Дочь Иезавели.
Часть первая. Мистер Дэвид Глени приводит в порядок свои воспоминания и начинает рассказ.
Глава V.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дочь Иезавели. Часть первая. Мистер Дэвид Глени приводит в порядок свои воспоминания и начинает рассказ. Глава V. (старая орфография)

ГЛАВА V.

Смотритель собственноручно отворил дверь.

Мы очутились в узенькой, но высокой тюремной келье. В одном углу, очень высоко в массивной, мрачной стене, прорублено было отверстие с железной решеткой для пропуска воздуха и света. На полу под окном сидел "счастливый сумасшедший" и плел что-то из соломы, валявшейся подле него; лучи света падали прямо на его седую голову и обнаруживали желтый цвет его лица и юношескую живость, с которой он работал. Он был прикован к стене тяжелой цепью, которая не только опоясывала его, но и сковывала обе ноги пониже колен. Впрочем, цепь была настолько длинна, что он мог с трудом двигаться на разстоянии пяти или шести футов. Над его головой висела еще короткая цепь, очевидно служившая для сковывания его рук. Если я не ошибался благодаря его сгорбленному сидячему положению, то он был небольшого роста. Его одежда, вся в лохмотьях, едва прикрывала его исхудалую фигуру. В другое, более счастливое время, он, вероятно, был маленький, но хорошо сложенный человечек; его ноги и руки были удивительно деликатны. Он был так поглощен своей работой, что не слыхал голосов за дверью, и только когда она отворилась с шумом, поднял голову. Мы тогда увидели его большие, устремленные в пространство, карие глаза, испитое лицо и нервно подергивавшияся губы. Около минуты он смотрел то на одного, то на другого из нас с детским любопытством. Но потом его блуждающий взгляд остановился на помощнике смотрителя, который стоял за нами все еще с плетью в руках.

В одно мгновение его лицо изменилось. В глазах у него сверкнула жестокая ненависть; он оскалил зубы, как дикий зверь. Тетка заметила, в какую сторону он смотрел, и быстро заслонила собою ненавистную фигуру с плетью. Снова с неимоверной быстротой произошла перемена в лице съумасшедшого. Его взор смягчился; на губах появилась грустная улыбка. Он уронил свою работу и восторженно поднял в верху свои руки.

-- Хорошенькая дама, промолвил он шопотом про себя, - о, какая хорошенькая дама!

Он хотел поползти на четвереньках во всю длину цепи, но по знаку смотрителя остановился и тяжело вздохнул.

-- Я ни за что на свете не сделал бы вреда хорошенькой даме, сказал он и тотчас прибавил, обращаясь в тетке:

-- Извините, сударыня, если я вас испугал.

Голос его был удивительно нежный, но было что-то странное в его авценте.

Мы, мужчины, стояли в почтительном разстоянии от цепи, но тетка с чисто-женским презрением в опасности, когда сильно возбуждено чувство сострадания, быстро пошла в нему. Смотритель схватил ее за руку.

-- Берегитесь, сказал он, - вы его не знаете так хорошо, как мы.

Глаза Джака обратились на смотрителя и стали снова расширяться. Я боялся, что лицо его опять обнаружит жестокое, дикое выражение. Но я ошибался. Он доказал, что под влиянием сильного внутренняго побуждения может удержаться от гневной вспышки. Он схватил цепь, приковывавшую его в стене, обеими руками и потряс ее с такой силой, что я удивился, как кости не выскочили у него из-под кожи. Голова его опустилась и он задрожал всем телом; вслед затем он взглянул на мою тетку глазами, полными слез. Она освободилась от руки смотрителя, и прежде, чем мы успели ей помешать, она уже стояла подле Джака и нежно гладила его по голове своей хорошенькой, белой ручкой.

-- Как ваша голова горит, бедный Джак, сказала она просто; - от моей руки вам прохладно?

-- Да, сударыня, отвечал он с детской застенчивостью, но все еще держась за цепь; - от вашей руки мне очень прохладно, благодарю вас.

-- Это очень хорошо сделано, Джак, продолжала тетка, подняв с полу маленькую соломенную шляпку, над которой он работал, когда мы вошли; - разскажите мне, как вы начали работать из соломы такия милые вещи.

Он взглянул на нее еще с большим доверием, чем прежде; внимание, обращенное на шляпку, его очень польстило.

-- Было время, начал он, - когда руки у меня были безумнее всего моего существа. Оне рвали мне волосы и царапали мое тело. Ангел во сне научил меня, как их унять. "Пусть оне плетут солому", сказал ангел. Я теперь и плету солому целый день и плел бы целую ночь, еслиб мне давали света. Ох, ужь эти ночи, как оне тяжелы для меня, как тяжелы! Сырость меня точит, мрак меня пугает. Вы знаете, что величайшее блого на земле? Дневной свет, дневной свет, дневной свет!

При каждом повторении этих слов он все возвышал свой голос и готов был дико завыть, как вдруг опомнился, тряхнул цепью и прежде, чем смотритель успел принять какие-нибудь меры против него, он тихо сказал:

-- Я спокоен, сэр.

Джаку.

-- Нет, произнес он, смотря на нее, - у меня не было друзей, пока вы не пришли сюда.

При этих словах глаза его сознательно блестели искренней благодарностью.

-- Спросите меня о чем-нибудь другом и вы увидите, как спокойно я могу говорить, вдруг произнес он.

-- Правда-ли, Джак, что вы однажды случайно отравились и едва не умерли?

-- Да.

-- Где это было?

-- Далеко, в другой стране; в большой комнате доктора. Я был слугою у него.

-- Как звали доктора?

Джак провел рукою по лбу.

-- Дайте мне время, сказал он: - у меня голова болит, когда я стараюсь что-нибудь вспомнить. Позвольте мне прежде кончить шляпу. Я хочу поднести ее вам. Вы не знаете, как умны мои пальцы. Только посмотрите.

И он принялся за свою работу, совершенно счастливый, что моя тетка смотрит на него. Но тут стряпчий снова произвел перемену к худшему в бедном Джаке. Этот почтенный джентльмен до сих пор молчал, а теперь счел необходимым для своего достоинства принять участие в том, что совершалось вокруг него.

-- Моя судебная опытность сослужит вам хорошую службу, сказал он, обращаясь к тетке: - я поступлю с ним, как с упорным свидетелем, нежелающих отвечать. Вы увидите, что мы добьемся всего этим путем. - Джак!

Упорный свидетель продолжал по-прежнему работать. Стряпчий, держась в почтительном разстоянии от цепи, громко крикнул:

-- Эй! оглохли вы?

Джак поднял глаза и лицо его приняло злобное выражение. Человек не такой самоуверенный, как стряпчий, понял бы это предостережение и прекратил бы свои разспросы, но он хотел поставить на своем.

-- Ну, поговорим со мною, продолжал он: - не может быть, чтоб вас звали Соломенный Джак, у вас должно быть другое имя. Как вас зовут?

-- Как хотите, отвечал Джак; - а вас как зовут?

-- Ну, ну, так не годится отвечать. У вас были же отец и мать?

-- Не помню.

-- В помойной яме.

-- Какое воспитание вы получили?

-- Пинками.

-- А когда вас не били?

-- То меня колотили. Но пожалуйста помолчите, дайте мне кончить шляпу.

Приведенный в тупик стряпчий попробовал систему подкупа.

-- Вы видите, что это такое? сказал он, показывая шилинг.

-- Нет, я вижу только мою шляпу.

Этап ответом окончился допрос Джака. Стряпчий, взглянув на смотрителя, промолвил:

-- Безнадежный, сэр.

-- Совершенно безнадежный, отвечал смотритель.

Когда шляпа была готова, Джак передал ее тетке.

-- Что, вам нравится? спросил он.;

-- Очень, отвечала она: - я велю отделать ее лентами и буду носить в память о вас. Посмотрите, прибавила она, обращаясь к смотрителю, - нет ни одной ошибки во всей этой сложной работе. Бедный Джак имеет довольно здравого ума, чтоб справиться с этим. Как же вы считаете его безнадежным?

-- Это дело чисто-механическое и ничего не доказывает, произнес смотритель, махая рукою.

-- Я хочу сказать вам кое-что на ухо, промолвил Джак.

Тетка нагнулась и он что-то ей шепнул. Она улыбнулась.

На возвратном пути домой я спросил у нея, что говорил Джак, и оказалось, что он высказал ей свое мнение насчет смотрителя:

-- Не слушайте его, сказал он: - это бедный полусумасшедший человек и такой маленький, только на шесть дюймов выше меня.

-- Я очень сожалею, что вас так безпокою, произнесла она, обращаясь к смотрителю, - но я должна вам еще кое-что сказать, и наедине. Можете вы мне уделить пять минут?

Любезный смотритель объявил, что он всегда к услугам тетки. Тогда она повернулась в Джаку, чтоб проститься с ним. Но известие об её уходе так сильно потрясло его, что он потерял всякое самообладание.

-- Останьтесь со мною! воскликнул он, схватив ее за обе руки, - о, будьте милостивы и останьтесь со мною.

Она сохранила присутствие духа и не позволила никому вмешаться. Она даже не отскочила и не вырвала у него рук, а спокойно сказала:

Он упорно качал головой и крепко держал ее.

-- Посмотрите на меня, продолжала она, не выказывая ни малейшого страха: - я хочу вам кое-что сказать. Вы более не брошенное существо без родви и друзей. Я ваш друг. Посмотрите на меня.

Её спокойный, ясный голос подействовал на него. Он поднял голову. Глаза их встретились.

-- Ну, теперь пустите мою руку, как я уже вам сказала.

-- Я никогда ее более не увижу, бормотал он про себя, - никогда, никогда!

-- Нет, вы увидите меня завтра, отвечала тетка.

Он взглянул на нее сквозь слезы и, недоверчиво покачав головой, продолжал:

-- Она только так говорит, чтоб меня успокоить.

Он замолчал, но очевидно не вполне убежденный в искренности её слов. Однако, он подполз в ней и лег у её ног, как собака.

-- Я вам что-нибудь оставлю, вы побережете и отдадите мне, когда я приеду? сказала тетка, полагая это лучшим средством для возстановления в Джаке полного доверия в ней.

Эта идея показалась ему вдохновенной самим небом и он взглянул на тетку с глубокой благодарностью. Она подала ему ридикюль, в котором всегда носила, платок, кошелек и флакон со спиртом.

-- Поручаю вам эту вещицу, Джак; вы мне ее отдадите, когда я приеду завтра.

-- Вы завтра увидите свой ридикюль разорванным в кусочки, заметил смотритель вполголоса, когда дверь была уже отворена.

-- Извините, сэр, отвечала тетка, - я уверена, что найду свой ридикюль вполне целым.

Бросив последния взгляд на Джака, на увидели, что он нежно прижимал в себе ридикюль, осыпая его поцелуями.