Дочь Иезавели.
Часть первая. Мистер Дэвид Глени приводит в порядок свои воспоминания и начинает рассказ.
Глава X.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дочь Иезавели. Часть первая. Мистер Дэвид Глени приводит в порядок свои воспоминания и начинает рассказ. Глава X. (старая орфография)

ГЛАВА X.

На другой день после полудня, пока оба компаньона были заняты в конторе, я отправился, согласно обещанию, к Мине и её матери.

С первого взгляда было очевидно, что оне находились в стесненных обстоятельствах. Оне жили в одном из дешевых предместий Франкфурта, на левом берегу реки. Все у них в квартире было чисто, опрятно и даже мебель разставлена со вкусом, но никакое искуство не могло скрыть нищенского вида гостиной, куда меня привели'. Я не мог не подумать, с какою грустью Фриц увидал-бы эту грустную обстановку, так мало гармонировавшую с его прелестной Миной.

Дверь отворилась, и Иезавель и её дочь вошли в комнату.

Во всех странах бывают замечательные женщины, которые наполняют ту сферу, где им суждено действовать, так-же всецело, как великий актер сцену, на которой он играет. Вдова Фонтэн принадлежала в разряду этих привилегированных существ. Нищенская комната, казалось, исчезла в ту минуту, когда она появилась, и даже хорошенькая Мина стушевалась в присутствии своей матери. И однако в фигуре г-жи Фонтэн не было ничего необыкновенного, а манеры её не отличались излишней, мозолившей глаза бойкостью. Она была средняго роста, и полнота её напоминала обычную округленность сорокалетней женщины. Благоприятное впечатление, производимое ею, происходило от особенной грации всех её движений, повелительного, спокойного выражения её лица и невыразимого очарования её манер. Её черные глаза никогда вполне не открывались, полускрытые нависшими веками. Её враги видели что то сладострастное в странном их выражении; по моему, в них скорее проглядывало что-то злое, жестокое, исключая тех минут, когда она смотрела на свою дочь. Сладострастие выражается всего более в развитии нижней части лица, но у г-жи Фонтэн губы были тонкия, а подбородок слишком маленький. Её роскошные черные волосы только-что начинали серебриться. Её цвет лица был матовый, бледный. Но, несмотря на все это, она с первого взгляда производила на вас громадное, даже потрясающее впечатление. И хотя на ней было самое скромное траурное платье, но я без преувеличения скажу, что ни на одной женщине в свете не сидело платье так изящно.

Мина хотела меня представить своей матери по всем правилам общежития, но мать шутливо ее оттолкнула и протянула мне обе свои длинные, белые, могучия руки, словно мы знали друг друга уже несколько лет.

-- Я обыкновенно подвергаю человека долгому искусу, прежде чем удостою его своей дружбой, сказала она; - но вы были более чем добры к моей дочери, мистер Давид, и вы мой друг с первой минуты нашего знакомства.

Кажется, я повторяю буквально её слова, но я не ногу выразят всей прелести её голоса. И, однако, мне как-то было неловко в её присутствии. Я не чувствовал в ней того беззаветного влечения, которое я ощущал, увидав впервые её дочь. Черные, полускрытые тяжелыми веками глаза г-жи Фонтэн, казалось, пронизывали мое сердце и угадывали все мои тайные мысли. Но, нельзя сказать, чтобы я ощутил к ней неприятное недоверие, потому что это чувство не допустило-бы меня подчиниться тотчас её влиянию, что однако случилось на самом деле. Каким путем производилось это влияние, что именно действовало на меня - её глаза, манеры или невидимый "магнетический ток", как в последнее время принято выражаться, - я, право, объяснить не могу, но достоверно только одно, что она мало-по-малу совершенно подчинила мою волю своей и я стал отвечать на все самые коварные её вопросы так откровенно, как-будто она действительно была моим старинным и сердечным другом.

-- Вы в первый раз во Франкфурте? начала она свой допрос.

-- Нет, сударыня, я был во Франкфурте уже два раза.

-- Неужели? И вы всегда останавливались в доме г. Келера?

-- Да!

Ее, повидимому, очень заинтересовал этот простой и короткий ответ.

-- Так вы с ним находитесь на короткой ноге, продолжала она, - т. е. можете представить ему своего друга?

-- Я с ним нахожусь на такой короткой ноге, на какой может быть конторщик с компаньоном фирмы, отвечал я, стараясь, хотя совершенно напрасно, быть осторожным в своих ответах.

-- Вы конторщик г. Келера? Но я думала, что вы живете в Лондоне у вашей тетки.

Тут впервые вмешалась в разговор Мина.

-- Вы забываете, мама, сказала она, - что в фирме три компаньона и на вывеске над дверью в Майнцкой улице значится: Вагнер, Келер и Энгельман. Фриц однажды мне сказал, что здешняя контора, только отделение главной конторы Вагнера в Лондоне. Не так-ли, г. Давид?

-- Совершенно так, г-жа Мина, но у нас в лондонской конторе нет такого сада, как у г. Энгельмана. Позвольте мне поднести вам букет, который он позволил мне сорвать в его роскошном саду.

-- Так вы конторщик г. Вагнера? повторила она.

-- Я был конторщиком г. Вагнера, но он умер.

-- А! Кто-же теперь заведует фирмой?

Право, не знаю почему, что-то удерживало меня от беседы о тетке и её делах. Но глаза вдовы устремились на меня, и в них ясно выражалась решимость выведать от меня все, так-что я почувствовал себя принужденным удовлетворить её желанию. Узнав-же, что тетка была теперь главою фирмы, она выразила ненасытное любопытство насчет всевозможных подробностей о житье-бытье мистрис Вагнер. Этот предмет возбуждал неменьший интерес и в Мине; но совершенно в другом отношении: дом моей тетки был местом изгнания Фрица. Вопросы матери и дочери так быстро сыпались на меня, что я не могу теперь всех их припомнить; только последний вопрос врезался в мою намять, благодаря неожиданному впечатлению, произведенному моим ответом.

-- Ваша тетка, конечно, интересуется положением дел у здешних своих компаньонов, сказала вдова Фонтэн. - Как вы думаете, г. Давид, может она когда-нибудь приехать во Франкфурт?

-- По всей вероятности, она будет по делам во Франкуфурте в настоящем году.

Г-жа Фонтэн искоса посмотрела на дочь, которая так-же, как и я, не поняла этого взгляда.

-- Извините меня, г. Давид, сказала, обращаясь во мне, г-жа Фонтэн; - я забыла кое-что по хозяйству.

Подойдя в маленькому столу, на котором находились письменные принадлежности, она написала несколько строчек и, не запечатав записки, подала ее Мине.

-- Отдай это нашему доброму другу в нижнем этаже и, проходя через кухню, приготовь чай. Вы останетесь у нас и попьете с нами чаю, г. Дэвид. Это единственная роскошь, которую мы себе позволяем, и я всегда приготовляю чай сама.

Первой моей мыслью было отказаться от этого приглашения под каким-нибудь предлогом. Было что-то странное, таинственное в заботах вдовы Фонтэн по-своему хозяйству, и мне это не понравилось. Но Мина наивно просила меня остаться, уверяя, что у них было так мало развлечений. Впрочем, я, быть может, противостоял-бы и Мине, если-бы её мать, просто не прибегла в насилию. Она торжественно, с достоинством императрицы, опустилась на маленькую полинялую кушетку в углу комнаты и, пригласив меня занять место рядом с нею, положила свою холодную, мощную ладонь на мою руку. Прикосновение вдовы наполнило все мое существо полуприятным, полуотталкивающим чувством, и я остался.

-- Я хочу сказать вам всю правду, начала г-жа Фонтэн, когда дочь её удалилась; - но могу сделать это только в отсутствии Мины. Вы, конечно, уже заметили, что но очень бедно?

Она нежно пожала мне руку, и я отвечал, что меня это очень огорчило, но нисколько не удивило после всего слышанного от Фрица.

-- Вы любезно помогли вчера Мине достать письмо, продолжала она, - но ваша доброта только ускорила мое разочарование, хотя, впрочем, я к этому привыкла. Я приехала сюда, чтобы просить помощи у своих богатых родственников. Они мне наотрез отказали. Тогда я написала другим родственникам, в Брюсель. Вчерашнее письмо было их ответом. Новый отказ! Хозяйка этого дома добрая, но бедная, женщина, и былобы жестоко не заплатить ей за квартиру. Вчера я сочла своим долгом заявить ей о нашем отъезде через неделю, а теперь только что отказалась от этого заявления, так-как вижу луч надежды в будущем, и он блеснул, благодаря вам, г. Дэвид.

-- Каким образом! спросил я с удивлением.

-- Терпение, мой молодой друг, и вы все узнаете, сказала вдова Фонтен, дружески ударяя меня по руке. - Если-бы мне надо было думать только о себе, то я не безпокоилась-бы. Я завтра-же пошла-бы в экономки. Да, хотя я выросла среди роскоши и сделала mesalliance, выходя замуж, но я взяла-бы место экономки без малейшого ропота на судьбу. Несчастье и бедность учат благоразумью, Дэвид. Могу я вас, называть Дэвидом? Поэтому, если вы услышите о месте экономки, то, пожалуйста, не забудьте обо мне.

Я не мог разобрать, говорила-ли она серьезно или шутя. Она продолжала, недожидаясь ответа.

-- Но я должна думать о своей дочери, и она, к увеличению моих забот, еще отдала свое сердце сыну г. Келера. Если-бы мне и Мине надо было думать только о своих интересах, мы легко заработали-бы кусок хлеба и мужественно вступили в борьбу с жизнью. Но теперь дело усложняется третьей личностью: это мой соперник в сердце Мины, и что еще хуже - отец запрещает ему жениться на моей дочере. Удивительно-ли, что я чувствую себя безпомощной и безсильной! О, я не преувеличиваю. Я знаю натуру моего ребенка. Она слишком деликатна и впечатлительна для окружающого ее грубого мира. Она любит всей душой и сердцем. Я вижу, как она пропадает от разлуки с Фрицем. Вы возродили в её сердце надежду на время, но все-таки её будущность покрыта мраком. Если она потеряет Фрица, она умрет от горя. О, Господи! Она единственное существо, которое я люблю, и я не знаю, как ее спасти!

Впервые я услышал в её голосе искреннее чувство. Она отвернулась и закрыла лицо руками в полном отчаянии.

-- Я в этом не сомневаюсь и не имею ничего против выбора моей дочери, отвечала она грустно. - Фриц хороший человек и будет верен моей Мине. Но вы забываете его отца. Я презираю г. Келера! воскликнула она, и глаза её сквозь слезы метали молнии. - Он верит всем клеветам, которые злые люди распускают о честной женщине; он не дает ей средства себя защитить и не отвечает на её письма; он торжественно объявляет, что его сын никогда не женится на моей дочери, вероятно потому, что мы бедны, хотя ссылается прямо на мою дурную репутацию. Разве можно уважать такого человека? И, однако, от этого низкого, презренного человека зависит счастье и самая жизнь моей дочери! Ради нея я должна унизиться до самозащиты, должна добиться случая, чтоб победить его предразсудки и заставить его уважать меня помимо его воли. Но как мне дойти до него? Как добиться, чтобы он меня выслушал? Вы не в таком положении, чтобы могли мне в этом помочь. Но, несмотря на это, вы сделали для меня чудеса, и да благовит вас Господь.

Она остановилась и поднесла мою руку в губам. Я предвидел, что будет дальше и хотел ей возразить, но она не дала мне сказать слова и продолжала с пламенным красноречием:

-- Да, вы мой лучший друг и мудрый советник. Вы указали на особу, вмешательство которой может наклонить весы счастья в нашу сторону. Ваша добрая тетка - глава фирмы, и г. Келер должен повиноваться своей прелестной компаньонке. Вот наш единственный луч надежды. Я теперь продам последния мои драгоценности и стану терпеливо ждать приезда во Франкфурт г-жи Вагнер. Вы вздрогнули, Дэвид? Чего вы боитесь? Неужели вы думаете, что я употреблю во зло доброту вашей тетки или стану просить у нея таких милостей, которых она не захочет мне оказать? Она уже и теперь знает через Фрица, в каком мы находимся положении. Пусть она только увидит мою Мину; я сама даже не покажусь ей на глаза. Моя дочь будет говорить за меня, и вы упросите ее устроить мне свидания с г. Келером. Вот все, чего я желаю. Неужели моя надежда на помощь вашей тетки в этом отношении несбыточна?

Желание вдовы Фонтэн казалось очень скромным, но я все-таки сомневался в его осуществимости. Уходя из дома, я оставил Келера за сочинением протеста против допущения в их контору женского труда, и он хотел отправить его с вечерней почтой. Зная их обоих хорошо, я предвидел, что за письменной полемикой наступит личная ссора. Если г. Келер будет настаивать на своем, то мистрис Вагнер покажет ему, что и у нея есть своя воля. При таких обстоятельствах не могло быть и речи о ходатайстве тетки за Мину.

так скромны, как она уверяла, и мне стало досадно, что я так откровенно говорил с нею. Я не знал, как лучше ответить на её вопрос, и был очень рад, что голос Мины прервал наш разговор.

-- Отворите, пожалуйста, дверь, кричала она на лестнице; - у меня обе руки заняты.

Я побежал к двери, а г-жа Фонтэн приложила палец к своим губам.

-- Ни слова Мине, сказала она шепотом; - мы понимаем друг друга, не правда-ли?

-- Да, конечно, отвечал я, и наш разговор уже не возобновлялся впродолжении всего вечера.

-- Я умею стряпать и шить платья, сказала она; - если Фриц женится на мне бедным человеком, то мы обойдемся без служанки.

Я не помню, о чем мы говорили за чаем, но мне было очень приятно. Потом Мина спела несколько мелодичных немецких романсов.

Луна взошла очень рано в этот вечер. Наконец, посмотрев на часы, я увидал, что мне пора идти домой.

-- В такую ночь стыдно сидеть дома, сказала Мина, стоя у окна и восхищаясь луной. - Проводимте, мама, г. Дэвида до моста, посмотрим на отражение луны в реке.

Дойдя до моста, мы остановились, чтобы полюбоваться картиной. Но облака показались на небе, и луна выходила из-за них только на мгновения. Г-жа Фонтен сказала, что в воздухе пахнет дождем и, взяв под руку дочь, повернула назад. Я предложил проводить их до дома, но оне отказались, нежелая задерживать меня долее, а взяли с меня слово, что я приду к ним дня через два.

В ту самую минуту, как мы прощались, луна выплывала на небе и серебристые лучи её прямо освещали вдову Фонтэн, дочь-же её оставалась немного в тени.

-- До свидания, г. Дэвид, сказали оне и быстро удалились.

Я нечаянно обернулся и с удивлением заметил, что подле меня стоял Энгелыан с трубкой во рту и жадно смотрел в след удалявшимся фигурам.

-- О которой из них вы говорите? спросил я не без ехидства.

-- Конечно, о даме в трауре.

-- Вам понравилась вдова?

-- Понравилась, дитя мое, отвечал Энгельман, указывая на свою трубку: - она сделала то, что ни одной женщине еще не удавалось, - она погасила мою трубку.