвид, ты можешь ехать с нами".

Мое любопытство было сильно возбуждено и совершенно излишне прибавлять, что я с радостью принял это приглашение.